в гойдалке промежду липами
дремлет ветер-шелопай.
столько снегу понасыпано:
прикорнёшь - так засыпай
сном лебяжьим зачарованным,
завернувшись с головой
в шитый нитками суровыми
сладкий ваточный сувой.
расклевали свет по зёрнышку
долгоногие грачи.
дохрустели мёрзлым солнышком
искры острые в печи,
в лубяной бадейке спаленки
раздобрела темнота,
и глядит цветочек аленький
с бальсаминного куста.
заскрипит в прихожей досточка:
коль явился – заходи.
у меня кошачья косточка
притаилась на груди.
от серебряной горошины
станет холодно во рту –
вздрогнешь, плотью настороженной
осязая пустоту.
мне тебя коснуться боязно -
легче пропадом пропасть.
кисти шёлкового пояса
невзначай заденут пясть.
обернёшься – тихо в комнате,
только слышно, как тычком
бьётся сумеречник, пойманный
полотняным колпаком.
проторённых троп несчитано,
так зачем тебе нужна
от ушей и глаз укрытая,
непролазная одна,
где весенними просонками
в колокольное ведро
по ночам вплывает звонкая
рыба красное перо?
закатилась полуночница –
уходи же с миром, гость.
не узнаешь, как мне хочется
бросить оземь диво-кость,
заложить засовы медные,
дров подбросить очагу,
за тобой пуститься следом и
на пути завить пургу…
обернёшься – станешь каменным,
память накрепко зашей.
а в окошке синим пламенем
вспыхнут кисточки ушей,
и до самого острога, до
светлой зубчатой стены
доведут тебя, не трогая,
две голодные луны.