Я плохо помню свое детство. Самое раннее воспоминание связано с чувством голода и какой-то холодной сырости. Я был старшим в помете. Рядом со мной лежали три брата и сестра, совсем слабенькая, худенькая. Мы тесно прижались друг к дружке, не сговариваясь, разом. Мамы в тот день не было особенно долго. А когда она, наконец, вернулась, мы, изголодавшиеся до судорог в животе, ринулись к набухшим соскам. Пока молоко бесподобной солоноватой струйкой бежало мне в рот, я лежал, подрагивая от удовольствия, всем телом ощущая разливающееся блаженство.
С того дня мама стала все чаще оставлять нас. Иногда она уходила с самого утра и возвращалась только в сумерках. Я пытался бежать за ней, но скудных силенок хватало лишь на несколько неуверенных шагов. Весна набирала силу, дни стояли теплые. Повсюду вылезли мохнатые смешные желтые цветы. Солнышко грело вовсю, щекотало мне бок, как будто приглашало поиграть. Мы и вправду завели привычку возиться между собой, сцеплялись, рыча, и били руг дружку лапами со всей своей игрушечной силы. Я всегда выходил победителем, по-другому и быть не могло. Все остальные были слабее меня, а сестра волочила по земле заднюю лапу и поносила. Мы дразнили ее Заморышем, и думали, что она не выживет. За это нам частенько доставалось от мамы.
Холодно больше не было, но голод жил с нами постоянно. Молоко у мамы было совсем жидким, вдобавок его становилось все меньше, так что, напившись вечером, уже к середине ночи я просыпался от тоскливого скуления в животе. Отчаянно пытаясь угомонить это сосущее чувство, я пробовал жевать траву, уже обильно выросшую в нашей рощице. Трава была горькой, желудок отказывался принимать ее, выворачивался наизнанку, оставляя во рту противный едкий привкус.
Когда мы подросли и окрепли, мама привела нас в стаю. Стая была небольшая и разномастная. Она обитала в норах на песчаном холме в той же роще. Мы были обнюханы всеми, и я тоже пытался держаться, как и полагается уважающему себя псу. Жизнь стала гораздо интереснее. Мы добывали себе пропитание, шастая всей толпой к огромной помойке, которая широко раскинулась за северным краем рощи. Смешение запахов, стоящих там, поражало мое воображение. Там было множество пластиковых бутылок, каких-то емкостей, досок, старой мебели, невкусной бумаги и прозрачных пакетов, в которых, если разорвать обертку, можно было найти самое вкусное, что только может быть на свете: косточки с остатками мяса. Мама рассказывала нам, что после смерти все приличные псы попадают в специальный песий рай, в котором такие помойки на каждом шагу. Они просто огромны, и в них нет ни досок, ни битого стекла, а только бесконечные пакеты с косточками. По вечерам, перед сном, я закрывал глаза и представляя себе это великолепие: бесконечные, бесконечные горы из пакетов с косточками, просто очень больших, просто огромных пакетов, и в каждом по две, по три, нет, просто много-много вкуснейших косточек…
Бывало, что нам везло, и мы до отвала наедались на свалке найденными объедками. Но на территории свалки обитали бомжи, частенько нам приходилось воевать с ними за право порыться в куче. Бомжи были угрюмыми, злобными, они больно били досками с гвоздями. Раны от гвоздей долго не заживали, норовили загнить. Как - то раз мы ввязались в такую драку. Бомжей было двое и наш вожак, Кирхи, повалил оного из них с ног. Но тут к мужикам подоспела подмога, вооруженная палками и граблями и Кирхи отогнали, напоследок отделав, как следует. Другим тоже досталось, и долго еще лежали они в норах, зализывая страшные рваные раны. Я видел всю драку, поскольку был неподалеку, но трусил вступить в бой.
Случалось, в поисках еды мы забредали в чужие места, на территорию города. Обычно эти походы обходились без приключений. Я быстро запомнил несколько отличных помоек во дворах на окраине. Самым трудным было – перевернуть мусорный бак, чтобы добраться до содержимого. Но мама научила нас тому, как это делается, а голод научил действовать сообща. Случалось также добывать еду у людей. Один мой брат всегда выпрашивал подачки. Когда по улице шел прохожий, у которого из сумки вкусно пахло, он пристраивался сбоку, вилял хвостом, забегал вперед и оборачивался, преданно глядя в глаза, и часто удостаивался куска хлеба, но бывало, что огребал вместо угощения хорошего пинка. Мне было противно так унижаться. Однажды по улице шла женщина с сынишкой. Мальчик был толстый, с большими щеками, он с аппетитом ел что-то белое, сладко пахнущее. Он выглядел таким довольным жизнью, таким благополучным. Сильная обида захлестнула меня, я подошел к нему и громко, возмущенно тявкнул. Мальчик выронил свое лакомство, заплакал, мама подхватила его на руки и они быстро ушли. Эта белая штука была ароматной, холодной и сладкой. Я проглотил ее моментом и был очень доволен тем, что нечаянно нашел новый способ прокормиться. Позже я с гордостью рассказал об этом маме, но она не похвалила меня. Маленьких детей нельзя кусать, мы все это знали. Но я и не думал кусать. С успехом стал я применять свое изобретение на практике. Я не был привередлив и поедал все трофеи, добытые в честных психологических поединках.
