Евгений, но не онегин

  Глава первая I
Когда в год грозного Дракона
Родился мальчик в феврале,
То прослезились все иконы
На бранной Усманской земле.
Пономарева Михаила
Природа щедро одарила.
Он статен был, хорош лицом
И наконец-то стал отцом.
Раб поэтических творений,
Которых воз перечитал,
Все о наследнике мечтал.
Он имя дал ему - Евгений.
И долго-долго счастлив был,
Что даже с радости запил
И чуть коня не утопил.

         II

Промчался ровно месяц с годом
С тех пор, как мальчик видел свет,
Великий вождь - отец народов
Не мог стерпеть такого, нет.
Не знал тогда товарищ Сталин:
Вдвоем им просто тесно стало.
Бог одного из них убрал,
А, может, дьявол покарал.
Другого ангелы хранили
От порчи, зла, невзгод и бед.
Когда возница стал на след,
Дитя с повозки уронили.
А он лежал и мирно спал
И ни о чем тогда не знал,
Что назревает криминал.

        III

Как брали Берию при этом,
Отдельно - целая глава.
Хрущев разрушил все запреты
И пробуждается Москва.
За ней тихонько и глубинка
Вздохнула, выпрямила спинку.
Уж слишком тяжко гнул к земле
Злой дух, что умер в феврале.
Шестого марта сообщили
Кончину грозного вождя.
Лились ручьи от слез дождя
И мертвых сотнями тащили.
Рыдал обманутый народ.
Злой гений, маленький урод
Во многих долго не умрет.

          IV
         
Евгений рос - смышленый мальчик.
И без особого труда
Усердно тыкал в книжку пальчик,
А может, и еще куда.
Воды в оврагах было много,
Детей воспитывали строго.
Но часто все под шалашом
Резвились вместе нагишом.
Друг другу делали признанья,
То, ссорясь, то, встречаясь вновь,
А там и первая любовь,
С ее святым очарованьем.
Но для любви он не созрел,
Огнем желаний не горел.
Зато в другом поднаторел.

          V
         
Труды Жоффрея Де Пейрака
Всегда лежали на столе,
Ловил мышей, лягушек, раков,
Улиток запекал в золе.
Чтоб тайну золота постичь,
Он истребил вокруг всю дичь.
И часто возле шалаша
Валялись: печень от ежа,
От рака глаз, улитки грудь,
Сухие лапки муравья,
Помет и перья соловья
И от лягушки что-нибудь.
Все это смешивал в печи
И исключительно в ночи
Искал он золота лучи.

          VI
         
Но вскоре стал страдать от скуки,
К пустынным рощам убегать
И там оккультные науки
Усердно начал постигать.
Ходил к волшебницам ночами
И, их премудрыми речами
Завороженный день за днем,
Не в шутку стал играть с огнем.
Гадая на кофейной гуще,
Он в хиромантии нашел,
Что в прошлой жизни был ежом.
И обретался в райских кущах.
Стал разводить жуков, мышей,
Мух, пауков, лягушек, вшей,
Клопов, улиток и ежей.

         VII
         
Повсюду слушая приколы,
Что мыши с кошку не растут,
Он поступает после школы
В ветеринарный институт.
В трудах научных изысканий
Он ноги скрещивал с руками,
Лягушку с мышью, вошь с жуком,
А таракана с червяком.
И получил трихомонаду,
Вакциной заразился сам.
И к Говорухину, к лесам
Уехал, в них найти отраду.
И здесь, в Девице, за прудом,
Вселясь в ветеринарный дом,
Осел и занялся трудом.

        VIII
       
Его сосед был славный малый.
И с малых лет писал стихи.
А звали в детстве Кардиналом
За все коварные грехи.
Ходил к Евгению на дачу,
Чтоб вместе выпить за удачу,
Послушать правду, а потом
В сердцах прозвал его Плутом
За сложность спутанного нрава,
Идей бредовых длинный ряд.
Готов был слушать все подряд,
Стихи, слагая для забавы,
Искал заветных слов родник
И заповедный золотник.
И все записывал в дневник.
   
            IX
            
Однако с памятью огрехи
Порой случались, вот беда...
Почти любому на орехи
Отсыпать мог он без труда.
Хоть в профессиональном боксе
С одной рукой поэт осекся,
Но защищал другой рукой
Себе и отдых, и покой.
Случались происки шакалов,
А он отважен был в бою,
Врагов видал он на краю,
И воевать пришлось немало.
В разборках заменял троих,
Но про него отдельный стих,
Пока расскажем о других.
             
                X

В то время пламенный Евгений
Не безнадежный был юнец,
Герой моих произведений
Поверил в Бога, наконец.
Занятья йогой и буддизмом
(Прошу не путать с адвентизмом)
Покоя в душу не внесли,
Свечу сомнения зажгли.
Нашел избушку возле храма,
Где тайно отпускал грехи,
Не набиваясь в женихи,
Чтоб не навлечь сердечной драмы.
И божьей карою пугал
Когда соперников ругал,
И ведь ни разу не солгал.

                XI

Всех катаклизмов личной жизни
Я вам не буду излагать,
Как он страдал, служил Отчизне,
Любил, имею полагать.
Но стали в радости и в горе
К нему тянуться люди вскоре:
Кто с хворью, кто насчет земли
Со всей России поползли.
А он утешить мог любого,
Тому, кто всем молитвам внял,
Рак через анус выгонял.
Святой водой и добрым словом,
Когда по утренним часам
Он обращался к небесам.
Но вскоре прихворнул и сам.

              XII
             
Вверху, в большом котле над входом
Варилась верхняя вода.
Никто из нашего прихода
Не смел заглядывать туда.
Внизу стоял котел поуже
И в нем вода была из лужи,
Добавлен хмель, нектар цветка
И «пестик» майского жука.
И сам он верил, что полезно
Святой водички зачерпнуть,
Чтоб все болезни отпугнуть,
Но с признаком сальмонеллеза
Попал в инфекцию и там,
В бреду кошмарном, по листам
Читал инструкции глистам.

               XIII
               
Из личных встреч и из беседы Плуту,
почти как брат родной,
Хозяин «Русского медведя»,
В простонародии - Стальной.
Сложил стихи, чтоб знали люди,
Других таких у нас не будет,
Они давно перевелись,
Или еще не родились.
Спроси любого - всякий знает:
Где парень в розовых очках,
Вся грудь в медалях и значках?
Да он бутылки принимает.
Из них он строит светлый храм.
Гадает лишь по вечерам,
А лечит рано по утрам.

                XIV
               
О том, как Плут был депутатом,
Как был полковником, врачом,
Писал и раньше я когда-то,
А для того, кто не прочел,
Выходит новое издание
Потомкам нашим в назидание
Про похождения Плута.
И как сбылась его мечта,
Как он служил в Афганистане,
Как исповедовал ислам,
И как среди тибетских лам
Ходил священными местами.
На то Евгений наш и плут,
Чтоб, иногда пускаясь в блуд,
Являть себя то там, то тут.

                XV
               
Когда на мясокомбинате
Исчезло мясо - сорок тонн,
Евгений в беленьком халате
Отшлепал штампом весь вагон.
В то время он в колбасном цехе
Был ветврачом не для потехи.
Клеймил свиней, овец, коров,
И просто так, за будь здоров.
Не знав заумные деянья,
Сбывать животных помогал
На благо всех, как полагал,
И на большие расстоянья.
Вопросов он не задавал
Зато, каких людей знавал -
Не всякий с ними выпивал.

                XVI
               
Василий Крабович Расческин
Завскладом был, носил халат,
(Сейчас на нем пиджак в полоску)
Не человек, а просто клад.
Насколько грамотен и тонок
(Я по сравненью с ним - ребенок).
Он, правда, прозу сочинял
И всех по городу склонял.
От нас с ним многим доставалось.
И если проза не брала,
То вслед за ней поэма шла,
Тут ничего не оставалось.
Потом - гулянки, пьянки, смех
С набором всяческих утех,
Что просто жаловаться грех.

                XVII
               
Ринат Остапенко - татарин,
Хоть по фамилии хохол,
Такой простецкий с виду парень,
Но школу сильную прошел.
В ту пору он - заготовитель,
Бандитов липецких правитель
Его слегка поднатаскал.
Ринат был плоским, как доска.
Я помню, как-то за весами
При мне он бабушку «надул».
За эту, вроде б ерунду,
Воздастся перед небесами.
Теперь весь в рыночных делах
Народ гоняет на столах.
Простит ему его Аллах.

          XVIII
         
Ринатке часто доставалось.
И если вдруг когда где пьют,
Всегда им склока затевалась,
И постоянно его бьют.
Почти всю «тыковку» отбили,
Осталось мало в ней извилин.
Но все за дело - видит Бог.
Брат травматолог не помог.
Теперь двух слов связать не может,
Лишь: «Эта, оппа, тынц-ны-нынц...»
А горд, как азиатский принц.
Но грел начальников - дай Боже,
Хвост кому надо занесет.
За это в должности растет.
У всякой птицы свой полет.

           XIX
          
Самсон Степанович Рванищев
Держал в то время все склады,
Ходил, прикидываясь нищим,
И из-за всякой ерунды -
То свет не выключат на кухне,
Иль колбасы кусок протухнет -
Такой закатывал скандал,
Уж лучше б я и не видал...
Носил всегда одну фуражку,
В одних носках, одном трико,
Хлеб доставался нелегко,
Хоть было жаль его, бедняжку,
Сам черт ему - ни брат, ни сват,
Хоть малость и подслеповат,
Имел, однако, мертвый хват.

           XX
          
Он в детстве прочитал три раза
Роман про Крестного отца,
И мафиозная зараза
Засела в голову юнца.
Присел на зону для престижа -
Преступный мир узнать поближе,
Полмагазина возглавлял
И очень много размышлял,
Как жар через чужие руки.
(А это важно в наши дни
Быть обязательно в тени)
Сидеть и загребать от скуки.
Умел поправить недолив,
На стадионе был строптив,
Здоров, как бык, и неленив.

            XXI
            
Клим Апанасыч Полушпанков
Ему был преданным слугой.
Ходил за ним, как обезьянка,
Поскольку сам - ни в зуб ногой.
И хоть почти из Хомутовки,
Однако был парнишка ловкий,
Пусть от горшка и два вершка,
Но крепко бил исподтишка,
Когда ружьем, когда лопатой.
Хрипел везде, как основной,
А был обычною шпаной
И у Рванищева солдатом.
Травил кого на выходной
Исподтишка избить копной,
А под статью - хоть брат родной.

           XXII
          
Что характерно: хвост собачий
Шакала в волки не пускал,
Но все же, так или иначе
Людей он многих «приласкал».
Вдруг, если пьяный кто напьется,
Тихонько сзади подкрадется,
Или окажется ружье
Как будто вовсе и ничье...
Тогда Рванищеву задача
Больных с больницы разогнать,
Расклад в милиции узнать,
Замазать всех - и не иначе.
И тот кругами петли вил,
Не раз закон остановил.
И нежно город придавил.

          XXIII
         
Пуская в ход любые средства,
Своих питомцев он хранил,
Не потому, что где-то в детстве
Самсон слегка недошпанил.
Кто хомутовский, кто с Никольской -
Вопрос вот этот - самый скользкий.
И титул крестного отца,
Чтоб отработать до конца.
Там и другие были люди,
Но мне они не по плечу,
Я тоже есть порой хочу,
И мы касаться их не будем.
Хотя, кто знает, может быть,
Когда совсем начнут травить,
Придется запись проявить.

           XXIV
          
Но что я вам все о противном,
Все про преступников, шпану.
Народ у нас в районе дивный
И мы гремим на всю страну,
Взять пост ГАИ - по всей России
У нас в районе - самый сильный.
Заглянут в хвост и под капот,
А иногда в карман и в рот.
Порой за сотни верст по кругу
Машина делает обход -
Настолько любят наш народ.
В жару, грозу, метель и вьюгу
Открытки носит почтальон,
Чтоб объезжали наш район,
Друг друга здесь едят живьем.

             XXV
            
Бывало, едет старикашка,
Старушке пенсию везет,
А из кустов уже фуражка
Навстречу медленно ползет.
«За что, сынок, побойся Бога,
Здесь ведь не пастбище, дорога.
Склероз. Значок забыл. Прости».
«Без разговорчиков, плати!»
«Сынок, на хлеб осталось мало,
Ботинки рвутся на куски... » -
Не прошибали старики
Ничем дебильного шакала -
«Я ж воевал за весь народ...»
И так досада разберет
Возьмет тихонько и умрет.

              XXVI
             
Когда вдруг начались облавы,
Евгений Бога помолил,
И не нажить, чтоб лишней славы,
Он потихонечку «свалил».
Лечил овец по договору,
Ел голубей и крысомором
Травил окрестных кобелей,
Но от того сам не был злей.
Всегда спокойный, добродушный.
Нахлынет вдруг печаль-тоска
(Частенько я его искал),
С ним никогда не будет скучно.
Он жил то в роще, то в хлеву,
Ходил проведывать братву.
Но я вам всех не назову.

             XXVII
            
В то время не было голодных.
Мог обслужить он все село.
И поголовие животных
Не гибло, но и не росло.
Ему хватало на жаркое,
Чтоб жить неделями в покое,
И не светиться белым днем,
Где участковый знал о нем.
Властям никто его не выдал.
Спроси в округе люд честной,
Для многих он как сын родной,
А в жизни мухи не обидел
И не одной не пропустил,
Всех, кого надо, причастил.
Но Бог за все его простил.

            XXVIII
            
Шли дни, недели проходили,
Сменилась власть в который раз.
Кого спасли, кого судили.
И вот Евгений среди нас.
Дефект по мясокомбинату
Размером стал в одну зарплату.
Потом амнистия была
И все поправились дела.
Тут нам поведал наш Евгений,
Как жил отшельником в скиту,
Про неземную красоту
И чудный ряд других видений,
В них очень долго пребывал,
Пока лицо свое скрывал
И на Христа он уповал.

              XXIX
             
Плут как-то раз из коридора
(Хотел взглянуть на поросят)
Увидел вдруг как над забором
Корабль с тарелкою висят.
Он ждал «летучего голландца»,
Еще когда ходил на танцы,
Когда в предутренней тиши
Водил девчонок в камыши.
Вы не подумайте плохого,
Он никого не ввел в гипноз,
Хотя мог порчу и понос
Наслать одним волшебным словом.
Магистр мистических наук
Он взглядом мог сломать бамбук,
А в темноте стрелял на звук.

               XXX
               
Таких стрелков у нас в районе -
Плут, и еще десятка два,
Он мог серебряным патроном
Убить с засидки даже льва.
Но львов давно всех моль поела
И потому ходил он смело.
Промок серебряный патрон
И потускнел со всех сторон.
На упырей и вурдалаков
Носил осиновый тесак,
Чтоб отличить, где вурдалак,
Держал ученую собаку.
И люди знали: поделом,
Когда Евгений за селом
Лечил осиновым колом.

