1.
Какие сны в том смертном сне, Тиберий,
плодят чудовищ в возрасте Христа?
В какие недоступные места
бежит душа от разума? Тебе ли
того не знать? Не знать ты был бы рад,
когда б не Мнемозина. Всех цитат
с разбитых губ утраченных империй
не помнит даже Клио наизусть.
«Над вымыслом слезами обольюсь» –
сказал поэт и сам себе поверил.
На деле же реальность такова,
что мир вокруг – слова, слова, слова
и пустота всегда закрытой двери.
2.
И запах запрещенной сигареты,
и высоко больничное окно,
и легкий, как Ясоново руно,
ложится пепел, словно в воды Леты,
меж стылых волн несвежей простыни.
И мнится – только руку протяни,
как пальцы рук, его теплом согреты,
пошлют щелчком привычным светляка
в бездонность неба. Но слаба рука
под тяжестью расстегнутой манжеты.
И гусеницей ползает бычок
в пустом стакане. И дрожит зрачок.
И каждый вдох берется флажолетом.
3.
Шатенка осень в желто-рыжей гамме
метет листву подолами ветров.
Мой бедный город снова нездоров.
Ты помнишь, покидали вместе Гаммельн,
был путь меж гор извилист и ветвист,
и с губ твоих срывался злобный свист,
в моей груди меж ребер бился камень.
Как много удалось нам не успеть
с тех давних пор. И жизнь пройдя на треть,
простить себе, что сам себе не равен…
В графе «диагноз» – тетраграмматон.
А новый день из мнимого «потом»
привычно неоправданно неявен.