Переполненный дом, перевернутый конус
неустойчив и глуп в опрометчивой позе.
Наизнанку себя во весь рост, во весь голос,
что не может никак успокоиться в прозе.
Ни единого дубля, ни единого шанса.
Эта гнутая палка без концов и изнанки
надломилась, и трещина этого фарса
разорвала мои перепонки. Осанки
всех оставшихся стали слегка приземлённей;
рты скривились в ухмылке, в изодранном горле
ком свернулся змеёю. И на годы серьёзней
смотрят дети. А мы усмиряем их боли
банкой желтого йода, да аскорбинкой.
Мы хотим, чтоб они жили лучше, чем жили
мы когда-то. Но мы каждый день по крупинке
обрываем права: мы за них все решили.
И никак не понять, почему мы такие,
для чего нам делёж пирога в общей кухне,
поклонение фарсу... слепо-глухо-немые
мы шагаем по жизни, правя серые будни
ни цветной акварелью чистых слов и желаний,
а простым гуталином, сверху смазав помадкой.
Без оглядки на совесть, без лишних терзаний
эта жизнь может выглядеть сладкой приманкой.
Только тени в пещере что-то стали сгущаться,
лунный шар побелел, охладев к человеку.
Впрочем, вряд ли нам стоит светила бояться.
Ну, скажи, ну, скажи, о наш милый Эль-Греко!
Хам,сын Ноя, узри, пусть не кровных, потомков,
и коль встретимся мы под семью небесами,
выжги мне во всю совесть татуировку
молчаливых детей с голубыми глазами!..