               XXXI
               
А после матицу у двери
Держал неделями колом,
Лишь так по допуску поверий
Душа могла покинуть дом.
Ведюги часто попадались,
На пьяных больше все катались.
Шабаш ведьмачий - у пруда,
Могли и затащить туда.
Бывало, что и молодую
Валило верное ружье,
Или колом пронзят ее,
И сразу в бабушку седую
Изменена в часу одном.
И вянут липы за окном,
А в сундуке заплачет гном.

               XXXII
               
Вся эта нечисть в изобилии
Водилась в наших деревнях,
Ее и резали и били,
А все осталась на корнях:
Войдешь в посадки - там посадчий,
По лесу - леший, тот тем паче
Везде - за пнем или травой,
А в каждом доме - домовой,
В воде кикиморы, русалки,
В оврагах лежбища чертей
С нечистой силой всех мастей.
И бабки - старые гадалки
Частенько хаживали в лес
Узнать в кого вселился бес.
Так и Евгений внес свой вес.

             XXXIII
            
Я как-то раз его послушал.
В кустах на тихом берегу
Стоял шалаш под дикой грушей,
Он там такую нес «пургу»
Про упырей и про анчутку,
Что даже мне бывало жутко,
Когда отгадывая сны,
Вещал проказы сатаны.
Одну историю такую
Я расскажу - помилуй Бог,
Чтобы ко мне остался строг,
Кто вдруг немножко затоскует,
Что возле тихого пруда,
Он нам «причесывал» тогда,
Судите сами, господа.

            XXXIV
            
Заволокло густым туманом
Леса, овраги, пустыри,
С полей повеяло дурманом,
А в них проснулись упыри.
Спускался вечер из тумана,
А на кладбищенской поляне
Кузнечик тихо дребезжал
И вурдалак в кустах дрожал,
Сидел он иссиня-зеленый
(Не всем тот смерти цвет знаком),
Змеиным щелкал языком,
Смакуя крови вкус соленый,
И, растревоженный совой,
Крутил зловещей головой
И издавал визгливый вой.

                XXXV
               
Привстал он - руки словно плети
Костьми болтались у колен,
Повыл во тьму тысячелетий
И потащился в жуткий плен.
Что бродишь ты, исчадье ада,
В тени кладбищенского сада,
В глуши полночной тишины,
Пугаясь света и луны?
Неужто, правда, тебе сладко
Из жертвы силы выгрызать
И кровь соленую лизать,
Чужую жизнь, испив украдкой?
Какие грязные дела
Тебе судьба преподнесла
Откуда в мире столько зла?

             XXXVI
            
Другой упырь принес ребенка,
Чтоб кровь невинную пустить,
Украл у ветреной девчонки
Своих собратьев угостить.
Спустилась ночь. Дрожащей стайкой,
Чтоб поделиться жуткой пайкой,
С полей примчались упыри,
С осин сползли нетопыри
И мертвых душ подкрались тени...
Я много знаю тех девчат,
Они вам сами подтвердят,
Какую «дуру» гнал Евгений.
И было слышно при луне,
Как сердце бьется в тишине
И рыба плещет по волне.

             XXXVII
            
Порой, бывало, с перепугу
Кто заикаться начинал.
Случится обморок - подругу
Евгений долго разминал.
Потом откачивал часами,
Что говорил - гадайте сами.
Однажды без нашатыря
Принес живого упыря.
Девчонку еле отходили,
Отвар диковинной травы
И воском лили с головы,
И долго к бабушкам водили,
И только церковь помогла
Поправить грустные дела.
Одно - спасение от зла.

           XXXVIII
          
Кто слышал певчих хор церковный,
Нигде так дивно не поют.
Их голоса - от Бога словно
Вам веру в мозг елеем льют.
Благоговейный трепет нежно
В душе спокойной иль мятежной
Волной охватывает вас
И вездесущий Божий глаз,
Взирая с купола за вами,
Через священного отца
В вас проникает до конца.
Благословенными словами
Осознаете жизнь свою.
Блажен имеющий приют.
Жаль, что не многим быть в раю...

          XXXIX
         
Поэт внимательно все слушал,
Смекал, кто наш, а кто не наш.
Пока соседи лезли в душу
Шел в список каждый персонаж.
По цвету глаз и биополю
Мог соразмерить силу воли.
А по зрачкам определял
Кто и когда чем промышлял.
Кто, преступая все каноны,
Сажал детей на наркоту.
Какому подлому скоту
Ваяли образ под икону,
Кто был в отмазке за тюрьмой,
Кто шел в отсидку, как домой,
И чьей постились постромой.

            XL
            
По силе, слаженности рифмы
Ему сам Пушкин был отцом.
И, изучая логарифмы,
Он знал, на что рожден Творцом.
Порой до сотни слов в минуту
Легко прокручивал компьютер
И слово верное всегда
Ложилось мягко, без труда.
Определял легко при встрече
Где гадость, гниль брала свое,
Имел природное чутье.
Чтоб персонаж увековечить.
Бывало, многим рисковал,
Но негодяев узнавал
И часто с ними воевал.

           XLI
          
О людях судят по поступкам.
Поэт их чувствовал спиной:
Кто неотесанный, кто хрупкий,
Кто аферист, а кто блатной.
Не в каждом аура светила,
Иных неведомая сила
Рвала при жизни на куски,
Другие чахли от тоски.
В загробный мир иных реалий
Кого, сажая на иглу,
Кого как зверя сжав в углу,
Куда-то демоны их звали.
Не каждый смог нести свой крест
И у петли в последний жест
Вносил трусливый злой протест.

            XLII

Когда в роду один убийца,
То карма падает на всех -
Кто наркоман, кто кровопийца,
Род обречен на неуспех.
Святые души убиенных
В тисках оков, терзаньях пленных
Тоской отмщения гнетут
И сети ловчие плетут,
Чтоб с корнем вырвать зуб драконий
Тот, кто посеял этот зуб,
Уже при жизни он, как труп,
И для живых он посторонний.
Но давит грязною стопой
Тех, кто безмозглый и тупой,
Ведя к погибели толпой.

            XLIII
            
Прохода не было ни ночью,
Ни на фабричной проходной.
Встречались многие воочию
Со всей поганою шпаной.
Я видел сам, как эти черти
Патрульных бьют до полусмерти.
И ничего - сходило с рук,
А вся борьба - лишь дохлый звук.
Бороться с гадостью пытались,
Но кто-то держит наш район
На колбасе иль под ружьем.
Бессильно руки опускались.
Замажут, сгладят десять раз.
Сильна контора и сейчас.
Где депутаты-то у нас?

          XLIV
          
Из всех предвыборных кампаний
Лишь по последним судим мы.
При коммунистах в этом плане
Решали все вождей умы.
А в наше муторное время,
Взвалив ответственное бремя,
Евгений мог бы за людей
Стоять полезней всех вождей.
Но быть районным депутатом
От жалкой тысячи калек
Такой могучий человек
Не счел желанным - слабовато.
Чтоб город шел за ним одним
И дать понюхать всем блатным,
Решил стать сразу областным.

            XLV
            
Он выдвигал кандидатуру
В глухом Беляевском лесу,
Привез с собой медвежью шкуру
И черно-бурую лису.
Посыльных высадил по хатам
Согнать на встречу с кандидатом
Всех, кто в реформах уцелел
И доживал свой век в селе.
Жилых домов нашлось немного.
Жить на отварах и грибах
В саманных избах, как в гробах,
Смогли лишь те, кто верил в Бога,
Всегда с молитвой на устах,
В недоеданьи и постах
Такие жили лет до ста.

         XLVI
         
Потом им все недоедало,
Душа просилась на покой,
Но в рай не сразу попадала,
Там уже знали - кто такой
Иль кто такая на подходе.
Нет в человеческой природе
Способных Бога обмануть
И, встав на сатанинский путь
При этой жизни только гадить,
Нести в мир ссоры, драки, зло,
Шпанить, поганить все село,
А после с Господом поладить.
У нас такие тоже есть
И кто мой стих возьмет прочесть,
Здесь плюнуть в пол сочтет за честь.

           XLVII
          
Развесив шкуры по березам,
Евгений стал вокруг ходить
Но не крещенские морозы
смогли старушек убедить.
А речь его была короткой.
Разлив по кругу ящик водки,
Роздал кружками колбасу.
И показал всем на лису:
Смотрите, видите - лисица
Из ваших девственных лесов
Вся от хвоста и до усов
Гибрид ондатры и куницы.
Когда забрало всех старух,
Евгений стал давить на слух.
У тех захватывало дух.

            XLVIII
            
Я разведу вам здесь медведей,
Куниц, ондатру и бобра.
Когда сбегутся все соседи,
Прослышав сколько здесь добра.
Без родословной не пускайте,
Дома, как зря, не уступайте.
Кому саманку покупать,
Пусть сразу пруд идут копать.
А круговую оборону
Я вам расставлю за три дня.
Здесь важно, чтобы без меня
Не пролетела и ворона.
И тут же пламенно призвал
Расчистить вновь Татарский вал,
Чтоб мех никто не воровал.

              XLIX
             
Пригреем Графский заповедник,
Бобры к вам сами приползут,
Но я здесь буду как посредник,
Иначе «корень» подгрызут.
Пока не выдадут зарплату,
В лесу останется «Тридцатый»,
Он в детстве был подрывником
И каждый куст ему знаком.
Когда взрывал баллон с тротилом,
Один из трех остался жив,
Застенчив, смел и молчалив,
Отсюда внутренняя сила.
Стакан ногтями разрывал,
И терминатором бывал,
И с коммунизмом воевал.

               L
               
А Игорек Бушков при Женьке
Стоял доверенным лицом.
И от волнения коленки
Дрожали, как перед венцом,
По коже трепет первозданный.
И он уснул, хоть не был пьяный,
В морозной звонкой тишине
На чьей-то сгорбленной спине.
Служил в Лагаре и Кабуле
Под сердце ранен был в бою,
Стоял у смерти на краю
И, как домой, ходил под пули.
Всех неприятелей гроза,
А тут вдруг тронула глаза
Скупая, жгучая слеза.

                LI
               
Душманов бил и моджахедов,
Имел медали, ордена,
А на великий День Победы
Избила местная шпана.
Хотя прошло три с лишним года,
Защитник гордого народа
Стер кровь, слюну, и ничего.
А мне все стыдно за него.
Удар оставил без ответа.
Так сам себя и презирай.
А может быть, дорогу в рай
Откроют именно за это.
Но вот сомнения гнетут.
Нельзя глотать обиды тут.
А там уж, что кому зачтут.

               LII
               
Старухи тихо пошептались,
Скрепили подписью листок,
Между собой посовещались
И помолились на восток. -
Ты нам, сынок, хотя бы хлеба,
А твой зверинец нам не треба.
С бобрами корень сам грызи,
Но хлеб в неделю раз вози.
Тут с огородами завалы.
Взялись бурьяном и травой,
Как на лугу, хоть волком вой,
А ты нам чистить вражьи валы.
Не надо нам через края
Уж мы тут как одна семья,
И только Бог теперь судья.

                LIII
               
Евгений, двигаясь вприпрыжку,
Всем руки к небу воздевал.
Народ, наевшись до отрыжки,
Сначала недоумевал,
Потом слегка воспрянул духом.
И захмелевшая старуха,
Решив, что надо брать свое,
Кричит другой - неси ружье.
Где взяли вилы и лопату,
И кто принес с собой косу,
Быть может, прятали в лесу,
Готовясь к встрече с кандидатом.
Кто прихватил с собой топор,
И кто в кого стрелял в упор
Осталось тайной до сих пор.

               LIV
               
Но в политические планы
Расстрел старушек не входил.
И Плут сказал: «Народ мой пьяный,
Никто, как я, вас не любил.
У всех кормилицы здоровы,
К кому еще с больной коровой
Вы в дверь стучались день и ночь
И только я вам смог помочь.
Лечил животных от мигрени,
Снимал подагру, как рукой.
И, охраняя ваш покой,
Нес в души умиротворенье.
В дни процветанья, в дни разрух
Один на три села вокруг
Лечил животных и старух».

               LV
               
Старушки сразу присмирели,
Видать, прополз слушок и тут,
Что есть в Девице, в самом деле
Кудесник, фокусник и Плут.
Что исцеляет очень шибко,
И вычисляет без ошибки
Всех, кто продался Сатане,
Гадая ночью на огне.
Плут продолжал проникновенно,
Пообещал обрат, навоз
И на прошедший тепловоз
Молился долго, вдохновенно...
Призвал надеяться и бдить,
Чтоб сосны в дело возродить
Решили малость проредить.

             LVI
            
Потом в течение недели
Под стук колес валили лес,
Пока неясно, куда дели,
Но в кандидаты Плут пролез.
Ходили слухи, кривотолки,
Что колбасу доели волки
В стенах предвыборной избы,
А лес пустили на гробы.
Мы верим в бдительность народа
И честно избранные им
Простым согражданам своим
Не перекроют кислорода.
По разговорам земляков
Как кремень, как булат - таков
Один из глав - не нес оков.

            LVII
            
Но добродушным, бескорыстным
В столице, в городе, в селе
В делах и помыслах быть чистым
Не так-то просто на земле.
Чтоб быть угодным всем и первым,
Нужны канаты, а не нервы.
Все, как архангелы велят.
За каждым бдительный догляд.
Кого хранители лелеют,
Кому страховка, херувим,
А кто для них неисправим
И зама сразу же приклеют.
Но все приходит мысль одна:
- Без идеологов страна
В кошмарный сон погружена.

              LVIII
             
Под главным знаком Зодиака
Всегда рождаются вожди.
Лев - царь зверей -
сильнее знака Нет ни сзади, ни впереди,
Под этим знаком было много
Людей действительно от Бога
Царей, поэтов, мудрецов,
Кто прославлял своих отцов.
Илья Гаврилович Громыкин
Из тех известных нам вождей,
Кто не менял своих идей
В стране могучей и великой.
Настанут лучше времена
И наша выстоит страна,
Благодаря их именам.

               LIX
               
Его работа показала,
Немало вложено труда,
Народ по первому сигналу
Пойдет за партией всегда.
Глаз не смыкая днем и ночью,
Он мог бороться в одиночку
С засильем вражеских идей,
За счастье всех простых людей.
И если все бы так любили
Родной народ, рабочий класс,
Войну и обнищанье масс
Уж ни за чтоб не допустили.
Деревни, села, города -
Бросал все он и шел туда.
Где надвигалася беда.

            LX
            
И люди сразу потянулись
К его духовной чистоте,
В них чувства добрые проснулись
Не воплощенные в мечте.
Ничто бесследно не проходит:
И над большим партийным фондом
Со штаб-квартирою в Москве
Стоит теперь он во главе,
Но годы медленно уходят,
А мир все больше против нас,
И «лев», и парень высший класс.
Тут рядом с ним встает Володя,
По убеждениям своим
Он также непоколебим,
Народ толпой пойдет за ним.

             LXI
            
Владимир Вольфович Артэков
Воздвиг вечерний магазин
И потеснил немножко греков,
Армян, Мингрелов и Грузин.
Весь корпус наших депутатов
К нему относится как к брату.
Добрейшей человек души:
Не пьет, не курит, не грешит.
Могучий, сильный, энергичный,
В районе рейтинг так высок,
Что до сих пор морковный сок
Пьют конкуренты на больничном.
И это все не просто так,
На то был свыше послан знак,
Бог знает - что, кому и как.