Лето было уже в самом разгаре, как на нашу территорию забрел пес одиночка. Он был уже пожилым, очень худым, и, вдобавок, от него пахло какой-то болезнью. Он сунулся к нам, но вся стая кинулась и прогнала его вон из рощи. Он почти не сопротивлялся и, кажется, уже не слишком держался за жизнь. За рощей начинался пустой луг, с канавами по краям. Старик где-то там и остался, не тревожа нас, но и не уходя совсем. Мать пожалела старика. Я видел, как она бегала к нему, таскала ему еду лежала рядом, вытянувшись на солнышке. Мама была очень красивой, с длинным грациозным туловищем, сильными ногами и большими печальными глазами. Кирхи какое-то время ревниво поглядывал в сторону луга и однажды с рычанием подступил к ней. «Ты, убогая тварь, бестолковая скотина, разве не видишь ты, что старик болен. Нам не нужны слабые и больные! Ты принесешь от него заразу и мы все умрем. Ты хочешь, чтобы из-за твоей жалости вымерла вся стая?!» Вожак яростно набросился на маму. Она защищалась, но не могла противостоять его силе, мы понимали это. Нам было страшно за маму, мы бегали вокруг дерущихся, скуля и поджав хвосты. Забив маму до полусмерти, Кирхи выгнал ее из стаи. «Иди жить к своему трупу, и умрите вместе, но не на нашей земле!»- сказал он ей. Медленно, со стеклянными глазами она поплелась прочь. Я не знал, что мне делать, но пошел за ней, еще один брат и тощий Заморыш пошли со мной. Мы шли притихшие и думали о том, что же будет дальше.
Старый пес встретил нас ласково, ободряющими словами, от которых щекотало в носу и хотелось выть. Пса звали Марком. Он долго вылизывал мамины раны, а после рассказал нам, что западнее нашей рощи, за большой страшной дорогой есть лес, в котором совсем нет собак. Там замечательно, настоящий рай на земле. «Там много куриных косточек совсем без пакетов»- спросил я? «Нет, глупый, там много мелкой живности, »- ответил старик. «Даже зимой мы сможем прожить там, охотясь». Недолго поспорив, мы решили добраться до леса. Другого способа выжить у нас не было. Стояла глубокая ночь. Мама, наконец, заснула, а я еще долго лежал, закатывая глаза на звезды и обдумывая услышанное.
С первыми лучами солнца мы стали выдвигаться. Шли медленно, с перерывами. Похоже, я был самым бодрым в нашей печальной компании. Мы шли три дня, а к вечеру четвертого дошли до страшной дороги. Она состояла из двух широких полос, по которым двигались машины, три ряда в одну сторону, три ряда в другую. Мы знали машины, видели их в городке. Но здесь их было очень много, нескончаемые шеренги машин, стоял невыносимый шум. Вдоль обочины валялся разный несъедобный мусор и много-много вонючих окурков. Асфальт был очень горячим и его запах прочно вливался в общую какофонию различных амбре. Долго сидели мы, глядя на это магнетическое движение. Нам нужно было перейти на другую сторону, но это не представлялось возможным.
Наконец стемнело, движение стало стихать, и, наконец, почти прекратилось. Мы стали перебираться на другую сторону. Первым шел Марк, потом все мы, последней мама. Я шел прямо перед ней, мы пересекли первое полотно и почти пересекли второе. Правой лапой я уже почувствовал влажный холодный песок обочин, как сзади послышался резкий высокий визг тормозов. Секунды стали длинными и тягучими. Мама бестолково заметалась по дороге, уходя при этом не в сторону обочины, а все ближе к огням несущейся машины. Дальше послышался глухой стук удара. Мама взлетела вверх и в сторону, отлетев к обочине, неестественно изогнувшись в позвоночнике. Машина остановилась, из нее вышел противно пахнущий духами вальяжный мужчина. Он обошел машину спереди, ощупал вмятину на блестящем капоте, злобно выругался и сплюнул. Потом сел в машину и уехал. Мама скулила, нижняя часть ее тела была нелепо вывернута вверх. Она пыталась повернуться, но не могла и только бестолково билась, совершенно обезумев от боли. Мы сгрудились вдоль нее, смотрели, но не знали, как помочь. Наконец она перестала скулить и впала в какое-то забытье. Мы все сидели, неподвижные, не в силах осознать происшедшее. Изредка проезжавшие мимо машины объезжали ее. А утром подъехала какая-то большая непонятного вида машина, двое мужчин вышли и деловито погрузили маму внутрь. «Еще живая»,- сказал один. «Ничего, это ненадолго»,- сказал другой. Машина уехала. Мы потоптались еще, прощаясь с мамой, а потом пошли дальше.
Старик не обманул нас, вывел к тихому лесу. Мы долго искали подходящее место для жилья. Потом обживались, учились охотиться. Марк нашел какую-то редкую траву и вылечил свою болезнь. Мы перезимовали без потерь, и даже Заморыш стала вполне приличной собакой. А следующим летом к нам пожаловали незваные гости. Это была стая бродячих собак с Кирхи во главе. Многие из них были матерыми, закаленными в боях псами. Но они были уставшими и измученными голодом. Мы же были у себя дома. А еще на нашей стороне была мама, уехавшая на странной машине. Бой был страшным. Я бросился на Кирхи и перегрыз ему горло. Мы победили и заставили пришедших подчиниться. Несколько псов погибло, остальные влились в стаю. Так я стал новым вожаком.
А когда у меня появилось потомство, первой родилась девочка. Я назвал ее Найдой. Как маму.