бестиарий внутренностей невесты
«…it’s easier to love the dead …»
___________________________Anna-Varney
Ваш худосочный дух открыл хронический уют
мясной шкатулки – я открыт и наг для Вас;
коленопреклонённые колонны ждут,
когда обвалится мой храм, грудной каркас,
и колокольный плач закапает с каплиц,
тогда сфумато обвивающихся душ
подёрнет похотью их лица поясниц…
струится барельеф единства, точно тушь
по чёрной впалости заплаканной щеки;
вникая в склеп оккультной мысли о
забальзамированной неге, глажу кисть,
что тянется из Вас – то тянет эмбрион
в морщинистой ладони связку пуповин –
тугую связку золотых ключиц
от странного ларца, где манускрипт любви
хранит страницы страсти сахарных блудниц;
артериальные аркады, камни жил
нанизаны на долговязый вяз костей,
ветвящихся в скелете, ах, как мил
дроблёный хруст соитий в темноте;
мы разделяли сон и брачный одр;
я чутко бодрствовал и впитывал хорал
из Ваших внутренностей-орд,
в гробу переворачивался… глубже умирал.
Венерические черты болезненной личности
Нарцисс – лицо, резцом уродства перечёркнутое,
В чёрством омуте чудовищного зеркала
Узревшее зерно зрачка и мокрые
Покровы тощих щёк, ногтями исковерканных.
В ночнушке душно пахнет одуванчиком
И сочным кончиком сосуда водосточного,
Торчащего из чудом перерезанного пальчика,
Чулки запачкавшего патокой молочной.
Я – женщина, украшенная чувством безразличия,
Почившая на лаврах чистой простыни,
Всем ростом растянув кровать гробничную,
Врачую ночь в телесности бескостной.
Во снах приходит страх проснуться к вечеру,
Внутриутробная труба от этого в поту
Питает ноты внутренностей к вечному
В червивости нутру. Я сплю и вижу труп.
Под гобеленом взгляда – день отбеленный –
Отбеленный белками летних глаз
И белками хвостатых бликов темени,
Ворующих из черепа ореховый алмаз.
В пелёнки налипая телом пепельным,
Окукливаюсь в кокон кокаиновый,
Пуская крылья кипельно-постельные
В полёт, как мотылёк в огонь, малиновый.
И вижу выжатый сосочек месяца
Сквозь акты полнолуния
Совокупляющейся лестницы,
Где май – в июнь, июнь – в июль…
Les fleurs du Maldoror
В час чу!, скрипя сердцем, ступеньки скрепя, полоумная ПолНочь
Спустилась по лестнице Якова – на керосиновый аперитив.
Счастье, что выковал в солнечном
Горне – Гефест – под луной. Взаперти.
Небо – паноптикум карикатурных созвездий:
Я, как Асклепий-гаруспик в зените разлуки,
Взрезаю себя затупившимся лезвием
Бронзовых звёзд – и в изысканной муке
Гадаю по карточным органам…
Арфа Центавра сияет сонатой,
Горит погребальным восторгом…
О, Полночь! На свадебном ложе надгробия Лотреамона
Мы вымрем как пара цветков Мальдорора –
Друг в друга впивая бутоны
и сотни шипов.
Лицо Фаберже
Белок щеки заштукатурен пудрой,
Желток зрачка прокурен до красна
Бессонницей. Но днём ложится мудрое
Яйцо лица в скорлупку кружев сна.
На ужин – 7 серебряных фисташек –
Прожорливых жуков зажарит пламя.
Раскрыт солёный панцирь нараспашку
Пятисантиметровыми ногтями.
На улицу – обнажены ресницы спиц –
Насквозь целуют все сердца,
А царственный размах пустых глазниц
Рубцует их до цельного рубца.
Домой – раскапывать пустую спину –
Копаться костяной лопаткой,
Копаться в чувствах – чувство сплина
Довлеет в чернозёме матки.