             LXII
            
Когда с роддома выносили,
Пошла великая молва
По всем окрестностям России
Рожден Орел под знаком Льва.
Он стал большой и одаренный,
Всевышним одухотворенный,
Мог исцелить, поднять, спасти,
Народ на подвиг завести,
От скольких болей и страданий
Освободил он род людской.
Что будет человек такой,
К нам доходило из преданий.
И вот теперь он среди нас
И порчу вылечит, и сглаз,
И золотой хранит запас.

            LXIII
            
Илья Гаврилович спокоен.
Еще таких десятка два,
И коммунизм мы здесь построим,
Нам не указ тогда Москва.
И самолеты есть, и танки,
Валютный счет в Швейцарском банке
Растет и вширь, и в высоту,
И близит светлую мечту.
Чтоб «новым русским» было легче
Кормить озлобленный народ,
Зубов поставим полный рот,
Поникших травами подлечим,
Все, что осталось, доедим,
Народу землю раздадим
И все равно мы победим.
    
        Пародия
          
         Сергей Коровин
НЕ ЕВГЕНИЙ, И НЕ ОНЕГИН
          Николай Попов

Не мысля гордый свет забавить,
Но чтоб не кануть в бездну лет,
Решил в поэзии оставить
Я чуть заметный, лёгкий след.
Долой кичливую цензуру,
Помилуй Бог, такую дуру,
Даёшь свободу языка,
К бумаге тянется рука.
И мыслей рой благословенный,
Воспоминаний череда
Ко мне приходят без труда,
Как входит друг, до гроба верный.
И вот картину прежних дней
Я выношу на суд друзей!

Глава вторая

I

Мир так устроен интересно
Всевышней волею Творца,
Что в нем почти всегда известно
Все от начала до конца.
По звездам вам судьбу предскажут,
А по кофейной гуще - даже
Что припасти на черный день,
Когда блеснуть, где скрыться в тень.
И если что у вас украли,
У вора тоже украдут.
Всем по заслугам воздадут.
Идет развитье по спирали.
Всему всегда есть свой удел
И если кто кого поддел
Возможно, сам и пролетел.

II

Из всех известных пародистов
Сергей Васильевич Бычков Пожалуй,
самый голосистый,
Все видит даже без очков.
Еще когда ходил телочком,
С начальством бился в одиночку,
Чтоб никого не подсидеть,
Мог в точку сутками глядеть.
Порой каким-то ядом дышит,
Когда чужим стишком грешит,
Бывает, что и рассмешит,
Все знает и про все напишет
Знаток чужих идей и дум,
Пытливый, ясный, тонкий ум,
А вот в стишках - все больше глум.


III
          
Стремясь кого-то раздербанить,
Мог иногда за выходной,
Чтоб догола раздеть, как в бане,
Из пальца высосать и гной.
Такие лезут выше крыши,
Но для поэта они - мыши.
Возможность всякому дана
И Моське лаять на слона.
Знавал я многих критикантов,
Чей желчью спрыснутый куплет
Стрелял как детский пистолет
Своеобразные таланты
С дерьмом мешали всех подряд,
Пролезть желанием горят
Через других в калашный ряд.

IV

Из-под сохи и от коровы
У нас мыслителей полно.
И в основном народ суровый,
Во всем им грезится зерно.
Кто ноту взял не по карману,
Кто и когда припил до пьяну,
Кто и куда не платит взнос
Везде суют свой длинный нос.
Все подмечают скрупулезно
И если где слабинка есть,
Они, как мыши, уже здесь,
Начнут копать, что жук навозный,
Потом зальются соловьем
Пусть роют - каждому свое.
Щипнут - и мы про них споем.

V

Друзья просили в легком стиле
Обрисовать все так, как есть,
Как мы страдали, как любили,
Про совесть, доблесть, долг и честь.
Про тщетный вздор минутной славы,
Про наши юные забавы
И наши дерзкие мечты,
Об идеале красоты.
Когда писать? Легко от скуки
И не туманит разум быт,
Для суеты мирской забыт,
Чтоб пародист не вытер руки,
И чтоб с поправочкой не влез.
Астральный ангел или бес
Куплет готовый шлет с небес,

VI

Жизнь так хрупка и быстротечна,
Несет крест будней каждый сам.
И под луной ничто не вечно,
Всем нам отмерят по часам.
По многочисленным преданьям
Нельзя законы мирозданья,
Как ни виляй и ни крути,
Не обхитрить, не обойти,
Как мотылек, в огне сгорая.
Стремится к пламени свечи.
И силы жизненной лучи
Блеснут и вспыхнут умирая.
Вот так и мы - горя в огне -
Стремлений, дел, как на войне,
Грешим, забыв о судном дне.

VII

Мелькают встречи, расставанья,
Уж и спиртное не берет,
Не всю усталость гонит баня
И нет движения вперед.
Обычно осенью такое:
Природа в царственном покое,
Тоска и ветер за окном,
Зверушки спят дремучим сном,
Деревни, села затихают,
Мертвы бескрайние поля;
Многострадальная земля
С природой вместе отдыхает.
И кровь дыханием седым
Волнует больше молодым
Костров осенних сизый дым.

VIII

Но если солнышко пригрело,
Когда по улице идешь,
То взгляд умеренно-несмелый
Гораздо чаще вводит в дрожь,
Когда все складно, то невольно
Глаза взбегают произвольно
С ноги на стан, потом на грудь,
И пульс сильнее бьет чуть-чуть.
Пусть врут блюстители морали,
Что есть любовь и лишь одна,
Из чаши жизни пьют до дна
И те, что больше всех наврали.
И пусть стучат, кричат: «Ату»,
Чья в том вина, что красоту
Мы просто видим за версту.

IX

В начале века поп-расстрига
Приход свой в карты просадил,
Пока народу веру двигал,
Потомков много наплодил.
Митрополиты трех епархий
Державной волею монарха
От светлой церкви отлучать
Возили царскую печать.
Но казнокрад Распутин Гришка
Был в «шоколадных» с удальцом
И, повернув другим концом,
Всем показал большую шишку.
Приход пришлось на время сдать,
Но он сумел отвоевать
И сан, и Божью благодать.

X

Глава Таврической губерни
Василий Павлович Попов
Узнал, что дело брата скверно,
И не отдал кормить клопов.
Подал прошенье государю
(Был генерал тогда в ударе),
Снес челобитную в синод,
В валюте оплатил приход,
Отправил брата за границу,
Чтоб не спалили на костре.
Стоит в святом монастыре
Там и теперь его гробница.
И нам оттуда иногда
Шлют поздравленья господа
И погостить зовут туда.

XI

Был знаменитый губернатор
Василий Павлович силен.
Сам Золотую ручку прятал,
Отцом стал крестным Соньке он.
С известной бандершей Одессы,
Красавицей и поэтессой
Терзался в трепетной любви.
Но годы мчат, как ни лови,
Сдал Соньку замуж за банкира,
В придачу все, что обещал -
Любовь и муку
(навещал На государственных квартирах).
И хоть в поступках был он смел,
Жену оставить не посмел,
А виды полные имел.

XII

А брат и там завел потомство,
Грехи по долгу отпускал.
И симпатичные знакомства,
Пока служил, не пропускал.
Стоит, бывало, прихожанке
На покаянье спозаранку
Осведомиться, в чем грешна,
Сочтет, что не ее вина.
Потом ведет в исповедальню,
Водою сбрызнет в чистоте
И в лучезарной наготе
Три раза окунет в купальне.
И коли вовсе нет вины,
То это козни сатаны.
Такие Богу не нужны.

XIII

Грех допускался первородный,
Такой и легче отмолить.
И по традиции народной
Слезой обильною полить.
Когда свеча горит на счастье
При непосредственном участье
В священном таинстве греха.
То и беда не так лиха.
Пусть мне простят отцы святые
За мой язвительный стишок.
Но все ж ходил такой слушок,
А может, бредни то пустые.
Я их от бабушек храню.
Обычно стебель - по корню
(Да я и сам-то весь в родню).

XIV

Прошу простить, слегка отвлекся,
Опять компьютер выдал сбой,
Видать - последствия от бокса,
А может, так, само собой...
С героем главным мы расстались,
Когда в Беляево катались,
Где он с братвой на лес напал,
Хоть в депутаты не попал.
Но двум старушкам дом построен.
Он ни копейки с них не взял
И запретил своим друзьям.
Мы - мало кто его достоин
Капусты бедным дал пять тонн.
Так бескорыстен только он.
Прими, наш друг, земной поклон.

XV

Евгений был за пацифистов
И все, что он нам говорил,
Про революцию марксистов,
Через себя переварил?
Он представлял себя то князем,
То люмпеном в трактирной грязи,
То волжским сызранским купцом,
То Красной Армии бойцом.
Малотиражные изданья,
Что коммунисты не сожгли
Он собирал со всей земли,
Терпя лишенья и скитанья.
Брал переметную суму,
А для чего они ему,
Так до сих пор и не пойму.

XVI

Он помогал больным, голодным,
Писал в журналы и ООН
И был рожден, чтоб быть свободным
От всех оков со всех сторон,
Клеймил хапуг и бюрократов.
С окрестных сел к нему, как к брату,
Толпой шли люди - стар и мал
И он их слушал, понимал.
Кого советом успокоит,
Стоял за правду до конца
И покарать мог подлеца.
Но говорить про то не стоит.
И я, бывало, помогал -
Кому заехать по рогам,
Но Женька больше их ругал.

XVII

Искатель истины, свободы
Затравлен часто был, как зверь,
Ему от деспотов народа
Перепадает и теперь.
То отберут холсты, иконы,
То вдруг объявят вне Закона.
И дом однажды подожгли,
Но правду-матку не смогли
В его речах, в его цитатах
Ни сгладить, ни искоренить,
Ни приглушить, ни изменить -
Осталось все без результата.
Бывало, в тишине ночей
Он собирал нас, где ручей.
Прочту вам часть его речей

XVIII

Век зла, насилья и террора,
В котором мы имеем честь
Вкушать последствия позора
И принимать таким, как есть.
Факт геноцида и разбоя,
Экспериментов над собою
Отцами, дедами, страной,
Да и не нашей лишь одной,
Сгубить десятки миллионов -
Как Бог такое допустил?
Кто проморгал, кто пропустил
Исчадье ада, зуб дракона,
Кто дал ему произрасти?
Христос хотел ли нас спасти?
А может, дьявол во плоти?..

XIX

Что больше - члена или лени
В его фамилии второй?
Но на четыре поколенья
Он был всем Бог, вождь и герой
Повсюду памятники, бюсты,
В произведениях искусства -
Везде он добренький такой,
Всегда с протянутой рукой.
Слагались песни и рассказы,
Как сильно он детей любил,
А сколько их он погубил,
Так не обмолвились ни разу.
Пока народ страдал да пил,
Он всю Россию оскопил,
В крови террора потопил.

XX

Лихие годы наступили,
Позорный мир от мировой,
В крови людской поля топили,
Стоял повсюду плач и вой.
Из деревень сгоняли в город
Крестьян, рабочих - без разбора.
Винтовку в зубы и - вперед.
Зверел обманутый народ.
А уголовники, бандиты -
Все оказались во главе.
И в Петербурге, и в Москве -
Везде дворяне были биты,
Но, продолжая умирать,
Могли, как клятву повторять:
Отчизна, Царь, Россия-мать.

XXI

Сгноив всех родственников царских,
Он вырвал с корнем род, как флаг,
И от деяний пролетарских
Скелеты корчились в гробах.
Куда там Гегелю, Сократу,
Чтоб натравить на брата брата,
А после сына на отца—
Тут мало только мудреца.
Все, что со стоном, потом, кровью
Вершили русские цари,
Народ с зари и до зари
Копил с надеждой и любовью.
Подкинул быдлу растоптать.
Ту гордость, совесть, честь и стать
Нам никогда не наверстать

XXII

«Народам - мир, земля - крестьянам».
И тут же их обворовал.
А из бандитов, хулиганов
Он продотряды создавал.
Листаю желтые страницы:
При Николае за границу
Шло много тысяч тонн зерна.
А этот все спустил до дна.
«Пусть мы пожертвуем народом».
Своим народом... Но зачем?!
Да, здесь подумать есть над чем.
Сильна людская мать-природа.
«Пусть мертвых больше, чем живых».
Он предвкушал у ног своих
Плод революций мировых.

XXIII

Размер ботинок - тридцать восемь,
А кепка - шестьдесят второй.
Давайте у любого спросим:
Есть где еще такой герой?
И нам ответят без запинки:
- Такие грозные ботинки
Носил и карла Черномор
И тот же головной убор.
И та же помесь всех народов:
Калмык, чуваш, чечен, еврей.
Нам от таких поводырей
В двадцатом веке нет прохода.
Но даже в сказках Черномор
Не допускал на страны мор,
Когда мотался за бугор.

XXIV

В последнем бегстве за границу
Вождь революцию проспал.
О том в истории страницы
Не я один перелистал.
Его к нам немцы переслали,
Они так искренне желали,
Чтоб заключил скорее мир
Сей новоявленный кумир.
По всей Германии разруха,
Тиски войны со всех сторон,
А самый главный их барон
Вождя поддерживал, по слухам.
Что было дальше - знают все,
Хоть не на первой полосе
И не во всей своей красе.

XXV

Наш вождь в науке и искусстве
Болтался, как «Шанель» в борще.
А человеческие чувства...
Он не имел их вообще.
Нигде на пользу не работал.
Болел всегда одной заботой.
Отнять, ограбить, обмануть
И указать всем «светлый путь».
«Освобождаю от химеры
(Как Гитлер, тот же самый клич
И тот же самый паралич)
От чувств, от совести, от веры».
Но Гитлер так своих не бил,
А наш настолько всех любил,
Что пол-России загубил.

XXVI

Где ум, где совесть ваша, люди?
Насилье только зло родит.
Кому наставили? Иуде!
Монументальных пирамид.
Но в вечной памяти потомков
Одна анафема - и только.
Им быть, как грязное пятно.
Здесь утешение одно:
Пока есть идол в мавзолее,
Бушуют войны, голод, зло.
Воды немало утекло,
А все не стало веселее.
Так нам Евгений говорил,
Когда правительство журил,
А может, в чем и обдурил.

XXVII

Осталось - Кобу Джугашвили
С ним положить и оживить,
Чтоб статус-кво восстановили,
А то и что-то скучно жить.
Никто доносом не накроет,
На мерзлоте давно не строят,
Заводы, фабрики стоят,
А все торгуют и кроят.
Они, как надо, переделят,
Всех по закону разведут.
И сразу крайних вам найдут,
Чтоб, как сороки, не галдели.
И будут счастье и покой.
Все беды снимут, как рукой.
А то им Ельцин не такой.



