Смысл творчества (глубоко личное мнение)
Когда искусство переживает бронзовый век, каждый поэт - воин, вынужденный с боями отстаивать право служить своим идеалам и высказывать свое мнение. Магия поэзии более не считается тайной и таинством, требующим испытаний и посвящения, слово теряет ценность - но не силу. Я обращаюсь к тем, кто хочет слышать. Я говорю только то, что мною проверено лично. Я никого ни к чему не призываю. Истина достаточно сильна, чтобы защитить себя без посторонней помощи.
Некоторые религии утверждают, что единственное назначение человека - служить Богу. Но это, пожалуй, звучит слегка абстрактно. Как же служить? и почему, собственно, служить?
Те же религии говорят, что человек создан но образу Бога, а одно из центральных (из доступных нашему восприятию) качеств Оного - творчество. Следовательно, человек по природе своей дол¬жен быть склонен к творчеству. Это и проявляется в созидании им материальных и культурных ценностей, а также в «пересозданьи самого себя», говоря словами Волошина, то есть в стремлении обнаружить и утвердить как величайшую ценность власть собственного духа над плотной материей материальных ценностей и тонкой материей культурных. Стремление постичь себя не может не перерасти в стремление познать Бога, ибо изучение части единого целого бессмыслен¬но без желания со временем разобраться в сущности этого единого целого и отношениях между ним и его составляющими. Познание Бога - единственное служение, доступное нам: в каких-либо проявлениях, нашей заботы о Нем Он по самодостаточности Своей, в общем-то, не нуждается. Итак, вот естественная формула для сотворенного человека: творчество = познание = служение. Учитывая эту формулу, рассмотрим один из видов творчества - поэтическое.
Но вначале оговорим значение слова «поэзия». Часто поэзией называют продукт жизнедеятельности юного организма, выбросившего в кровь - гормоны, а в мозг - ряд идей. По сути, мы имеем здесь кардиограмму разбушевавшегося сердца в виде аккуратных строк с выверенными рифмами. Это «возрастное явление» (по словам Е. Владимировой), которое, впрочем, часто переходит в хроническое заболевание, мы не будем связывать с интересующим нас понятием, хотя оно и является несравненно чище нижеследующих явлений. В ряду таковых - нарушения чуть не всех 10 заповедей, переданных через пророка Моисея: прелюбодеяние («Любовь... Сколько поэтов паразитирует на этом чувстве…» Р. Минаев), зависть (графомания), кража (плагиат), сотворение кумира (служение идеологии, чему пример - солидная часть советской литературы), нелюбовь к ближнему (естественное следствие творчества одних художников для массовой агитации - творчество других художников в стенах тюрем). И, наконец, нелюбовь к Богу, а проще полный отказ от Него. («Когда порывается последняя связь человеческой души с Бесконечным, искусство ... делается пустым, уродливым и жалким». Мережковский Д. 100 лет назад. Очень точное определение современного искусства, не правда ли?)
Итак, все перечисленные явления мы поэзией не называем. И еще одно: творческие припадки некоторых религиозных фанатиков, во множестве наполнившие сборники так называемой «духовной поэзии». При их прочтении невольно рождается ощущение, что Бог достоин более талантливых произведений. Ориентировочно - как у царя Давида, например.
Отбросив все, что соответствует перечисленному, ум испуганно вопрошает: «Но что же осталось?» Осталась - Поэзия.
Не подражающая искренним чувствам, а выражающая их.
Не пересказывающая заповеди, а исполняющая их.
Соответствующая истине. Еще одно непонятное слово. Попробуем перевести его вместе.
Правда. Действительность. Реальность. Непреложное, то, что есть на самом деле. Другими словами - отсутствие лжи, искажений, подмен, извращений. Так понятнее?
Чтобы не погружаться в метафизику, просто скажем, что абсолютная истина нам, к несчастью, не доступна. Но отдельные фрагменты большой картины (реальности) мы в состоянии увидеть без искажений, к чему и стремимся.