Тесна, тесна для Вас коморка спичек.
Горят от горя спичечных ресниц
Концы и сажей мажут обезличенный
Овал яйца, уснувший ниц.
Вы сели в зеркало, клубясь,
Объята роем саранчи.
Я видел в зеркале /как на/ себя
С остервенением дрочил.
Вазелиновая грёза – Гибридизация
Крылатый сарафан в прозрачном серафиме грации –
Танцуй, танцуй, как рыба-рубль танцует на ребре,
Входя в трансСексуальную ориентацию прострации,
Я в униформе круга зрю простату с ноткой Рэ,
Когда подавлен гидравлической мадам де Пресс~ией,
То занят фистингом заросшей сном озоновой дыры,
А после – сослужу проникновенно сифилису мессу я,
Калигулярным аппаратом наметав глоток икры.
Я чувствую – сгущаются молочно-красочные сласти, и
Смыкает пасть гиена огненная – туже, туже стон,
Повсюду буря, рябь, рубины, сюр, и я – во власти Инь, –
Гермафродит от кончиков до лупанара нор.
И в циклопической империи холёной праздности,
Где огнестрельное ранение сиреневой звезды
Зализано и вдоль и поперёк, зияет язвы сеть,
Что anus в свете звуковых событий у pizz.ды.
Рыжий пух, пепельный пах
Поперхнувшись червоточинами яблочного вечера,
Прелюбодействуя внутри них,
Перевёртышем с носком на черепе, отмеченный
Опохмеляющейся печенью
За ужинами утренних
Феерий, я, неизлечимый меланхолик, встрече
С застеклённым коньяком безумно пьян –
В дискомфортном креслице, и окольцован танцами
Приплясывающих в камине нэцкэ пламени,
Перебирая рёберные струны арфы, пальцами
Пытался выдавить из каменного
Сердца жидкий лязг.
Я, в плаценте раскрасневшихся паров алкоголизма
Ел филе бедра в томатном соусе сукровицы,
И в собственной берцовой дудке мазохизма
Делал дырки, изгоняя музыкой бессонницу.
Бревенчатые торсы кипарисов перестраивал
Архитектурный гений пламени,
В особняке камина с трескотнёй картавили
Четыре язычка
Седеющих из рыжей ревности мадам, они
Замужние – наверняка –
Перемывают с треском косточки
И головешки за обедом недоеденных гостей,
Причёски поправляют – изумрудные отростки
Кипарисового дыма и обугленных костей.
В мужья бы им – по принцу,
По резцу
Да в позолоченной коронке, с лицами,
Объятыми эмалью,
С ослепительными спинами,
Хребтами твёрже стали.
…будто мгла играет на рубиновой истерике,
На острых гранях, на бреду,
А на~бреду
Ли я? На титанические ноги, что, потея,
Разведённые с размахом королевским
Примут плоть мою в совокуплении гротескном
С вагинальным крематорием камина Галатеи?
Оргазм
Утомился? Я вижу. Ночная прогулка…
Усталость разлита по впалым щекам
Румянцем зари, освещающей нам
Сиротливое ложе, скрипящее тускло,
Беспорядок подушек, и душ беспокойство.
Лимонная кожа кислит на губах
При свете лампадки, сладка же – впотьмах,
Если тени лишаются всякого роста.
Потаённого чувства несмелая ива
Росла глубоко под сердечной землёй.
Её иссушил твой заботливый зной
Осторожных объятий, а взгляд – стал огнивом.
Открывается рана безудержной страсти,
И хлещет из тел, обессмысленных глаз,
Дрожащих локтей, и хлещет из нас
И по нам, раскалённой пощёчиной красит.
***
Ах, я, по-моему, запуталась в ремнях –
В тебе. Твои касания – лиловы,
Словно свист плетей, как чёрный взмах
Орлиного крыла – суровы.