Не рифмы ради

Виктор Якорев

 СМЕРТЬ ПОЭТА, НО НЕ ПУШКИНА
 
И что за диво? Не издалека,
Подобно сотням чудаков,
На ловлю славы и стихов
Подброшен нам по воле рока.
Смеясь, он дерзко презирал
Родной России честь и славу,
Не мог понять тот шут лукавый,
На что он руку поднимал.
Огульно льёт потоки грязи,
Откуда только что берёт?
У Музы не открылся б рот,
Имей хоть с дьяволом он связи.
Известной кучке подпевая,
Ища похвал и орденов,
Напрасно льёт потоки слов,
К властям неслышащам взывая.
Не достучишься до верхов,
Пустые вирши выплетая,
Талант свой в землю зарывая,
Среди прекраснейших стихов.
Не мы с тобой историю писали
И жизни замечательных людей.
Есть спорные вопросы в ней,
Её и без тебя так гадко оплевали.
Косноязычный Радзиевский
На вся и всё начхать готов.
И ты такой же с ним, Попов.
Слепой в истории - подобие кротов.
Нет аргументов и доказательств веских.
Сначала - бряк, а думаешь потом.
Людишки жалкие взялись за моду
Чернить покойников - посильная задача.
Ведь знают: не получают сдачи,
Кропая у гробов очередную оду.
Погиб поэт из-за незнанья,
Пал, оклеветанный молвой.
Начал поэму он за здравие,
А кончил он за упокой...

XXVIII

Забыли сталинские тройки,
Про Соловки, лесоповал,
Когда до самой перестройки
Всяк свой шесток осознавал.
Хранит предсмертная бумага
Проклятье узников ГУЛАГа.
Когда народ такой страны
Терзали слуги сатаны.
Нечеловеческие мук
и За безобидные дела
Урод моральный, демон зла
Мог просто так наслать, от скуки.
Отец народов, вождь вождей,
Всплеск утопических идей
И гибель лучших из людей.

XXIX

Откуда шли, туда вернулись.
За что же столько полегло?
В ту пору многие свихнулись
И культивировали зло.
Железный занавес в Европу.
Но находили люди тропы
Поведать правду о земле.
И наш Евгений в том числе
Открыто шел за диссидентов,
За правду жизни, боль людей,
Когда наместники вождей Давили,
грызли конкурентов,
Простой и добрый человек,
Таких, как он, в истоках рек
Родятся несколько за век.

XXX

Меня не раз уже спросили:
Чудак какой-то, власти злит.
А у него за всю Россию
Душа тоскует и болит.
Его бросает в дрожь проблема
Быть биороботом системы,
Все одобрять, кричать: «Ура».
Но знайте, страшное вчера,
Где правда стоила могилы,
Они до срока полегли.
А сколько сделать ведь могли,
И демонические силы
В их нескончаемой борьбе
Добра со злом в людской судьбе
Из недр земли влекут к себе.

XXXI

Коммунистический питомник -
Про нас в России говорят.
Ну, извините, так не скромно.
Здесь заповедник октябрят.
По человеческой натуре
Всегда любая диктатура,
Любое рабство - это зло.
И нам всем крупно повезло,
Что началось все с перестройки.
Трещал и рушился Союз,
А след от всех цепей и уз
На исторической помойке.
Дорога правильно лежит.
Да сколько можно всем служить?!
Своим хоть дали бы пожить.

XXXII

Я помню «Вон из кабинета!
Тебе в районе места нет!»
Какая мелочь для поэта.
Тоталитарный кабинет...
А дальше, помню, было дело,
Ловили целым райотделом.
И из района уезжал,
Но от себя не убежал.
Молчим, как жалкие плебеи.
Нас вновь на якорную цепь.
Там то же небо, та же степь
И те же коршуны над нею.
И те же кучи лживых дел.
Как я их трогать не хотел,
Но кто-то якорем задел.

XXXIII

Грешить на мертвых не годится.
Нам христианство не велит.
Ну умер, вдруг, палач убийца,
Молчать давайте иль хвалить.
Простите, братцы, слишком круто:
Ну, извините, перепутал
Сгубил невинных миллион.
Да что вы, бросьте, то не он.
Не он курок нажал у стенки,
Не он их голодом морил,
Не он в глаза песком сорил,
Не он стрелял в живот, в коленки.
Ох, извините, что со мной?
Не эти мрази за стеной
Народ замучили родной.

XXXIV

Когда на уровне астрала
Витаешь выше облаков,
Там информации немало,
Она идет из тьмы веков.
Всем, кто открыл в себе поэта,
Ломитесь сразу же в газету,
А в ком души проснулся крик,
С плеча рубите, напрямик.
Коль рифму вымучил, подправил
И ритм ложится на строку,
Стихи слюною потекут
И никаких не надо правил.
Размер придет «от фонаря»
И смысл, как ясная заря,
А не напишете - и зря.

XXXV

Тогда кляните меня в прозе
На всем понятном языке.
Порой такое отморозят,
Что вошь чихнет на гребешке.
И, несмотря на вашу травлю,
Вы приходите, я подправлю.
Ругайте, бейте, я привык,
Но не коверкайте язык.
Каким угодно называйте,
Хотите, сам вам напишу,
Но не печатайте лапшу,
Размер хотя бы соблюдайте.
Дерзайте, слыша крик души,
Идеи ваши хороши,
Но как поэты - просто вши.

XXXVI

Когда бывает нереально
Стихами выразить свое,
Так мысль - она материальна,
Руками трогайте ее.
Я, если в чем-то сомневаюсь,
Куда-то тихо отрываюсь
И кто-то шепчет мне слова,
Что не вмещает голова.
Ложатся ровными рядами
Чужие рифмы с потолка,
Быть может, в прошлые века
И вправду раньше нас рождали
И я, быть может, был поэт,
Писал в той жизни много лет,
А в этой - лень и на куплет.

XXXVII

Поблекла искры Божьей сила
В борьбе, нельзя им уступать.
И якорь тащат для могилы,
Живьем хотели закопать.
Не на того, братки, напали,
Вы так уж многих закопали,
Живьем замучили, сожгли,
Поработили полземли.
Такому - власть и он, как раньше,
Врагов народа разведет.
И не сказать, что идиот,
В подобных нет ни лжи, ни фальши,
Есть категория людей,
Что слепо верит лишь в вождей,
Фанаты, псы чужих идей.

XXXVIII

Бранят нас Якорев и Ганин:
Присядь, Евгении, отдохни.
Не ты Россию испоганил,
Не ты, не я, и не они
Куда ты вновь засобирался?
Те, за кого ты так старался.
Уже по-новому метут.
А нас с тобой и в грош не чтут.
Из недр все жмут, в казну не платят
Дадут на храм и на сирот,
Закрыть пенсионерам рот,
И полагают, что всем хватит:
И государство охранять,
И экономику поднять.
А у народа все отнять.

XXXIX

Мы долго жили на пределе,
А все от нашей нищеты,
Те, кто делил и те, кто делит
Для них и песни, и цветы.
Куда они все подевали?
Заводы друг без друга стали,
Бюджет по всем статьям трещит.
Не ясно - кто, что верещит.
Налог, энергия, ресурсы.
Как ты б ни рвался, ни пахал,
Унижен, должен и устал,
А путь к разрухе - чьим же курсом?
И как сейчас определить,
Неужто, чтобы вновь делить,
Все надо было развалить?

XL

Порядок, должен быть порядок.
Закон - и в Африке закон.
Нам, те, кто сеет между грядок.
Грозят казенным кулаком.
С чего ты взял, мой друг Евгений,
Что вдруг на стыке поколений
У нас и землю отберут?
Зачем тогда мартышкин труд?
И для кого ты жил на свете?
За что же предки полегли?
Как жить без веры, без земли?
Продать страну? А как же дети?
Как дети вдов, больных, сирот?
Заткнули ваучером рот,
Крепись, обиженный народ!

Пародия

ФЕДОТ, ДА НЕ ТОТ
В. Крутой

Вступает в партию Евгений –
Каков сюжета поворот!
И не Онегин он, Евгений
Жены фамилию берёт,
Он и в именье не живёт,
Где дядя самых честных правил
Ему поместие оставил.
А где же Ленский и Татьяна?
И Ольги почему-то нет?
По тексту нового романа
Забыл совсем о них поэт.
Да, охладел совсем Евгений,
Не хочет новых наслаждений,
Любовь уж не влечет его.
Утратил свой он нежный пыл,
Не зря же за границей был.
Одно лишь счастье для него –
Большая беспредела власть,
К большим деньгам любовь и страсть.
Кто ж будет следующий герой
Поэмы новой иль романа?
Не трудно отгадать порой,
Возможно, Снегина не Анна.
И никому же не секрет,
Поэм так много для души,
Бери героя и пиши,
Коль ты у нас большой поэт,
А не какая-нибудь “вша”,
В стихах не мысля не шиша.

Ответ Николая Попова

Пора к перу  – стареем, Женя,
Уж рифма бьет не наповал,
Одно неловкое движенье,  –
И сухожилие порвал.
В спортзал все реже  – чаще в рощу,
А сколько было скрыто мощи
В ударе ближнего рукой,
Как мягко падали с тоской
Крутые, главные, блатные  –
Мы их роняли двадцать лет.
Теперь копна и пистолет  –
Пришли понятия иные...
Забыты совесть, честный бой,
Бьют молотком, ножом, трубой,
Но и у них сегодня сбой.

Глава третья

 I
 
Достали, видно за отсрочку,
Мне летом некогда писать.
Уже хотел поставить точку
Но кто-то хочет «...»
Прости Евгений, если можешь
За то, что вновь умы тревожишь,
За то, что первых двести строк
Сложились в ряд за вечерок.
Поэма в шутку начиналась,
Ко дню рождения стишок.
И чуть не стерли в порошок
Как ты посмел?! Простая шалость.
И до сих пор терзают, бьют,
Который раз уж нос суют
Вороны то же ведь поют.

II

Понаплодилось рифмоплетов
(Я б первый корень заменил),
Дай им полаять на кого-то,
А без того и свет не мил.
И до чужих трудов все прытки.
Теперь крутой, жаль, что не жидкий,
Кто стул попутал с языком.
Поток словесный мне знаком.
Итак, Крутой, куда же круче.
И золотую рыбку съесть,
А под шумок и «выше» сесть.
Но результат - в навозной куче.
Тут много всякой крутизны,
Кто взял фамилию жены,
Не донесли, упал в штаны.

III

Кто между строк читать не может,
Тем и не буду объяснять,
Что иногда бараны тоже
Хотят руно на ум сменять.
Оно лишь в сказках золотое,
Как не крути башкой пустою.
Хотя упрямый лоб и крут,
Рога лишь больше отрастут.
Когда Крутой, а рядом песня,
Тут я заранее сдаюсь.
Но об заклад с любым побьюсь
Когда поэма - тут хоть тресни.
Еще посмотрим, чья возьмет.
Кто обтечет, а кто поймет,
Где самородок, где помет.

IV

Прости, Великий Саша Пушкин.
Прости, Бессмертная душа.
Мои вчерашние подружки
Тебя читали не дыша.
У молодых иные нравы,
Им больше дела до отравы,
Торчок под кайфом и приход.
Вот так всю жизнь испить за год.
И почему обычным стало,
Девчонку нежную к шприцу,
Как на заклание, овцу
Ведут ужалиться шакалы.
Всю молодежь хотят обвить.
Тут надо всем в набаты бить,
Чтоб эту мразь остановить.

V

А механизм совсем обычный.
Вся гениальность в простоте.
Веселый, добрый, симпатичный,
Глаза к возвышенной мечте.
Вчера силен и тверд был духом .
Посажен в рабство на чернуху.
Полтинник - чек, а где их взять?
Дадут за так еще раз пять,
А может, десять или двадцать,
Вдруг, приведешь кого с собой,
Или сестру отдашь под бой,
Чтоб в рай заоблачный зарваться.
А в результате - долг, тюрьма.
А начиналось задарма.
Дай молодежи Бог ума.

VI

Вот так и вымрет наша раса.
Ребят сажают на иглу,
Девчонок в бар, потом на трассу.
Идет Евгений по селу
И видит траурные лица,
Да и чему тут веселиться:
Соседский сын в Чечне убит.
Другой - озлобленный бандит,
Их дочь - рабой у Осетина,
На выкуп денег нет пока.
Тут «рак» нашли у старика.
Одна и радость, что скотина,
И ту почти перевели,
Когда заразу завезли.
Беда у матушки-земли.

VII

Беда - она одна не ходит.
Евгений вспомнил ту семью,
Когда ее в мирском приходе
Все знали так же, как свою.
Тех, кто вверху, виднее снизу.
У них был первый телевизор,
Полно соседской детворы,
Охочей до любой игры.
И, приезжая в гости к тетке,
Он шел к ним, как к себе домой.
Куда все делось? Боже мой...
Какой же век у нас короткий.
Все в радиации, в дыму,
Детей у всех по одному.
Плодить голодных ни к чему.

VIII

В кого вселятся наши души?
Народ славянский стал мельчать.
Спиртное редко кто не глушит,
На всем растления печать.
Но человек Евгений гордый,
И он в Россию верит твердо.
Всех не сомнут, не разорвут.
В нас духи пращуров живут.
Друг друга били - это было.
Отец бил сына, сын отца,
У матерей рвались сердца...
Стравила дьявольская сила.
Добились: пьяный, глупый, трус,
А на плечах тяжелый груз
Поднять с колен Святую Русь.

IX

Опять кого-то натравили,
Уже не знают, чем донять,
Но недостаточно извилин -
Ни превзойти, ни поменять.
Мешают, пачкают словами,
Поэтов даже убивали,
Стреляли, вешали и жгли
Отцы, пупы и лбы земли.
В жару и стужу, днем и ночью
Пусть лают, тявкают - щенки.
С заглавных букв и рифм строки
В минуты рвал ехидных в клочья.
(Жаль, что не в тему воду льем)
Кому не нравится объем,
Так хоть не лезли бы с рваньем.

XI

Бесплатный сыр лишь в мышеловке,
За все приходится платить.
И Запад нас обставил ловко,
Пора и гайки закрутить.
Аукнулись и «ножки Буша»,
И от ослов свиные уши,
И «марс» и «сникерс», и халва,
И от жилетки рукава.
Рвут экономику на части.
Тут можно глупому понять,
Что могут Родину отнять
Посланцы призрачного счастья.
Народ надеется и бдит,
Очередной проев кредит.
Когда же разум победит?

XIV

Да, было время золотое,
Плясал и пел весь отчий край.
И годы тихого застоя
Иные помнят словно рай.
Холопов нет и господина,
Народ и партия - едины.
И легендарный партбилет
Надежней был, чем пистолет.
Теперь уж разницы не видно,
Кто лучше - эти или те,
Мы не приблизились к мечте,
Но за державу всем обидно.
Хоть тот карательный отбор,
Где были БАМ и Беломор,
Кошмар для многих до сих пор.

XV

Почти построили плешивый,
Полувоенный коммунизм,
Унес полнации, фальшивый,
И чем он лучше, чем фашизм?
Десятки лет в военных блоках.
Свое недремлющее око
С нас не спускало полземли.
И потихоньку помогли.
С коммунистической угрозой
Объединясь, боролся мир,
Так дорог всем его кумир.
Но жизни сталинская проза
Умело ездит по ушам.
И чья-то черная душа
Еще глядит из шалаша.

