Воскресный полдень. В полумраке,
На верхней койке возлежа,
Гляжу я вниз на жизнь в бараке,
Как со второго этажа.
Работы нет. Подобен раю
Воскресный отдых. Млеет грудь.
Лежу и силы сберегаю,
Стараясь голод обмануть.
Но голод-воин твёрд и стоек –
Не отступает. Нет и нет!
Глядь – подо мною между коек,
Как столик, ставят табурет.
Кладут варенье, масло, сало
И даже... даже колбасу!
Съестного дух остёр, как жало,
Как я его перенесу?!
А вот чифирь дымится в кружке –
Густой, как дёготь, крепкий чай...
Там приготовились к пирушке...
Теперь мне – ад, а этим – рай.
Одна.., вторая подо мною,
А вот и третья голова...
Закуски, как оружье к бою,
Готовь, виновник торжества!
Им был не просто заключённый,
Им был номенклатурный зек! –
Нет, не артист и не учёный, –
Начальству нужный человек!
Завода инженером главным
Он в зоне отбывал свой срок,
Он был почти начальству равным
И тайно получал паёк!
Свой тридцать третий день рожденья
Он в узком отмечал кругу...
На белый хлеб кладут варенье...
Глаза б закрыть, да не могу!..
Жевали, чифирили гости...
Один был злой интеллигент,
Другой – массивный череп, кости
Под кожей, жёсткой, как брезент.
Когда насытились на славу,
Сверкнув чафирным блеском глаз,
Развеселившийся Костлявый
Взял слово и повёл рассказ:
«Вот утром были мы все трое
В кино. Показывали нам,
Как гибли красные герои
За Родину на страх врагам!..
Уж я-то был в делах опасных;
Так верьте мне: всё это – бред,
И ни у белых, ни у красных
Героев не было и нет!
Героев нет! – как заклинанье,
Он выкрикнул бог весть кому. –
Живое человек созданье
И жить-то хочется ему!
Он перед смертью об Отчизне,
О коммунизьме не орёт!..
Я приведу пример из жизни.
А был то сорок первый год.
Да, то был год! Не вспомню краше! –
Мы брали с ходу городки.
В один вошли без боя НАШИ,
Ну, то есть н е м ц ы, голубки!
А немец, тот, уж вы поверьте,
Порядок любит! – Повелел
Всем жителям под страхом смерти
Явиться в паспортный отдел.
И в паспорт каждому, в советский,
Они поставили печать,
Чтоб знали все: орёл немецкий
Стал русскими повелевать!
Но повезло на время гадам:
Хоть стойкость НАШИХ высока,
Пришла удача к краснозадым –
Нас выбили из городка.
И с красными, пред богом чисты,
Явились беженцы домой,
Но к ним примазались чекисты,
Смешавшись с грязной их толпой.
Да паспорта у возвращенцев
И у чекистов – без орла!
В п о р я д к е мудрость НАШИХ немцев
Необычайная была.
Когда мы танковым ударом
Тот возвратили городок,
Орёл, проставленный недаром,
Чужих нам выявить помог.
В согласье с мудрым тем порядком
Гестапо отправляло там
Невинных курочек – к хохлаткам,
А с красным гребнем – к петушкам!
И петушкам башку свернули!..»
Внизу заржали: «Поделом!»
«...Верней, поставили под пули.
Я сам присутствовал при том.
Нет, не стрелял, хоть было рвенье.
Стреляли эти, из СС.
А мы стояли в оцепленье
И наблюдали весь п р о ц е с с.
И коммунистов тех, построив,
Вели по одному ко рву...
Хоть трусов не было, героев
Не видел среди них – не вру!
А то, что ни один пощады
Не попросил, я, мужики,
Так думаю: просили б гады,
Да омертвели языки!
Ведь человек приговорённый
Почти что мёртв! – На нём – печать!..
Куда там – лозунг запылённый!
Куда – «Да здравствует...» кричать!
Он мёртв! Не управляет телом,
Едва идёт, беззвучен рот...
Чуть вскинет немец парабеллум –
Как бы не выстрелит, а ткнёт
Приговоренного в затылок, –
Тот и скатился под уклон... –
Он только жизнью жил поджилок,
А в остальном был трупом он!
Героев нет! И в сорок пятом,
Скажу, ребята, не стыдясь,
Когда большевикам проклятым
Я сдался, вылизал я грязь,
В ногах валяясь и пощады
Прося, чтоб не лежать во рву.
С усмешкой пощадили гады...
Позор? Плевать! – Зато живу!..