Звонкий холод заковал мой вдох –
Твои уста так музыкальны,
Что язык, заледенев, не смог
Ответить твоему контральто.
***
Крик обрывком – на асфальт
Высотником-самоубийцей.
Крик обрывком – рваный альт
Отрезком струн искрится.
Крик… оборван.
The high priestess of Succubus
“Смотри: как статуя из флорентийской виллы…”
_____________________________________________Шарль Бодлер
Разбавив кокаин личинками термитов, я вдохнул
Экстравагантно пахнущий деликатес;
Увязнув по уши в пушнине сновидений, прикорнул
В разгоряченном шепоте принцесс
Далекого востока, вспыхнувших видением златым
У изголовья кровью пышущей софы;
Прильнувши к жертвенникам лон, как пилигрим
К благословенным алтарям, морфин
Струящийся из вульв лакал, взамен преподнося
От поцелуев обожженные клейма;
Испарина на нас взросла, как предрассветная роса,
Предвестником желания, огня,
Что рушит воли небоскребный бастион, и прах
Развеян там, где упражнялся ум;
Но царственный розарий грез, к прискорбию, зачах,
И задохнулся одурманивший парфюм –
Из легких лезут насекомые, вскрывая грудь,
Бардоводышащий вскормивши гнев;
В стремлении персты как можно глубже обмакнуть,
Я вынимаю органы и ширю зев
В надежде перед смертью сон запечатлеть
Кровавой темперой нутра;
Живого влажные мазки реанимируют портрет
Правительницы вымышленных стран,
У ног которой скоморохом пляшет даже смерть...
Раздвинув траурный узор простуженных портьер,
Фосфоресцируя фаянсом щек
И шелковым волнением всех прелестей Гетер,
Она – метафорично-долгожданный рок –
Соткалась из тумана, льда и воспаленных магм,
Непринужденно источая сталь
Свирелью речи; очи расцветали, точно мак,
Нечаянно вмещающий печаль…
Не брызжет кровь, я пуст. Последний штрих.
I drew this canvas in the darkest red and midnight blue.
Отчаянный порыв трепещущего сердца стих,
Но я успел излить последнее “люблю…”.
Гленофобия или предмет обожания
С песочных висков провисает зыбучая память,
застыли горгульи очерченных грифелем скул,
щека с целлофановой сетью морщинок и вмятин
тонка, как зазубрина в челюсти белой акулы;
я ем осьминога в опутанной светом столовой,
засахарен в собственном сонно-фруктовом соку,
химеры плетут между пальцев паучьи покровы,
в них мухи на завтрак личинок своих волокут;
–…зачем я не вздёрнул себя на родной пуповине?..
Венера Милосская сгрызла весь мрамор с ногтей,
ах, милая, ты же не помнишь что стало с невинной?..
а знаешь, ведь дамам идут переломы локтей;
как смотришь на свежий сухарик с икринками пота?
По почте прислали конечности. Некий Ван Гог
писал с них горячие автопортреты, но кто-то
украл у нас мочку, тогда, может, щёчки и грог?..
молчишь, будто съела фурункул кипящей смолы…
о нет, только не говори, что взялась за былое,
твои грациозные обмороки, что полынь
в десерте – сегодня не будет абсента, не ной…
*она перегнулось червём через мятую скатерть
(повеяло скрипом не/смазанных с шеи духов),
скорбящая в самости Mater на сумрачной паперти
гноилась сухими слезами, давилась без слов*
Закончив жевать свой особенно сладкий зевок,
продолжал в потолок:
–…ах, хоть бы разок я узрел колосящийся ложью
язык, угодил в погребальный костёр шевелюры,
растрёпанной в гневе, я много прошу? О, мой боже,
мне кажется, речь так и кончится на увертюре…
Напротив застыв, с головой погружённый в тарелку,
сопел манекен обожания…
мелко-мелко.