XVI

Когда крушение системы
Вскрывает изначальный вздор,
На политические темы
Наш бесконечный разговор
Уже не многим интересен.
Приходит время новых песен,
Но большинству не до стихов,
Обширный перечень грехов,
Кремлем оставленный в наследство
Бьет населенье по рукам,
Терзает души старикам
И омрачает радость детства.
Чума же всех зовет на пир
И лишь любовь спасает мир,
Где каждый сам себе кумир.

XVII

Евгений, хоть и не Онегин,
Но от любви он не бежал
И без ее взаимной неги
Не заржавел его «кинжал».
Застолья, свадьбы, дни рожденья,
Где из бокала наслажденья
Вина он много расплескал,
Пока мечту свою искал.
Но нецелованных не трогал,
Не смел невинность обмануть.
У нас и так тернистый путь
И без того мы все под Богом,
Зачем накидывать вуаль
На безответную печаль,
Затмив безоблачную даль.

XVIII

Он знал на собственном примере,
Как тяжело измена бьет,
Когда душа с сомненьем верит,
В ней соловей не запоет.
Всегда хватало сердцеедов,
Что счет вели своим победам.
Из тех, кто нес такое зло,
Не многим в жизни повезло.
Кому кошмары докучают,
Лежит проклятья тяжкий крест
Несостоявшихся невест,
И род заведомо мельчает.
Другой, казалось, ни при чем,
Глядишь, разбит параличом.
А жизнь кипит и бьет ключом.

XIX

Любовь мудрей любой науки,
Добра бывает и строга,
Но если нет душевной муки,
Не так она и дорога.
Познал ее и наш Евгений,
Сильнее всяких наваждений
Она манила и влекла,
Терзала, мучила и жгла,
То нежным сном самообмана
Приятно в дреме поразит,
То болью сладостной пронзит -
Незаживающая рана,
То поманит к себе рукой,
То смотрит в сторону с тоской.
Какой уж, к черту, тут покой.

XX

Ее, случайно звали Таня,
Случайно, старшая сестра,
Предмет возвышенных мечтаний
И размышлений у костра.
То был обычный теплый вечер,
Когда случилась эта встреча
В весеннем парке городском,
Где каждый куст ему знаком.
Стояла девушка под кленом
На танцплощадке средь подруг,
Их взгляды встретились, и вдруг,
Как будто стрелы Купидона
Разбили сердце на куски.
Не знал Евгений про тиски
Влюбленных, муки и тоски.

XXI

Менял девчонок безразлично,
Когда попала в цель стрела,
Не знал повеса симпатичный
Поклонниц точного числа.
Евгений глаз с нее не сводит,
Тут танец медленный подходит,
Он пригласил.
И вот они Среди танцующих - одни.
«Как вас зовут? Меня - Евгений».
«А я Татьяна». (Может, врет?)
Ее ладонь рукой берет
И держит несколько мгновений.
«Сюда бы Пушкина сейчас,
Веселый выдался бы сказ».
А сам с нее не сводит глаз.

XXII

Лицом к лицу: глаза, как блюдца,
Тростинка талии в руках,
Над головой амуры вьются,
А сам витает в облаках.
— Я провожу вас?— Нет, не надо.
Хотя знакомству с вами рада.
Слыхала я, что вы чудной:
И про гаданье под луной,
И про избушку возле храма.
Лягушки, змеи, тут про вас
Судачат люди всякий раз.
Большой привет всем вашим дамам!
Хоть наше дело сторона,
Но, тем не менее, она
Была другим увлечена.

XXIII

У вас есть друг? Пока не точно, -
Я не уверена сама...
А вот Евгений, как нарочно,
Уж от нее был без ума.
Не раскрывайся, друг поэта,
Что ты за нею - на край света,
Что окончательно влюблен, -
Шептал листвою старый клен, -
Лишь возомнишь ее невестой,
Хоть в мыслях ты почти жених,
Как на скамейке запасных
Тебе надолго будет место.
Не искушай напрасно рок,
Посей сомненье между строк, -
Шептал весенний ветерок.

XXIV

- Вы просто девушка из сказки.
- Ну что ж, спасибо, буду знать.
Впервые полное фиаско
Случилось в жизни испытать.
Еще на чем мы погорели?
Ах, голос! Будто звук свирели.
И изощренный книжный ум.
Хоть он и сам не тугодум,
Но по словарному запасу
В коротком разговоре с ним
(Он моментально уяснил)
Была Татьяна выше классом.
Не прочитал он столько книг
И сеть продуманных интриг
Еще в ту пору не постиг.

XXV

Еще вчера б ему сказали:
Вот мисс-Вселенная! Владей
Оставь друзей и в тронном зале
Руководи судьбой людей!
Без размышленья он бы сразу
Ответил искренним отказом.
Обилья сытой теснотой
В чертогах клетки золотой.
Он не прельстился б и в гареме.
Теперь готов был умереть,
Из-за нее в огне сгореть.
Всему свое приходит время.
Легко бы смог в палатке жить,
Лишь только б рядом с нею быть.
Не всем дано так полюбить.

XXVI

Знакомства, встречи, увлеченья
В витиеватой новизне
Теперь утратили значенье,
Остались где-то в стороне.
От постоянных дум не может
Отвлечь рельеф красивых ножек.
Перед глазами каждый миг
Прекрасный образ, нежный лик.
И чувство светлое, большое
Затмило все, как пеленой.
Его тянуло к ней одной
Рассудком, сердцем и душою.
И в снег, и в дождик проливной,
При свете дня и в мрак ночной
В мечтах под вечною луной.

XXVII

Как раз в ту пору в институтах
Замкнулся сессий летних круг.
Все по своим идут маршрутам -
Кто в стройотряд, а кто на юг.
Какой тут отдых, стройотряды!
Лишь только б быть с любимой рядом.
Домой Евгений едет в ночь
Своим сомнениям помочь.
Сошел с автобуса у парка
(К последней песне он успел),
Но в тот же миг оцепенел.
Его любимая под аркой
Стоит, обнявшись с пареньком
Глаза потухли, в горле ком,
И наш герой бочком, бочком.
 
XXVIII

Стал под акацией, как пьяный,
В душе, на сердце пустота.
Однако видела Татьяна
Мельком, сраженного Плута.
Она не то чтобы смутилась,
Но что-то новое открылось,
Перевернулось в ней самой.
И в эту ночь, придя домой,
Уснула только на рассвете.
Что с ней случилось? Почему?
Клятв не давала ни кому.
Вопрос остался без ответа.
Какой ответ, какой совет,
От них обычно больше вред.
Все впереди - семнадцать лет.

XXIX

В ту ночь не спал Евгений тоже.
Неизъяснимая тоска Гнетет,
саднит, сознанье гложет
И мысли путает слегка.
Кто посоветовать сумеет,
Какая Нимфа или Фея,
Как к милой лучше подойти,
В чем точность верного пути?
К друзьям, приятелям в Воронеж,
Остыть от мыслей и тревог,
Нето в горячке, не дай Бог,
В ее глазах себя уронишь.
Тогда уж точно ставить крест
И ни с каких высоких мест
Не взять желанный Эверест.

XXX

Там жил знаток и просто Мастер
Мой кум - Малахов Николай.
С его чутьём по этой части -
Всё скажет, что ни пожелай.
Исколесил почти пол света,
Был чемпион Европ - совета
И мировых немало звёзд
Сложил под рингом на помост.
Имел удар почти под тонну
И на его пути в финал,
Бывало, доктор поднимал
Непобедимых чемпионов.
Он мог сказать наверняка -
Кого задел Амур слегка,
А кто валяет дурака.

XXXI

В то время вечером по Броду
(То Революции проспект)
Еще не так мутили воду
Посланцы всяких разных сект.
Ходили слухи, разговоры,
Что всем известный «Дом актера»
Припорошен голубизной.
Тогда считался тон дурной,
Впадать в разгул стихийных пьянок
И в объявлениях газет
Никак не мог мелькнуть портрет
Ни групповух, ни лесбиянок.
Теперь их просто пруд пруди,
Куда ни глянь и ни пойди.
Что еще будет впереди?

XXXII

Порой с Валерой Абадж/ном
От тренировок отдохнуть,
По Броду мимо ресторанов
Наш проходил вечерний путь.
А днем лечили по науке
Нам переломанные руки.
То ультразвук, то УВЧ,
Сломалась кисть, разрыв в плече.
Обоих нас забраковали
На медкомиссии врачи.
Три перелома я лечил,
Срастись рукам мы не давали.
Валерке больше повезло,
Две операции прошло
И все, как надо, заросло.

XXXIII

Тогда и мастером он не был,
Но я подтрунивал его -
Возможно, что под этим небом
Сильней не будет никого.
Он вел бои по разным странам,
А я гудел по ресторанам.
Гляжу Евгений, сам не свой
С поникшей входит головой.
Разговорились. - Что не дома?—
Да так, амурные дела,
Фортуна нынче подвела.—
Твоя проблема мне знакома,
Я сам в ней, правда, не силен.
Тут друг со мной, быть может, он
Оценит прения сторон.

Глава вторая

I

Мир так устроен интересно
Всевышней волею Творца,
Что в нем почти всегда известно
Все от начала до конца.
По звездам вам судьбу предскажут,
А по кофейной гуще - даже
Что припасти на черный день,
Когда блеснуть, где скрыться в тень.
И если что у вас украли,
У вора тоже украдут.
Всем по заслугам воздадут.
Идет развитье по спирали.
Всему всегда есть свой удел
И если кто кого поддел
Возможно, сам и пролетел.

II

Из всех известных пародистов
Сергей Васильевич Бычков Пожалуй,
самый голосистый,
Все видит даже без очков.
Еще когда ходил телочком,
С начальством бился в одиночку,
Чтоб никого не подсидеть,
Мог в точку сутками глядеть.
Порой каким-то ядом дышит,
Когда чужим стишком грешит,
Бывает, что и рассмешит,
Все знает и про все напишет
Знаток чужих идей и дум,
Пытливый, ясный, тонкий ум,
А вот в стишках - все больше глум.


III
          
Стремясь кого-то раздербанить,
Мог иногда за выходной,
Чтоб догола раздеть, как в бане,
Из пальца высосать и гной.
Такие лезут выше крыши,
Но для поэта они - мыши.
Возможность всякому дана
И Моське лаять на слона.
Знавал я многих критикантов,
Чей желчью спрыснутый куплет
Стрелял как детский пистолет
Своеобразные таланты
С дерьмом мешали всех подряд,
Пролезть желанием горят
Через других в калашный ряд.

IV

Из-под сохи и от коровы
У нас мыслителей полно.
И в основном народ суровый,
Во всем им грезится зерно.
Кто ноту взял не по карману,
Кто и когда припил до пьяну,
Кто и куда не платит взнос
Везде суют свой длинный нос.
Все подмечают скрупулезно
И если где слабинка есть,
Они, как мыши, уже здесь,
Начнут копать, что жук навозный,
Потом зальются соловьем
Пусть роют - каждому свое.
Щипнут - и мы про них споем.

V

Друзья просили в легком стиле
Обрисовать все так, как есть,
Как мы страдали, как любили,
Про совесть, доблесть, долг и честь.
Про тщетный вздор минутной славы,
Про наши юные забавы
И наши дерзкие мечты,
Об идеале красоты.
Когда писать? Легко от скуки
И не туманит разум быт,
Для суеты мирской забыт,
Чтоб пародист не вытер руки,
И чтоб с поправочкой не влез.
Астральный ангел или бес
Куплет готовый шлет с небес,

VI

Жизнь так хрупка и быстротечна,
Несет крест будней каждый сам.
И под луной ничто не вечно,
Всем нам отмерят по часам.
По многочисленным преданьям
Нельзя законы мирозданья,
Как ни виляй и ни крути,
Не обхитрить, не обойти,
Как мотылек, в огне сгорая.
Стремится к пламени свечи.
И силы жизненной лучи
Блеснут и вспыхнут умирая.
Вот так и мы - горя в огне -
Стремлений, дел, как на войне,
Грешим, забыв о судном дне.

VII

Мелькают встречи, расставанья,
Уж и спиртное не берет,
Не всю усталость гонит баня
И нет движения вперед.
Обычно осенью такое:
Природа в царственном покое,
Тоска и ветер за окном,
Зверушки спят дремучим сном,
Деревни, села затихают,
Мертвы бескрайние поля;
Многострадальная земля
С природой вместе отдыхает.
И кровь дыханием седым
Волнует больше молодым
Костров осенних сизый дым.

VIII

Но если солнышко пригрело,
Когда по улице идешь,
То взгляд умеренно-несмелый
Гораздо чаще вводит в дрожь,
Когда все складно, то невольно
Глаза взбегают произвольно
С ноги на стан, потом на грудь,
И пульс сильнее бьет чуть-чуть.
Пусть врут блюстители морали,
Что есть любовь и лишь одна,
Из чаши жизни пьют до дна
И те, что больше всех наврали.
И пусть стучат, кричат: «Ату»,
Чья в том вина, что красоту
Мы просто видим за версту.

IX

В начале века поп-расстрига
Приход свой в карты просадил,
Пока народу веру двигал,
Потомков много наплодил.
Митрополиты трех епархий
Державной волею монарха
От светлой церкви отлучать
Возили царскую печать.
Но казнокрад Распутин Гришка
Был в «шоколадных» с удальцом
И, повернув другим концом,
Всем показал большую шишку.
Приход пришлось на время сдать,
Но он сумел отвоевать
И сан, и Божью благодать.

X

Глава Таврической губерни
Василий Павлович Попов
Узнал, что дело брата скверно,
И не отдал кормить клопов.
Подал прошенье государю
(Был генерал тогда в ударе),
Снес челобитную в синод,
В валюте оплатил приход,
Отправил брата за границу,
Чтоб не спалили на костре.
Стоит в святом монастыре
Там и теперь его гробница.
И нам оттуда иногда
Шлют поздравленья господа
И погостить зовут туда.

XI

Был знаменитый губернатор
Василий Павлович силен.
Сам Золотую ручку прятал,
Отцом стал крестным Соньке он.
С известной бандершей Одессы,
Красавицей и поэтессой
Терзался в трепетной любви.
Но годы мчат, как ни лови,
Сдал Соньку замуж за банкира,
В придачу все, что обещал -
Любовь и муку
(навещал На государственных квартирах).
И хоть в поступках был он смел,
Жену оставить не посмел,
А виды полные имел.

XII

А брат и там завел потомство,
Грехи по долгу отпускал.
И симпатичные знакомства,
Пока служил, не пропускал.
Стоит, бывало, прихожанке
На покаянье спозаранку
Осведомиться, в чем грешна,
Сочтет, что не ее вина.
Потом ведет в исповедальню,
Водою сбрызнет в чистоте
И в лучезарной наготе
Три раза окунет в купальне.
И коли вовсе нет вины,
То это козни сатаны.
Такие Богу не нужны.

XIII

Грех допускался первородный,
Такой и легче отмолить.
И по традиции народной
Слезой обильною полить.
Когда свеча горит на счастье
При непосредственном участье
В священном таинстве греха.
То и беда не так лиха.
Пусть мне простят отцы святые
За мой язвительный стишок.
Но все ж ходил такой слушок,
А может, бредни то пустые.
Я их от бабушек храню.
Обычно стебель - по корню
(Да я и сам-то весь в родню).