За правду я! Она была бы
В моём рассказе не полна,
Когда б про гибель храброй бабы
Не рассказал. Была она
Ладна по-русски и красива, –
Таких зазнобами зову, –
Как будто бы сама Россия
Была поставлена ко рву.
Верней, та баба, как под флагом,
Сама – ну просто молодцом! –
Прошла ко рву солдатским шагом
И пулю встретила лицом.
Но перед выстрелом, бедняжка,
Она, вздохнув в последний раз,
«Проща-ай, – вдруг прокричала, – Са-шка-а!» –
«Проща-а-ай!» – ей даль отозвалась...
Так смерть и приняла, браточки...
Видал я тысячи смертей,
А здесь я не поставлю точки:
Уж кем был этот Сашка ей –
То ль полюбовником, то ль мужем?
И был ли он в толпе тогда?
Он нами не был обнаружен.
Но вот в чём, голуби, беда:
С тех пор мне жить на свете тяжко –
Едва к подушке припаду,
«Проща-ай! – с небес я слышу, – Са-шка!» –
И не проснусь, как на беду.
И некуда во сне мне деться, –
«Проща-ай!» ...Когда ж проснусь я всё ж,
Колотится в желудке сердце,
Спина в поту и в пятках дрожь.
Уж лучше бы она кричала
«Да здравствует...» – Не хочет, нет:
Усну – «Проща-ай!» – как в душу жало,
Проснусь – с овчинку белый свет.
Но что веду о страшном речи!
Там и смешной был эпизод:
Кричал истошно человечек,
Что предназначен был в расход.
Ужасно мал, но полнокровен,
И визг его срывался в свист:
– Не виноват я! Не виновен!
Ошибка! Я не коммунист! –
Его ко рву втроём тащили,
А он упёрся, словно бык,
И толку нет от их усилий:
– Ай-ай! – визжит. – Не большевик! –
А, может, всё ж ошибка вышла –
И впрямь он не был коммунист?
У красных там закон что дышло,
Законник-немец – не чекист.
У тех все обвиненья хлипки,
У немца – чёткость и закон,
Но всё ж с у д е б н ы е о ш и б к и,
Хоть редко, допускал и он.
И тот забавный человечек,
Поди и не был виноват!..
Короче, вдруг напряг он плечи
И вырвался из рук солдат.
Вонзился он в толпу, как жало,
Проворней острого гвоздя, –
То НАША публика стояла,
За экзекуцией следя.
И в капитана боевого,
Отпускника-фронтовика,
Вцепился. Шрам набряк багровый
У капитана вдоль виска.
Вцепился в ордена, в медали,
Визжит: «Не виноват, майн херр!»
Швы на мундире затрещали...
Тут рассердился офицер
И оторвал его умело
От кителя и орденов...
– Ах так?! – тот взвизгнул очумело
И – прыг! – с разбега через ров.
Как смог? Мы после батальоном
Сигать пытались. – Где уж нам!..
Он в мирной жизни чампиёном
Стать мог бы, братцы, по прыжкам!
И дал он стрекача такого,
Ну заяц, а не человек!
Он стал бы чампиёном снова
За скоростной, ребята, бег!
Эсэсовцы, что в карауле,
Покуда пулемётный ствол,
Толпу раздвинув, повернули
Ему вослед, а он ушёл!..
На капитана боевого
Насел эсэсовский майор
Почище пса сторожевого –
Мол, упустил! Какой позор!
А я, браточки, по-немецки
Уже маленько понимал;
Так фронтовик по-молодецки
Пошёл скандалом на скандал!
Ч т о для вояки фронтового
И тот СС, и весь расстрел! –
Лицом, как шрам его багровый,
Он, осердясь, побагровел
И прохрипел, что он солдатом,
Мол, служит, а не палачом!
Фронтовикам – лихим ребятам
В тот год всё было нипочём, –
В тот первый год, победный, славный,
Героям всё сходило с рук!..
Но – как же тот беглец забавный?
Он, братцы, зайцем через луг
Пронёсся и в леске зелёном
Исчез. До наступленья тьмы
Всем полицайским батальоном
Его прочесывали мы, –
Нет человечка!.. Нет и в поле...
Пропал он, точно дух лихой! –
Зверьком оборотился, что ли,
Аль стал он птицею лесной?..»
Костлявый встал, за угощенье
Благодарит. Он так высок,
Что головой, как привиденье,
Почти стучится в потолок.
Он заглянул ко мне на койку,
Меня, как дичь, обнюхал он,
На миг, как пёс, он принял стойку,
Но заскучал и вышел вон.
-----
Продолжение – Глава пятнадцатая. Лагерные судьбы. http://stihi.ru/2009/11/14/550