1
Задумал я с туманом заодно,
Пройтись по городскому оживленью,
Предаться праздничному увлеченью,
Какое, мне не свойственно давно.
Натура перестала удивлять,
И восхищаться видами строений,
Но, я опять желаю воспылать,
Восторгом оживленных ощущений.
Раскрашен город толпами людей,
Спешащих за делами, и бездельем,
Снующих с тягостью, под ручку с ленью,
У темно – серых бронзовых коней,
Глазеющих смешно по сторонам,
Жующих пыль и оживленный гам.
2
Иду и в лицах ветрено ищу,
Волнительное прежде впечатленье,
Какое тронет брови изумленьем,
И преклоненьем памяти к творцу.
Тут очень тонко следует понять,
Что я гуманитарно не воспитан,
Соха, был мой удел – ни дать ни взять,
Интеллигентность с детства не привита.
А я хочу найти и ощутить,
Сокрытый нерв, взращенный здесь веками,
Зашитый в зданиях, и под мостами,
В граните, в мыслях может быть?
И с ненавязчивостью, вольно – строгой,
Плыву с толпою, но своей дорогой.
3
Туман рассеялся, и рассвело,
Прекрасный день лучами стены греет,
И мысли долгие терзать не смеют,
Морщины дум не трогают чело.
Ах, как свежо, и солнечно идти,
В потоке, растворенном испареньем,
Не разбирая цельности пути,
Не тяготясь привычным устремленьем,
Как большинству – так видится сейчас,
Поддавшись скорому увеселенью,
А если, вдруг, тревожно - то забвенью,
Плачевных дум и жизненных утрат.
Он поглощает суету людей,
Невольно, высшей благостью своей.
4
И я подумал – все же большинство,
Полжизни исходив по тротуарам,
Внимая солнцу, и давясь туманом,
Не ощутили сердцем естество,
И породненья с таинством воды,
В незримой связи высших притязаний,
С теченьем мысли, тех времен судьбы,
Когда, лишь, зрели рамки очертаний.
Но людям не известен мир иной,
Их жизнь нацеливает взять преграды,
Из мишуры снискать себе награды,
И крест снести, пусть крестик золотой,
Пригретый у груди на случай важный,
Что бы сказать я верил, даже дважды.
5
Прошелся я от Клодтовских коней,
И до сподвижников Екатерины,
Пытаясь, поначалу, как в витрины
Вглядеться в сущность образов людей.
Не уловил того, что ожидал,
Наверно мозг мой, был к ним безучастен,
И вскоре интерес мой зазевал,
И понял я, что труд ума напрасен.
Почти, что разозлился на толпу,
Пропала внутренняя часть покоя,
Я, как и все, я ничего не стою,
Я, как и все – свое зерно толку.
Но сирость не унизила меня,
Великий зодчий ты во мне - не зря.
6
А город, душно поглотил меня,
Остаток дня, и вечер благосклонный,
Провел я, маясь пустотой притворной,
С самим собой беззвучно говоря.
Я шел, смотрел, и голод утолял,
А тени постепенно удлинялись,
Но я, в задумчивости, что – то ждал,
И мысли неприкаянно толкались,
И притуплялся свет событий дня,
И наступало царство белой ночи
Которое безудержно пророчит,
Забрать свое – не потеряв себя,
И с придыханьем нежности случайной,
Вздохнуть строфой, забытой и печальной.
7
Устал, замаялся, пошел к Неве,
Взглянуть на угасающие воды,
На блики волн, сгущение природы,
На черный шпиль, в белесой синеве.
И еле притуманненый сквозняк,
Спокойный плеск, и теплота гранита,
Проникли ностальгией в полумрак,
К заветной двери, что пока прикрыта.
Но погруженья мысли взгляд не дал,
Мосты гирляндами огней блистали,
И вдохновенье дум не создавали,
А мозг изрек – напущенный обман,
Для усмиренья злобных горожан.
Ох, как приятна праздность городам.
8
Вернувшись под томление огней,
Идя в ночи бледнеющей рассветом,
Я продолжал тревожиться секретом,
Который изучить мечтал скорей.
Шагами насыщаясь я немел,
Но в полудреме отличал ваянья,
Барокко от Модерна в вязи стен,
Ампир от Классицизма в формах зданья.
И проходя, я ощущал следы,
Ушедших поколений вечной славы,
Наперсников величия державы,
В камнях запечатленные труды,
Кристаллы рифм – немеркнущие строки,
Хранящие напутствия эпохи.
9
Я подступаю, Он готов открыть,
Скрижалей тайну стройного порядка,
И шаг мой тих, вот-вот кольнет разгадка,
Я предвкушаю дверцу приоткрыть,
И вездесущий друг болот – туман,
Мукой припудрил желтый свет фонарный,
Как будто говоря – тебя, лишь, ждал,
Тебе открою свой эфир желанный…
Я в дружбе с этим городом всегда,
Я страж его пророческих видений,
Я помню счет и лица тех явлений,
Какие не запомнила вода,
Я помню всех, кто жил здесь – ты поверь,
И даже тех, кто отобрал шинель.