XIV

Прошу простить, слегка отвлекся,
Опять компьютер выдал сбой,
Видать - последствия от бокса,
А может, так, само собой...
С героем главным мы расстались,
Когда в Беляево катались,
Где он с братвой на лес напал,
Хоть в депутаты не попал.
Но двум старушкам дом построен.
Он ни копейки с них не взял
И запретил своим друзьям.
Мы - мало кто его достоин
Капусты бедным дал пять тонн.
Так бескорыстен только он.
Прими, наш друг, земной поклон.

XV

Евгений был за пацифистов
И все, что он нам говорил,
Про революцию марксистов,
Через себя переварил?
Он представлял себя то князем,
То люмпеном в трактирной грязи,
То волжским сызранским купцом,
То Красной Армии бойцом.
Малотиражные изданья,
Что коммунисты не сожгли
Он собирал со всей земли,
Терпя лишенья и скитанья.
Брал переметную суму,
А для чего они ему,
Так до сих пор и не пойму.

XVI

Он помогал больным, голодным,
Писал в журналы и ООН
И был рожден, чтоб быть свободным
От всех оков со всех сторон,
Клеймил хапуг и бюрократов.
С окрестных сел к нему, как к брату,
Толпой шли люди - стар и мал
И он их слушал, понимал.
Кого советом успокоит,
Стоял за правду до конца
И покарать мог подлеца.
Но говорить про то не стоит.
И я, бывало, помогал -
Кому заехать по рогам,
Но Женька больше их ругал.

XVII

Искатель истины, свободы
Затравлен часто был, как зверь,
Ему от деспотов народа
Перепадает и теперь.
То отберут холсты, иконы,
То вдруг объявят вне Закона.
И дом однажды подожгли,
Но правду-матку не смогли
В его речах, в его цитатах
Ни сгладить, ни искоренить,
Ни приглушить, ни изменить -
Осталось все без результата.
Бывало, в тишине ночей
Он собирал нас, где ручей.
Прочту вам часть его речей

XVIII

Век зла, насилья и террора,
В котором мы имеем честь
Вкушать последствия позора
И принимать таким, как есть.
Факт геноцида и разбоя,
Экспериментов над собою
Отцами, дедами, страной,
Да и не нашей лишь одной,
Сгубить десятки миллионов -
Как Бог такое допустил?
Кто проморгал, кто пропустил
Исчадье ада, зуб дракона,
Кто дал ему произрасти?
Христос хотел ли нас спасти?
А может, дьявол во плоти?..

XIX

Что больше - члена или лени
В его фамилии второй?
Но на четыре поколенья
Он был всем Бог, вождь и герой
Повсюду памятники, бюсты,
В произведениях искусства -
Везде он добренький такой,
Всегда с протянутой рукой.
Слагались песни и рассказы,
Как сильно он детей любил,
А сколько их он погубил,
Так не обмолвились ни разу.
Пока народ страдал да пил,
Он всю Россию оскопил,
В крови террора потопил.

XX

Лихие годы наступили,
Позорный мир от мировой,
В крови людской поля топили,
Стоял повсюду плач и вой.
Из деревень сгоняли в город
Крестьян, рабочих - без разбора.
Винтовку в зубы и - вперед.
Зверел обманутый народ.
А уголовники, бандиты -
Все оказались во главе.
И в Петербурге, и в Москве -
Везде дворяне были биты,
Но, продолжая умирать,
Могли, как клятву повторять:
Отчизна, Царь, Россия-мать.

XXI

Сгноив всех родственников царских,
Он вырвал с корнем род, как флаг,
И от деяний пролетарских
Скелеты корчились в гробах.
Куда там Гегелю, Сократу,
Чтоб натравить на брата брата,
А после сына на отца—
Тут мало только мудреца.
Все, что со стоном, потом, кровью
Вершили русские цари,
Народ с зари и до зари
Копил с надеждой и любовью.
Подкинул быдлу растоптать.
Ту гордость, совесть, честь и стать
Нам никогда не наверстать

XXII

«Народам - мир, земля - крестьянам».
И тут же их обворовал.
А из бандитов, хулиганов
Он продотряды создавал.
Листаю желтые страницы:
При Николае за границу
Шло много тысяч тонн зерна.
А этот все спустил до дна.
«Пусть мы пожертвуем народом».
Своим народом... Но зачем?!
Да, здесь подумать есть над чем.
Сильна людская мать-природа.
«Пусть мертвых больше, чем живых».
Он предвкушал у ног своих
Плод революций мировых.

XXIII

Размер ботинок - тридцать восемь,
А кепка - шестьдесят второй.
Давайте у любого спросим:
Есть где еще такой герой?
И нам ответят без запинки:
- Такие грозные ботинки
Носил и карла Черномор
И тот же головной убор.
И та же помесь всех народов:
Калмык, чуваш, чечен, еврей.
Нам от таких поводырей
В двадцатом веке нет прохода.
Но даже в сказках Черномор
Не допускал на страны мор,
Когда мотался за бугор.

XXIV

В последнем бегстве за границу
Вождь революцию проспал.
О том в истории страницы
Не я один перелистал.
Его к нам немцы переслали,
Они так искренне желали,
Чтоб заключил скорее мир
Сей новоявленный кумир.
По всей Германии разруха,
Тиски войны со всех сторон,
А самый главный их барон
Вождя поддерживал, по слухам.
Что было дальше - знают все,
Хоть не на первой полосе
И не во всей своей красе.

XXV

Наш вождь в науке и искусстве
Болтался, как «Шанель» в борще.
А человеческие чувства...
Он не имел их вообще.
Нигде на пользу не работал.
Болел всегда одной заботой.
Отнять, ограбить, обмануть
И указать всем «светлый путь».
«Освобождаю от химеры
(Как Гитлер, тот же самый клич
И тот же самый паралич)
От чувств, от совести, от веры».
Но Гитлер так своих не бил,
А наш настолько всех любил,
Что пол-России загубил.

XXVI

Где ум, где совесть ваша, люди?
Насилье только зло родит.
Кому наставили? Иуде!
Монументальных пирамид.
Но в вечной памяти потомков
Одна анафема - и только.
Им быть, как грязное пятно.
Здесь утешение одно:
Пока есть идол в мавзолее,
Бушуют войны, голод, зло.
Воды немало утекло,
А все не стало веселее.
Так нам Евгений говорил,
Когда правительство журил,
А может, в чем и обдурил.

XXVII

Осталось - Кобу Джугашвили
С ним положить и оживить,
Чтоб статус-кво восстановили,
А то и что-то скучно жить.
Никто доносом не накроет,
На мерзлоте давно не строят,
Заводы, фабрики стоят,
А все торгуют и кроят.
Они, как надо, переделят,
Всех по закону разведут.
И сразу крайних вам найдут,
Чтоб, как сороки, не галдели.
И будут счастье и покой.
Все беды снимут, как рукой.
А то им Ельцин не такой.



Не рифмы ради

Виктор Якорев

 СМЕРТЬ ПОЭТА, НО НЕ ПУШКИНА
 
И что за диво? Не издалека,
Подобно сотням чудаков,
На ловлю славы и стихов
Подброшен нам по воле рока.
Смеясь, он дерзко презирал
Родной России честь и славу,
Не мог понять тот шут лукавый,
На что он руку поднимал.
Огульно льёт потоки грязи,
Откуда только что берёт?
У Музы не открылся б рот,
Имей хоть с дьяволом он связи.
Известной кучке подпевая,
Ища похвал и орденов,
Напрасно льёт потоки слов,
К властям неслышащам взывая.
Не достучишься до верхов,
Пустые вирши выплетая,
Талант свой в землю зарывая,
Среди прекраснейших стихов.
Не мы с тобой историю писали
И жизни замечательных людей.
Есть спорные вопросы в ней,
Её и без тебя так гадко оплевали.
Косноязычный Радзиевский
На вся и всё начхать готов.
И ты такой же с ним, Попов.
Слепой в истории - подобие кротов.
Нет аргументов и доказательств веских.
Сначала - бряк, а думаешь потом.
Людишки жалкие взялись за моду
Чернить покойников - посильная задача.
Ведь знают: не получают сдачи,
Кропая у гробов очередную оду.
Погиб поэт из-за незнанья,
Пал, оклеветанный молвой.
Начал поэму он за здравие,
А кончил он за упокой...

XXVIII

Забыли сталинские тройки,
Про Соловки, лесоповал,
Когда до самой перестройки
Всяк свой шесток осознавал.
Хранит предсмертная бумага
Проклятье узников ГУЛАГа.
Когда народ такой страны
Терзали слуги сатаны.
Нечеловеческие мук
и За безобидные дела
Урод моральный, демон зла
Мог просто так наслать, от скуки.
Отец народов, вождь вождей,
Всплеск утопических идей
И гибель лучших из людей.

XXIX

Откуда шли, туда вернулись.
За что же столько полегло?
В ту пору многие свихнулись
И культивировали зло.
Железный занавес в Европу.
Но находили люди тропы
Поведать правду о земле.
И наш Евгений в том числе
Открыто шел за диссидентов,
За правду жизни, боль людей,
Когда наместники вождей Давили,
грызли конкурентов,
Простой и добрый человек,
Таких, как он, в истоках рек
Родятся несколько за век.

XXX

Меня не раз уже спросили:
Чудак какой-то, власти злит.
А у него за всю Россию
Душа тоскует и болит.
Его бросает в дрожь проблема
Быть биороботом системы,
Все одобрять, кричать: «Ура».
Но знайте, страшное вчера,
Где правда стоила могилы,
Они до срока полегли.
А сколько сделать ведь могли,
И демонические силы
В их нескончаемой борьбе
Добра со злом в людской судьбе
Из недр земли влекут к себе.

XXXI

Коммунистический питомник -
Про нас в России говорят.
Ну, извините, так не скромно.
Здесь заповедник октябрят.
По человеческой натуре
Всегда любая диктатура,
Любое рабство - это зло.
И нам всем крупно повезло,
Что началось все с перестройки.
Трещал и рушился Союз,
А след от всех цепей и уз
На исторической помойке.
Дорога правильно лежит.
Да сколько можно всем служить?!
Своим хоть дали бы пожить.

XXXII

Я помню «Вон из кабинета!
Тебе в районе места нет!»
Какая мелочь для поэта.
Тоталитарный кабинет...
А дальше, помню, было дело,
Ловили целым райотделом.
И из района уезжал,
Но от себя не убежал.
Молчим, как жалкие плебеи.
Нас вновь на якорную цепь.
Там то же небо, та же степь
И те же коршуны над нею.
И те же кучи лживых дел.
Как я их трогать не хотел,
Но кто-то якорем задел.

XXXIII

Грешить на мертвых не годится.
Нам христианство не велит.
Ну умер, вдруг, палач убийца,
Молчать давайте иль хвалить.
Простите, братцы, слишком круто:
Ну, извините, перепутал
Сгубил невинных миллион.
Да что вы, бросьте, то не он.
Не он курок нажал у стенки,
Не он их голодом морил,
Не он в глаза песком сорил,
Не он стрелял в живот, в коленки.
Ох, извините, что со мной?
Не эти мрази за стеной
Народ замучили родной.

XXXIV

Когда на уровне астрала
Витаешь выше облаков,
Там информации немало,
Она идет из тьмы веков.
Всем, кто открыл в себе поэта,
Ломитесь сразу же в газету,
А в ком души проснулся крик,
С плеча рубите, напрямик.
Коль рифму вымучил, подправил
И ритм ложится на строку,
Стихи слюною потекут
И никаких не надо правил.
Размер придет «от фонаря»
И смысл, как ясная заря,
А не напишете - и зря.

XXXV

Тогда кляните меня в прозе
На всем понятном языке.
Порой такое отморозят,
Что вошь чихнет на гребешке.
И, несмотря на вашу травлю,
Вы приходите, я подправлю.
Ругайте, бейте, я привык,
Но не коверкайте язык.
Каким угодно называйте,
Хотите, сам вам напишу,
Но не печатайте лапшу,
Размер хотя бы соблюдайте.
Дерзайте, слыша крик души,
Идеи ваши хороши,
Но как поэты - просто вши.

XXXVI

Когда бывает нереально
Стихами выразить свое,
Так мысль - она материальна,
Руками трогайте ее.
Я, если в чем-то сомневаюсь,
Куда-то тихо отрываюсь
И кто-то шепчет мне слова,
Что не вмещает голова.
Ложатся ровными рядами
Чужие рифмы с потолка,
Быть может, в прошлые века
И вправду раньше нас рождали
И я, быть может, был поэт,
Писал в той жизни много лет,
А в этой - лень и на куплет.

XXXVII

Поблекла искры Божьей сила
В борьбе, нельзя им уступать.
И якорь тащат для могилы,
Живьем хотели закопать.
Не на того, братки, напали,
Вы так уж многих закопали,
Живьем замучили, сожгли,
Поработили полземли.
Такому - власть и он, как раньше,
Врагов народа разведет.
И не сказать, что идиот,
В подобных нет ни лжи, ни фальши,
Есть категория людей,
Что слепо верит лишь в вождей,
Фанаты, псы чужих идей.

XXXVIII

Бранят нас Якорев и Ганин:
Присядь, Евгении, отдохни.
Не ты Россию испоганил,
Не ты, не я, и не они
Куда ты вновь засобирался?
Те, за кого ты так старался.
Уже по-новому метут.
А нас с тобой и в грош не чтут.
Из недр все жмут, в казну не платят
Дадут на храм и на сирот,
Закрыть пенсионерам рот,
И полагают, что всем хватит:
И государство охранять,
И экономику поднять.
А у народа все отнять.

XXXIX

Мы долго жили на пределе,
А все от нашей нищеты,
Те, кто делил и те, кто делит
Для них и песни, и цветы.
Куда они все подевали?
Заводы друг без друга стали,
Бюджет по всем статьям трещит.
Не ясно - кто, что верещит.
Налог, энергия, ресурсы.
Как ты б ни рвался, ни пахал,
Унижен, должен и устал,
А путь к разрухе - чьим же курсом?
И как сейчас определить,
Неужто, чтобы вновь делить,
Все надо было развалить?

XL

Порядок, должен быть порядок.
Закон - и в Африке закон.
Нам, те, кто сеет между грядок.
Грозят казенным кулаком.
С чего ты взял, мой друг Евгений,
Что вдруг на стыке поколений
У нас и землю отберут?
Зачем тогда мартышкин труд?
И для кого ты жил на свете?
За что же предки полегли?
Как жить без веры, без земли?
Продать страну? А как же дети?
Как дети вдов, больных, сирот?
Заткнули ваучером рот,
Крепись, обиженный народ!