Ткани
от Вагнера пахнет расстрелянным порохом вермахта,
верой в ревущий мотор геноцид-центрифуги;
запуганный слушатель на электрических нервах
извертится, словно еврей, словно реющий флюгер;
в желудочном бункере зреют железные мысли
о самоубийстве в безлунную ночь, в обезлюдевшей камере
парковых запахов пыток, и в кислой
палитре пейзажа зажжётся кадильница с варевом
рваного мозга, распятого под респиратором
на удушающих щупальцах слёз;
метастазы истерзанной язвы ума в инкубаторе
матричных страхов рождают исчадия грёз;
реконструкция боли любимыми бритвами, ложе
из талого мёда и ложечка с липовым льдом –
это всё, что душе для спасения плоти положено,
всё, что останется до преисподней; потом…
рассвело; калькулятор считает пора засыпать;
постулат Моисея содержит рецепт иисусства:
терновые вены короной запёкшейся святости
вянущим нимбом венчают сознание Густава
Юнга; простой архетип одуванчика
с верой в архангелов и обезумевший ветер;
потеряны свет и зеницы моргающих лампочек,
свечи заоблачных сфер обращаются в сети
вокруг полутёмной планеты, в латентную рампу;
отец-экзекутор, помолимся ломаной свастике,
вспять прочертившей запястья штандарта
над нашей кроватью, где сложены части
запятнанной плоти колодой червовых карт;
отец-экзекутор, помолимся плётке и тлену,
слетевшему с мокрой от крови спины;
я в плену беззаботных фантазий о теле
из латекса, хрома и сердца-луны;
Плутоническая мизансцена
В глубочайших кататромбах кровеносной Вены –
десятиэтажный mon Со~дом –
возвысился под землю.
В нём:
марьяж божеств, глодая косточки игральные,
за прочим блудоделием хандрит.
Она – аутопсическая жрица, –
коллекционирует питательные платья
с откровенно окровавленными вырезами
(выполнены все – столовыми приборами)
от лунного сплетения до горла;
(свежесодранные платья освежёванных служанок,
кожа ног – сапожки иногда),
Он – любитель заплести железную косу острейшего стиха
на собственном затылке.
В целом – ницшее и телом и душой, густое естество.
Венера, перемерив первое кольцо Сатурна, в гневе:
–Золотые кольца выеденного лица не стоят.
–Вырви мой чесночный зубчик в наказанье…
–Все служанки вон из кожи вылезли, – шипит Она,
подкармливая грудью плотоядный циклопизм росянки, –
ужинать пора.
–Колючее спагетти проволоки с битым хрусталём?..
–О нет, стихи, стихи с подливкой серебра.
–Пожалуйте…
*
* *
Равнобедренный Треугодник
Солнечное чучело с торчащим из-под чёлки
Ворохом соломенных лучей – аркады чертит
В воздухе простым карандашом, на синих стёклах
Спичкой выжигая знаки черноплодной смерти.
В домике одном, где в детском смеходиспансере,
Обручальным кольчатым червём сдавив грудину,
Восседало на стене Оно – в следах недавней веры
В яйце~клетках мозга заперев птенцов Гордыни.
То – Гомункулус в салоне внутренностей колбы.
Феерически распущенный жарптичий веер
Округляет хлоро~форму ноздревого ромба.
В пазухе скрежещет кокаиновый конвейер,
Ты, о ты! И чах и чих, сенная лихорадка!
Девственница в шёлковом наморднике порока,
Препарируя
____________кривой
___________________строкой
___________________________зубную кладку,
Орошаешь грядки губ обильным кровотоком.
В очистительном святилище родных страданий
Бабочка-тюремщик трёт решётчатые очи,
Источает эрогенный смрад закрытой раны.
Также ты – всем сердцем вакханалия клокочет…
*
* *
–Очень, очень, а сейчас, мой Мерзкий, пожелай
маниакальной ночи мне…