10
Туман, грустнея по лицу кропил,
Стежками ниточек, едва касаясь,
Фонарь игрой со взвесью забавляясь,
Мохнатый шар вокруг себя растил,
А я глотам предвиденье, смотря,
Как время сокращало расстоянье,
И мир воспетостью своей горя,
Охватывал предчувствием сознанье,
Я отдавал иллюзии слова,
И город зашептал свои сказанья,
И тень Романовых легла на зданья,
Орла имперского несла рука,
И судорогой дрожь взяла за плечи,
И слышались в тумане, чьи-то речи.
11
Я погружался час, а может два,
Уже, натужно, тщерился в пространство,
Но духи проявив непостоянство,
Не оказали большего тепла.
Озноб колол, болела голова…
Из подворотни выпорхнула пара:
Сумбур, невростеничные слова
- Подлец, уйди – красавица кричала.
Мужчина, чуть, поодаль, следом брел,
Меня увидев, он пожал плечами,
И ринулся за ней, как за ключами,
Шум стих, но вскоре нудный дождь пошел,
Смывая все, чем грезилось вчера…
А город спал туманом до утра.
12
Калинкин мост бездумно проходя,
Я, все же, вслушивался, как шипели,
Под бисером идущие шинели,
С течением наряд свой унося,
И тронул каплями немой вопрос
- А воротник то из кота? Ей богу?
Клочками округлился гордый нос,
И перешел передо мной дорогу.
Метался на ограде черный кот,
И, вдруг, зафыркал, двигаясь тенями,
Взглянув мельком, глазами фонарями
- Вы знаете, ведь, я не идиот,
Ошибка, кто-то подменил страницы,
И исказил навеки смысл и лица.
13
Я дальше шел, в сознанье приходя.
Такое расскажи – маячит «пряжка»,
Без проволочек встретит каталажка,
И добрый доктор скажет погрозя
- Здесь все твои старинные друзья:
Наполеон – хранитель тайной ложи,
Их дюжина - приличная семья,
Маниакально меж собою схожи.
Вдруг слух, помимо воли, привлекло
Неясное, за дымкою движенье,
И стук копыт – вот это представленье,
Да! Медный всадник – как же без него,
Помельтешил в тумане силуэт,
Пропал – не то бегун, не то беглец.
14
Обидел он меня – не подпустил,
Я полагал, достойным быть в передней,
Ах, черт возьми, отведать при обедни
Нетленное учение святил.
Досады так изысканно просты,
От жгучих мыслей и ночного бденья,
От всей открытости моей души,
И утонченности и преклоненья,
Перед бездонностью теснимых тайн,
Остались виды мутного броженья,
И пресность послевкусий наважденья,
Которое сулило дивный рай…
Внезапно, откровение явилось,
И в суть иную перевоплотилось.
15
Как будто щелкнул спусковой крючок,
И вспышка, но сознанье не готово,
Оно в неведенье и бестолково,
А сердце в кровь, спешит нести поток
Догадки, направляемой извне,
Рукой непознанного провиденья,
Не мыслью, а уже, понятным мне
Наречием эфирного прозренья.
Словами мыслеформа не смогла,
Отчет немедля мозгу предоставить,
Но собственная сущность, пряча зависть,
Картинки с выставки себе брала,
И принимала пламя от ночи,
Изъятых тайн - сокровища ключи.
16
Я вновь прошел от Клодтовских коней,
И до прославленной Императрицы,
Навстречу шли как будто те же лица,
Но в них я не искал вчерашних дней.
Как озаренно было и светло,
От наполненья сути и пространства,
Я шел, я думал, и меня влекло,
Уже избыточное постоянство,
Которое нельзя познать умом:
Всепроникающий заряд эфира,
Мерцающий, сквозь сопределье мира,
Направленный ревнительным творцом.
И только случай, или годы муки,
Положат тень эфира молча в руки.
17
Присутствие, оно, всечасно здесь,
Неоспоримо, как стремленье света,
И даже мысль великого поэта,
Такая малость, словно флирта спесь.
Непостижимый чувствами неон,
Воспитанный гармонией сегмента,
Свободой личности на пантеон
Возносится крестом интеллигента,
И приучает избранных страдать,
Навязчивостью смять шелка одежды,
На празднике всесильного невежды,
Когда дана земная благодать.
Тревожно жить под золотой пятой,
Не ладя с сильным и с самим собой.
18
И я восторжен, как мне повезло:
Переиначив ценности видений,
Я не проник за двери поколений,
Туман – хитрец, с эфиром заодно.
Ничтожный не оставит здесь корней,
Я это знаю, на своем примере,
Ах, взять бы пару Клодтовких коней,
Да, пронестись галопом - в самом деле.
Судачьте покорители судьбы,
А вывод ваш - заранее неверен,
Мой город по призванью многомерен,
И темно глух, к ничтожеству души,
Его эфир веками не измерен
О, Петербург – загадка суеверий.