ФЕДОТ, ДА НЕ ТОТ

В. Крутой

Вступает в партию Евгений -
Каков сюжета поворот!
И не Онегин он, Евгений
Жены фамилию берёт,
Он и в именье не живёт,
Где дядя самых честных правил
Ему поместие оставил.
А где же Ленский и Татьяна?
И Ольги почему-то нет?
По тексту нового романа
Забыл совсем о них поэт.
Да, охладел совсем Евгений,
Не хочет новых наслаждений,
Любовь уж не влечет его.
Утратил свой он нежный пыл,
Не зря же за границей был.
Одно лишь счастье для него -
Большая беспредела власть,
К большим деньгам любовь и страсть.
Кто ж будет следующий герой
Поэмы новой иль романа?
Не трудно отгадать порой,
Возможно, Снегина не Анна.
И никому же не секрет,
Поэм так много для души,
Бери героя и пиши,
Коль ты у нас большой поэт,
А не какая-нибудь "вша",
В стихах не мысля не шиша.



Глава третья

 I
 
Достали, видно за отсрочку,
Мне летом некогда писать.
Уже хотел поставить точку
Но кто-то хочет «...»
Прости Евгений, если можешь
За то, что вновь умы тревожишь,
За то, что первых двести строк
Сложились в ряд за вечерок.
Поэма в шутку начиналась,
Ко дню рождения стишок.
И чуть не стерли в порошок
Как ты посмел?! Простая шалость.
И до сих пор терзают, бьют,
Который раз уж нос суют
Вороны то же ведь поют.

II

Понаплодилось рифмоплетов
(Я б первый корень заменил),
Дай им полаять на кого-то,
А без того и свет не мил.
И до чужих трудов все прытки.
Теперь крутой, жаль, что не жидкий,
Кто стул попутал с языком.
Поток словесный мне знаком.
Итак, Крутой, куда же круче.
И золотую рыбку съесть,
А под шумок и «выше» сесть.
Но результат - в навозной куче.
Тут много всякой крутизны,
Кто взял фамилию жены,
Не донесли, упал в штаны.

III

Кто между строк читать не может,
Тем и не буду объяснять,
Что иногда бараны тоже
Хотят руно на ум сменять.
Оно лишь в сказках золотое,
Как не крути башкой пустою.
Хотя упрямый лоб и крут,
Рога лишь больше отрастут.
Когда Крутой, а рядом песня,
Тут я заранее сдаюсь.
Но об заклад с любым побьюсь
Когда поэма - тут хоть тресни.
Еще посмотрим, чья возьмет.
Кто обтечет, а кто поймет,
Где самородок, где помет.

IV

Прости, Великий Саша Пушкин.
Прости, Бессмертная душа.
Мои вчерашние подружки
Тебя читали не дыша.
У молодых иные нравы,
Им больше дела до отравы,
Торчок под кайфом и приход.
Вот так всю жизнь испить за год.
И почему обычным стало,
Девчонку нежную к шприцу,
Как на заклание, овцу
Ведут ужалиться шакалы.
Всю молодежь хотят обвить.
Тут надо всем в набаты бить,
Чтоб эту мразь остановить.

V

А механизм совсем обычный.
Вся гениальность в простоте.
Веселый, добрый, симпатичный,
Глаза к возвышенной мечте.
Вчера силен и тверд был духом .
Посажен в рабство на чернуху.
Полтинник - чек, а где их взять?
Дадут за так еще раз пять,
А может, десять или двадцать,
Вдруг, приведешь кого с собой,
Или сестру отдашь под бой,
Чтоб в рай заоблачный зарваться.
А в результате - долг, тюрьма.
А начиналось задарма.
Дай молодежи Бог ума.

VI

Вот так и вымрет наша раса.
Ребят сажают на иглу,
Девчонок в бар, потом на трассу.
Идет Евгений по селу
И видит траурные лица,
Да и чему тут веселиться:
Соседский сын в Чечне убит.
Другой - озлобленный бандит,
Их дочь - рабой у Осетина,
На выкуп денег нет пока.
Тут «рак» нашли у старика.
Одна и радость, что скотина,
И ту почти перевели,
Когда заразу завезли.
Беда у матушки-земли.

VII

Беда - она одна не ходит.
Евгений вспомнил ту семью,
Когда ее в мирском приходе
Все знали так же, как свою.
Тех, кто вверху, виднее снизу.
У них был первый телевизор,
Полно соседской детворы,
Охочей до любой игры.
И, приезжая в гости к тетке,
Он шел к ним, как к себе домой.
Куда все делось? Боже мой...
Какой же век у нас короткий.
Все в радиации, в дыму,
Детей у всех по одному.
Плодить голодных ни к чему.

VIII

В кого вселятся наши души?
Народ славянский стал мельчать.
Спиртное редко кто не глушит,
На всем растления печать.
Но человек Евгений гордый,
И он в Россию верит твердо.
Всех не сомнут, не разорвут.
В нас духи пращуров живут.
Друг друга били - это было.
Отец бил сына, сын отца,
У матерей рвались сердца...
Стравила дьявольская сила.
Добились: пьяный, глупый, трус,
А на плечах тяжелый груз
Поднять с колен Святую Русь.

IX

Опять кого-то натравили,
Уже не знают, чем донять,
Но недостаточно извилин -
Ни превзойти, ни поменять.
Мешают, пачкают словами,
Поэтов даже убивали,
Стреляли, вешали и жгли
Отцы, пупы и лбы земли.
В жару и стужу, днем и ночью
Пусть лают, тявкают - щенки.
С заглавных букв и рифм строки
В минуты рвал ехидных в клочья.
(Жаль, что не в тему воду льем)
Кому не нравится объем,
Так хоть не лезли бы с рваньем.

XI

Бесплатный сыр лишь в мышеловке,
За все приходится платить.
И Запад нас обставил ловко,
Пора и гайки закрутить.
Аукнулись и «ножки Буша»,
И от ослов свиные уши,
И «марс» и «сникерс», и халва,
И от жилетки рукава.
Рвут экономику на части.
Тут можно глупому понять,
Что могут Родину отнять
Посланцы призрачного счастья.
Народ надеется и бдит,
Очередной проев кредит.
Когда же разум победит?

XIV

Да, было время золотое,
Плясал и пел весь отчий край.
И годы тихого застоя
Иные помнят словно рай.
Холопов нет и господина,
Народ и партия - едины.
И легендарный партбилет
Надежней был, чем пистолет.
Теперь уж разницы не видно,
Кто лучше - эти или те,
Мы не приблизились к мечте,
Но за державу всем обидно.
Хоть тот карательный отбор,
Где были БАМ и Беломор,
Кошмар для многих до сих пор.

XV

Почти построили плешивый,
Полувоенный коммунизм,
Унес полнации, фальшивый,
И чем он лучше, чем фашизм?
Десятки лет в военных блоках.
Свое недремлющее око
С нас не спускало полземли.
И потихоньку помогли.
С коммунистической угрозой
Объединясь, боролся мир,
Так дорог всем его кумир.
Но жизни сталинская проза
Умело ездит по ушам.
И чья-то черная душа
Еще глядит из шалаша.

XVI

Когда крушение системы
Вскрывает изначальный вздор,
На политические темы
Наш бесконечный разговор
Уже не многим интересен.
Приходит время новых песен,
Но большинству не до стихов,
Обширный перечень грехов,
Кремлем оставленный в наследство
Бьет населенье по рукам,
Терзает души старикам
И омрачает радость детства.
Чума же всех зовет на пир
И лишь любовь спасает мир,
Где каждый сам себе кумир.

XVII

Евгений, хоть и не Онегин,
Но от любви он не бежал
И без ее взаимной неги
Не заржавел его «кинжал».
Застолья, свадьбы, дни рожденья,
Где из бокала наслажденья
Вина он много расплескал,
Пока мечту свою искал.
Но нецелованных не трогал,
Не смел невинность обмануть.
У нас и так тернистый путь
И без того мы все под Богом,
Зачем накидывать вуаль
На безответную печаль,
Затмив безоблачную даль.

XVIII

Он знал на собственном примере,
Как тяжело измена бьет,
Когда душа с сомненьем верит,
В ней соловей не запоет.
Всегда хватало сердцеедов,
Что счет вели своим победам.
Из тех, кто нес такое зло,
Не многим в жизни повезло.
Кому кошмары докучают,
Лежит проклятья тяжкий крест
Несостоявшихся невест,
И род заведомо мельчает.
Другой, казалось, ни при чем,
Глядишь, разбит параличом.
А жизнь кипит и бьет ключом.

XIX

Любовь мудрей любой науки,
Добра бывает и строга,
Но если нет душевной муки,
Не так она и дорога.
Познал ее и наш Евгений,
Сильнее всяких наваждений
Она манила и влекла,
Терзала, мучила и жгла,
То нежным сном самообмана
Приятно в дреме поразит,
То болью сладостной пронзит -
Незаживающая рана,
То поманит к себе рукой,
То смотрит в сторону с тоской.
Какой уж, к черту, тут покой.

XX

Ее, случайно звали Таня,
Случайно, старшая сестра,
Предмет возвышенных мечтаний
И размышлений у костра.
То был обычный теплый вечер,
Когда случилась эта встреча
В весеннем парке городском,
Где каждый куст ему знаком.
Стояла девушка под кленом
На танцплощадке средь подруг,
Их взгляды встретились, и вдруг,
Как будто стрелы Купидона
Разбили сердце на куски.
Не знал Евгений про тиски
Влюбленных, муки и тоски.

XXI

Менял девчонок безразлично,
Когда попала в цель стрела,
Не знал повеса симпатичный
Поклонниц точного числа.
Евгений глаз с нее не сводит,
Тут танец медленный подходит,
Он пригласил.
И вот они Среди танцующих - одни.
«Как вас зовут? Меня - Евгений».
«А я Татьяна». (Может, врет?)
Ее ладонь рукой берет
И держит несколько мгновений.
«Сюда бы Пушкина сейчас,
Веселый выдался бы сказ».
А сам с нее не сводит глаз.

XXII

Лицом к лицу: глаза, как блюдца,
Тростинка талии в руках,
Над головой амуры вьются,
А сам витает в облаках.
— Я провожу вас?— Нет, не надо.
Хотя знакомству с вами рада.
Слыхала я, что вы чудной:
И про гаданье под луной,
И про избушку возле храма.
Лягушки, змеи, тут про вас
Судачат люди всякий раз.
Большой привет всем вашим дамам!
Хоть наше дело сторона,
Но, тем не менее, она
Была другим увлечена.

XXIII

У вас есть друг? Пока не точно, -
Я не уверена сама...
А вот Евгений, как нарочно,
Уж от нее был без ума.
Не раскрывайся, друг поэта,
Что ты за нею - на край света,
Что окончательно влюблен, -
Шептал листвою старый клен, -
Лишь возомнишь ее невестой,
Хоть в мыслях ты почти жених,
Как на скамейке запасных
Тебе надолго будет место.
Не искушай напрасно рок,
Посей сомненье между строк, -
Шептал весенний ветерок.

XXIV

- Вы просто девушка из сказки.
- Ну что ж, спасибо, буду знать.
Впервые полное фиаско
Случилось в жизни испытать.
Еще на чем мы погорели?
Ах, голос! Будто звук свирели.
И изощренный книжный ум.
Хоть он и сам не тугодум,
Но по словарному запасу
В коротком разговоре с ним
(Он моментально уяснил)
Была Татьяна выше классом.
Не прочитал он столько книг
И сеть продуманных интриг
Еще в ту пору не постиг.

XXV

Еще вчера б ему сказали:
Вот мисс-Вселенная! Владей
Оставь друзей и в тронном зале
Руководи судьбой людей!
Без размышленья он бы сразу
Ответил искренним отказом.
Обилья сытой теснотой
В чертогах клетки золотой.
Он не прельстился б и в гареме.
Теперь готов был умереть,
Из-за нее в огне сгореть.
Всему свое приходит время.
Легко бы смог в палатке жить,
Лишь только б рядом с нею быть.
Не всем дано так полюбить.

XXVI

Знакомства, встречи, увлеченья
В витиеватой новизне
Теперь утратили значенье,
Остались где-то в стороне.
От постоянных дум не может
Отвлечь рельеф красивых ножек.
Перед глазами каждый миг
Прекрасный образ, нежный лик.
И чувство светлое, большое
Затмило все, как пеленой.
Его тянуло к ней одной
Рассудком, сердцем и душою.
И в снег, и в дождик проливной,
При свете дня и в мрак ночной
В мечтах под вечною луной.

XXVII

Как раз в ту пору в институтах
Замкнулся сессий летних круг.
Все по своим идут маршрутам -
Кто в стройотряд, а кто на юг.
Какой тут отдых, стройотряды!
Лишь только б быть с любимой рядом.
Домой Евгений едет в ночь
Своим сомнениям помочь.
Сошел с автобуса у парка
(К последней песне он успел),
Но в тот же миг оцепенел.
Его любимая под аркой
Стоит, обнявшись с пареньком
Глаза потухли, в горле ком,
И наш герой бочком, бочком.
 
XXVIII

Стал под акацией, как пьяный,
В душе, на сердце пустота.
Однако видела Татьяна
Мельком, сраженного Плута.
Она не то чтобы смутилась,
Но что-то новое открылось,
Перевернулось в ней самой.
И в эту ночь, придя домой,
Уснула только на рассвете.
Что с ней случилось? Почему?
Клятв не давала ни кому.
Вопрос остался без ответа.
Какой ответ, какой совет,
От них обычно больше вред.
Все впереди - семнадцать лет.

XXIX

В ту ночь не спал Евгений тоже.
Неизъяснимая тоска Гнетет,
саднит, сознанье гложет
И мысли путает слегка.
Кто посоветовать сумеет,
Какая Нимфа или Фея,
Как к милой лучше подойти,
В чем точность верного пути?
К друзьям, приятелям в Воронеж,
Остыть от мыслей и тревог,
Нето в горячке, не дай Бог,
В ее глазах себя уронишь.
Тогда уж точно ставить крест
И ни с каких высоких мест
Не взять желанный Эверест.

XXX

Там жил знаток и просто Мастер
Мой кум - Малахов Николай.
С его чутьём по этой части -
Всё скажет, что ни пожелай.
Исколесил почти пол света,
Был чемпион Европ - совета
И мировых немало звёзд
Сложил под рингом на помост.
Имел удар почти под тонну
И на его пути в финал,
Бывало, доктор поднимал
Непобедимых чемпионов.
Он мог сказать наверняка -
Кого задел Амур слегка,
А кто валяет дурака.

XXXI

В то время вечером по Броду
(То Революции проспект)
Еще не так мутили воду
Посланцы всяких разных сект.
Ходили слухи, разговоры,
Что всем известный «Дом актера»
Припорошен голубизной.
Тогда считался тон дурной,
Впадать в разгул стихийных пьянок
И в объявлениях газет
Никак не мог мелькнуть портрет
Ни групповух, ни лесбиянок.
Теперь их просто пруд пруди,
Куда ни глянь и ни пойди.
Что еще будет впереди?

XXXII

Порой с Валерой Абадж/ном
От тренировок отдохнуть,
По Броду мимо ресторанов
Наш проходил вечерний путь.
А днем лечили по науке
Нам переломанные руки.
То ультразвук, то УВЧ,
Сломалась кисть, разрыв в плече.
Обоих нас забраковали
На медкомиссии врачи.
Три перелома я лечил,
Срастись рукам мы не давали.
Валерке больше повезло,
Две операции прошло
И все, как надо, заросло.