Поэту как никому другому необходима ясность сознания. Выходя за границы чувственного восприятия мира, он лишается возможности использовать для восприятия открывающегося ему знания интеллект. Но когда момент озарения прошел - неминуемо обращение к интеллекту, чтобы выразить вовне приобретенный опыт. И в это время ум имеет прекрасную возможность отомстить: в процессе сгущения идей-образов до состояния слов (нот, красок в других областях искусства) примешивается огромное количество монструозных порождений болезненного воображения, причем последнее ничего общего не имеет с тем особым состоянием сознания, которым характеризуется вдохновение. В то время как поэт попадается на эту провокацию, рождаются те описанные выше явления, которые мы поэзией не считаем.
Здесь нужно сказать о форме поэтического произведения. Совершенная форма, дополняющая оттенки слова музыкой ритма и рифмы (либо отражающая свободу замысла их гармоничным отсутствием) способствует идеальной, то есть практически без искажений, передаче содержания пережитого автором состояния. Форма, если можно так выразиться, навязанная автором откровению, дает нам право назвать последнее безнадежно изуродованным, а в итоге - напрасным, а первого - несчастней жертвой условностей.
Стараясь приблизиться к совершенству, русская поэзия выработала силлабо-тоническую систему стихосложения, «квадратики». На определенном этапе своего существования ими, «квадратиками», были написаны высокохудожественные образцы словесного искусства, чем подтверждалась способность подобной формы вместить масштабные озарения гениев. Но мелкие и на первый взгляд незаметные на фоне грандиозных фигур, сопровождаемых ими, рыбки-прилипалы от искусства, проще говоря - живые воплощения бездарности, нашли способ выдать себя за нечто значительное. Это было просто: только взять готовую форму и влить в нее любую бессмыслицу, лишь бы она не нарушала прямых углов «квадратика». Сначала простые смертные читатели не заметили подмены, а мягкосердечные профессионалы не придали ей большого значения. Потом было поздно: поэты не смогли сопротивляться массовому явлению профанации формы. Силлабо-тоническая система скомпрометировала себя.
Возникла необходимость создания принципиально новой формы, незапятнанной, так сказать. И новые гении - истинные поэты (Волошин, например, а также - Крученых, Маяковский, Цветаева) тогда отвергли форму, предавшую их, и создали новую, - в основе которой - летучесть, свобода, никаких законов, кроме гармонии, какой бы удивительной не казалась она; их принцип - зависимость формы от движения мысли, а не от формата листа. Так в русской литературе возник белый стих. Так возникла заумь. Так возникла визуальная поэзия. И другие способы записи идей.
Но бездарность и тут не растерялась. Она резво занялась освоением новой формы, и вскоре все, что было написано белым стихом, уже называли поэзией. И все, что написано непонятными слова¬ми, и буквами разной величины, называли поэзией, и то, что на¬писано из угла в угол страницы, называли поэзией. И под этими фальсификациями истинная поэзия была фактически погребена.
Поэты оказались в почти безвыходной ситуации. (А надо сказать, что последняя - ситуация современности). Поэзии истинной и податься-то уже некуда. Там - среди старых форм-квадратиков - бездарность укрепила свои позиции за последние десятилетия. Здесь - в свободных формах - тоже достаточно трудно выразить новую идею, не боясь услышать презрительное «заумь».
Есть ли выход? Да. Но не через работу с формой.
Через подчинение всяких форм духу истины. Если за время существования поэзии, по словам Г. Минаева, ею был пройден путь от служения Богу до служения самой себе («искусство ради искусства», поэзия, воспринимающая «тему Бога» наравне с «темой природы», «темой любви» и «темой отечества»), то теперь у нее нет другого выхода, как вернуться обратно к Богу, ибо иначе ее ждет смерть. Клиническая смерть уже наступила, но еще возможна реанимация. Только для начала каждый доктор должен вылечить себя.
Елена Часовских