Если честно, Иосиф, то я не твой поклонник
И читаю с натугой твоих избранных сборник.
У тебя есть, ну прямо, сногсшибательные строчки,
Несмотря на экзистенциалистические заморочки
Присущие более сопливым, безусым корнетам.
Чем нашим, семидесятых годов поэтам.
Твои стихи кишат Эвклидовой геометрией,
От них несет треугольно-параллелипипедовым поветрием,
Они набиты библейско-эйнштейновскими фразами
Как улицы древнего Рима шлюхами и всякой заразою.
От их духоты и кашля твоего в Дакоте
Я ощущаю позывы к стервозной рвоте.
От твоих «груш-гениталий» и «вот бля»
У меня под вечер тупо зубы болят
Как от черствого, чугунного печения,
Так тяжелы порой твои «тихотворения»
Скрежещущие по моим мозговым извилинам
Скрипом зубов наполовину распиленных.
Рваные ритмы и мятущиеся настроения
Невозможно впитать, не нарушив пищеварения.
Бедный Иосиф, как ты жил на свете этом
Таская в голове, в штанах или еще где там
Весь этот мозговой и телесный ржавый металлолом,
Ты был или стотонным грузовиком или ослом.
Ни знавшим ни отдыха, ни спасения
От разрывающего глотку хриплого пения.
Ты искал себя в потоке вечного времени,
Измеряя собой пространство от пят до темени.
Разрывая материю до состояния ветхой сети,
В которой бились звезды, треска и дети.
А ты в щепоть зажав свою «часть речи»,
Грел озябшие пальцы над бумажной печью.
Прости, не сердись, Иосиф, это я сгоряча.
Мне просто больно смотреть на рычаг твоего плеча,
Согнувшийся в дугу под глыбами подсознания
Несмотря на нобелевское и прочие там звания.
Наплевав на твою хваленую схоластику,
Смерть пришла и стерла тебя шершавым ластиком.
Все мы тленны – признанные и не признанные.
А я все-таки дочитаю твои избранные.