XXXIII

Тогда и мастером он не был,
Но я подтрунивал его -
Возможно, что под этим небом
Сильней не будет никого.
Он вел бои по разным странам,
А я гудел по ресторанам.
Гляжу Евгений, сам не свой
С поникшей входит головой.
Разговорились. - Что не дома?—
Да так, амурные дела,
Фортуна нынче подвела.—
Твоя проблема мне знакома,
Я сам в ней, правда, не силен.
Тут друг со мной, быть может, он
Оценит прения сторон.




СЕЯТЕЛИ РАСКОЛА
И НЕНАВИСТИ

(По поводу антиленинских пасквилей некоего
Н. Попова в усманской районной газете
«Новая жизнь»)
Имя Ленина, его роль в теории и практике
революционного движения, место в обществен-
ной  науке и в политике давно получили мировое
признание. Приведу некоторые из многочислен-
ных оценок В. И. Ленина людьми  с мировыми
именами:
Альберт Эйнштейн: «Люди, подобные ему (Ле-
нину – А. Г.), хранят и обновляют совесть челове-
чества».
Герберт Уэллс: «Ленин был по меньшей мере
величайшим человеком».
Ромен Роллан: «Никогда еще человечество
не создавало властителя дум столь бескорыстно-
го.
Николай Бердяев: «Ленин остановил хаоти-
ческий распад России».
Бертран Рассел:  «Наш век войдет в историю
как век Эйнштейна и Ленина».
В России же о вожде трудящихся, о вдохно-
вителе и организаторе  Великого Октября, три-
умфальных побед Советского государства над
интервенцией и разрухой - В. И. Ленине никогда
не угаснет память, уважение и любовь к его име-
ни. Это особенно ярко выражено в словах поэта:
Ленин и теперь
живее всех живых,
Наше знанье,
сила и оружие.
Всенародная любовь к В. И. Ленину нашла
свое материальное воплощение в строительстве
пантеона (мавзолея) для сохранения тела русско-
го гения В. И. Ульянова (Ленина).
Сегодня антинародный буржуазный режим в
России, разрушивший ленинский Союз ССР, по-
пирающий завоевания Великого Октября, с по-
мощью закупленных на корню  СМИ лжеистори-
ков и  интеллигентов-перевертышей типа Волко-
гонова, Лихачева, Радзинского и прочих оборот-
ней тужится изо всех своих глоток, мобилизуя все
наемные перья, журналы, газеты и газетенки, что-
бы облить грязью, опорочить в сознании людей,
особенно молодежи, славную историю Советско-
го государства, имена его выдающихся лидеров.
Особую ярость предателей и перевертышей вы-
зывает имя В. И. Ленина, стоявшего у истоков
революции и Советского государства. При этом
враги  Ленина и его всемирно-исторического на-
следия вовсе не оригинальны, это всего лишь ус-
лужливые перепевы антикоммунистической про-
паганды, программ психологической войны про-
тив Советской России от Даллеса до Бжезинско-
го, от Рейгана до Клинтона, от бандеровских ан-
тисоветчиков до нынешних «демократов», а по
правде сказать - заклятых врагов демократии.
При этом враги Ленина и Революции не брез-
гуют ничем:  в ход пускаются подлая ложь, иска-
жение фактов, грубое, бранное слово, цинизм –
все возможные варианты подлости, очернения
святых для народа имен, выдающихся деятелей,
80-летней истории СССР и почти 100-летнего опы-
та КПСС.
А «героями дня» в этих античеловеческих
«изысках» становятся всякого рода предатели, пе-
ревертыши, изменники делу народа, заветам и
делу В. И. Ленина. Пользуются антиленинцы,
направляемые из определенных российских и «за-
кордонных» центров местными СМИ, услугами
районных и прочих газетенок и журнальчиков
всех  мастей, членов антипатриотических, анти-
советских партий и движений на местах, пролез-
ших в прессу и СМИ. Это – духовная пятая ко-
лонна для поддержки западных разрушителей
России.
В нашей области, имеющей репутацию «крас-
ного пояса» (по итогам выборных кампаний, с ко-
торых большинство избирателей голосует за кан-
дидатов КПРФ и НПРС), выразители антиком-
мунистических и антипатриотических идей нашли
приют в некоторых местных и районных газетах.
К примеру, в    усманской газете «Новая жизнь» в166
течение всего 1997 года во многих номерах печа-
тались рифмованные опусы некоего Н. Попова,
стихотворный бред под заголовком «Евгений, но
не Онегин» (и с пометкой «Сатирическая поэма»).
Этот бездарный пасквиль, под подражатель-
ный пушкинскому «Онегину» формой, о похож-
дениях некоего «советского» авантюриста и пе-
ревертыша Евгения задался целью в своих цинич-
ных, грубых  по форме, топорных по содержанию
рифмованных «рядках» опорочить, очернить  в
глазах людей имя и дело В. И. Ленина, его сорат-
ников - И. В. Сталина и других. Из этих «рядков»
так и выглядывает человеконенавистническое
мурло взбесившегося буржуа (по выражению К.
Маркса - А. Г.).
Вот некоторые образчики мутных виршей Н.
Попова, замаскированных под высказывания
«героя» «Сатирической поэмы» - «Евгения».
(Кстати, в свое время некий Хазин в подражание
пушкинскому «Онегину» порочил советский Ле-
нинград, очернял пушкинские памятные места и
народную любовь к Пушкину. Хазин тогда получил отпор).
По Н. Попову (конечно же, из уст «Евгения»)
- ХХ век - «век зла, насилия и позора, а, Ленин и
большевики - это «исчадье ада, зуб дракона»,
«дьявол во плоти» (знакомый стиль Рейганов и
К’). О Советской власти «Евгений» вещает так
«Зверел обманутый народ. А  уголовники, банди-
ты - все оказались во главе и в Петербурге, и в
Москве», О Ленине: «Сгноив всех родственни-
ков царских, он вырвал с корнем род, как флаг, и
от деяний пролетарских скелеты корчились в гро-
бах». «Нигде на пользу не работал, болел всегда
одной заботой: отнять, ограбить, обмануть и ука-
зать всем «светлый путь». И такие «перлы» (пря-
мо, как Собчак и Ельцин): «Пока есть идол в мав-
золее, бушуют войны, голод, зло. Воды немало
утекло, а все не стало веселее». И т. д., и т. п.
Злобная, антиленинская, антисоветская цинич-
ная, ядовитая пропаганда, отравляющая созна-
ние массового читателя буржуазно-монархичес-
ким ядом.
Что можно сказать в связи с этими опусами в
«Новой жизни»? Прежде всего, что у  газеты от-
сутствует понятие подлинного патриотизма, твер-
дой позиции в защиту трудового люда, его исто-
рии и традиций, допускается их грубое охаива-
ние, всяческое, вплоть до нецензурщины, поно-
шение Ленина и всей советской истории. Это не-
допустимо, как и нападки на ленинский мавзо-
лей. Подыгрывание в «Новой жизни» попыткам
вынести тело В. И. Ленина из мавзолея не к лицу
газете, претендующей на статус общественно-по-
литической.
А усманских подписчиков и читателей, город-
скую и районную общественность, патриотов Со-
ветской Родины, ветеранов партии, Отечествен-
ной войны и труда, молодых граждан хотим спро-
сить: «Почему вы молчите? Почему не возмущае-
тесь подобными публикациями, не опровергаете
ложь и гнусные измышления неких поповых (Ев-
гениев»)? Почему не используете права на свобо-
ду слова в интересах патриотических сил, а по-
зволяете лжедемократам издеваться, словоблуд-
ничать над святыми для народа именами и их на-
следием?».
Выступления «Евгениев» в «Новой жизни»
имеют далеко идущие планы - опорочить в созна-
нии народа святые для него имена, исторические
и сегодняшние дела истинных патриотов, выра-
зителей интересов большинства - коммунистов-
ленинцев. Не допустим этого!

А. ГАНИН, член КПРФ.
г. Липецк.
(Газета «Ленинское знамя»
№1 (20) от 15 января 1998 года.)

Ответ
Прочитанная в Усманской районной газете
«Новая жизнь» за 03.02.98 г. статья члена КПРФ
А. Ганина «Сеятели раскола и ненависти» на по-
эму Н. Попова «Евгений, но не Онегин» дает ос-
нование кое о чем задуматься. Тем более что сам
уважаемый товарищ А. Ганин призывает подпис-
чиков и читателей, городскую и районную обще-
ственность, патриотов советской Родины, вете-
ранов партии, войны и труда к возмущению.
Так я и есть один из тех, кого вы «товарищ»
А. Ганин, перечисляете, а по вашему выражению
– «перевертыш». Возмутился и желал бы обра-
титься к вам с вопросом: «Что было бы, если с
подобной статьей вы, в период коммунистичес-
кого режима, выступили в газете против «Поэмы
о Ленине» В. Маяковского?». Комментариев,
кажется, не требуется, а вспомнить следует.
В первую же ночь после опубликования не
только вас, но и десяток сотрудников редакции и
типографии «украл» бы «черный ворон», а на
вторую ночь, без следствия, суда и приговора
вывезли бы в ближайшую рощу, расстреляли бы
и засеяли бурьяном. Да еще и детей бы принудили
от вас отречься. Разъясните, пожалуйста, через
газету «Ленинское знамя» это людям, как созна-
тельный коммунист, не «перевертыш».
Не понравилась вам поэма Н. Попова? Но
ведь все мы знаем известную русскую пословицу:
«На вкус и цвет – товарищей нет». А мне лично и
многим моим соседям нравится. Все излагаемое в
ней – давно известная истина, переложенная толь-
ко в юмористическую форму. Язык грубоват?
Встречаются отдельные строки. Но Ленин, Ста-
лин, Хрущев, а особенно Маяковский выража-
лись, когда им это требовалось, куда грубее, про-
сто коряво. И призыв ваш ясен: вы желаете воз-
врата к цензуре, и цензуре вашей коммунистичес-
кой, а не демократической. Но это ушло, как го-
ворится в
Лету. Не запрещено же и вам. Пишите, что
вам заблагорассудится, а мы будем читать, и сами
решать для себя – соглашаться с вами или возра-
жать.
Нельзя не согласиться с вами в том, что Ле-
нин великий человек, но жизнь показала, к чему
привело это величие: к голоду, репрессиям и вой-
нам. Этот несостоявшийся адвокат, за всю свою
адвокатскую практику написавший на волжско-
го купца единственную кляузу, действительно
получил мировое признание. Но с какой сторо-
ны? Мировое признание получил и недоучивший-
ся поп Сталин, и несостоявшийся архитектор Гит-
лер, и выдвинутые КПСС Пол-Пот, Корвалан и
Хоннекер, и многие такие другие. Но одновре-
менно с признанием они остаются проклятыми
своими народами, потому, что свою карьеру стро-
или на костях миллионов людей.
Кого вы «товарищ» А. Ганин считаете за на-
род, ели современный режим считаете антинарод-
ным? Тех полмиллиона коммунистов, которые
продолжают морочить головы людям, имея на это
столетний опыт? Но Ленин и созданная им РСДРП
морочили голову перед революцией безграмот-
ным россиянам, пообещав им мир и землю, чего
фактически не дали. Теперь же народ не тот и об-
манывать его сложнее. Даже уважаемая вами
КПСС после единственной росписи Президента с
радостью рассыпалась как карточный домик. И
теперь вы, полмиллиона, неспособные вырабо-
тать другой теории, «обновились» в КПРФ. Мы
же, девятнадцать миллионов, не пожелавшие воз-
вратиться под вашу диктатуру, так как поняли,
что это за партия, оказались для вас «балластом»
и «перевертышами». Мы, как и раньше для ком-
мунистических бонз, не народ. И если уж совре-
менный «режим» антинародный, то к какому ре-
жиму вы относите ваш, коммунистический? На
чем, на каком фундаменте он был построен? На
страхе перед расстрелами и ГУЛАГом? Сами же
здесь приводите строки из поэмы В. Маяковско-
го «... наше знанье, сила и оружие». Зря не доба-
вили еще: «Ваше слово, товарищ маузер».
Вам, как чувствуется, очень дорог так же мав-
золей Ленина. Так никто не запрещает вам содер-
жать его на взносы членов КПРФ, а не за счет
государственного бюджета, который и без того
дефицитен. И молитесь на свои «святые мощи»
сколько угодно. Содержат же верующие в Бога
свои храмы на собственные пожертвования.
Восхваляя 100-летний опыт КПСС, вы не при-
бегаете к статистическим данным, использован-
ным А. Солженицыным, а они говорят о многом.
Может быть позволите напомнить вам об этом
«опыте»? Так вот он:
— развязанная большевиками гражданская
война унесла человеческих жизней - 7 млн.;
— искусственно созданный голод в 1931-1933
гг. на Украине, Дону, Кубани и Поволжье унес
12 млн.;
— Отечественная война (не будь Сталина и
ВКП(б), она вряд ли была бы развязана) - 27 млн.;
— так называемые «малые войны» (Финлян-
дия, Хасан, Халхин-Гол, Вьетнам, Корея, Афга-
нистан и другие) - 10 млн.;
— погибло в ГУЛАГе - более 20 млн.
Это по примерным подсчетам 76 млн. чело-
век, а если принять во внимание, что каждый из
погибших имел бы только по одному ребенку -
составило бы 152 млн. человек.
И это «опыт КПСС» подавлявший свободо-
мыслие, создавший многомиллионную сеть донос-
чиков, принуждавший крестьянство многие годы
работать без оплаты труда, оплачивавший рабо-
чему и служащему 1/20 часть его заработка?
Приведенные вами высказывания известных
людей о Ленине не могут убедить нас в истине
потому, что мнения их складывались не на осно-
вании практического опыта, а по данным таких
пропагандистов, как М. Горький, А. Толстой, А.
Фадеев и других. А стоило бы им окунуться в кол-
хозы 1930-1950 гг., так заговорили бы они по-другому. Да и вам, кроме перечисленных, стоило
бы еще раз заглянуть в двухтомную книгу самого
знаменитого из ныне здравствующих английских
историков Алана Буллока и обратить внимание
на типичные колхозы России. Так же всемирно
известный американский пианист Ван Клиберн
тоже не работал в колхозе за палочку, но, иско-
лесив весь мир и, пронаблюдав «опыт» создан-
ной Лениным компартии, высказал мнение: «Эта
партия должна быть признана преступной, осуж-
дена всем человечеством и запрещена так же, как
и фашистская, потому, что куда бы ни проникали
ее щупальца - всюду она несла народам разруху,
голод, репрессии и войны».
И очень жаль, что наш добрый Президент Б.
Н. Ельцин своевременно не провел референдума
и по совету А. Собчака не поставил перед граж-
данами России вопроса: «Нужна ли народу эта
партия?»
Тогда бы мы убедились, на какой стороне
большинство. Потому нельзя называть себя (чле-
нов КПРФ) выразителями интересов большин-
ства хотя бы потому, что последние выборы Пре-
зидента показали, на чьей стороне большинство.
   Владимир ФОМИЧЕВ,
инвалид Отечественной войны,
пенсионер, юрист.