Вот ты снова возвращаешься домой.
Идёт уже день второй
с тех пор как ты вышел из дома.
Тебя мучает лёгкая, но занудная истома.
Набухает горячим комом,
где-то под подбородком.
Звучит голосом ублюдка,
неотёсанного самородка,
ранимого, любимого, одинокого, чуткого.
Вечер непривычно спокоен, опускается плавно.
У тебя на коже будто грязь подвальная.
Внутри души нет, там некто безрукий с протезом
пытается последний кусок сыра порезать.
Но этот кусочек
такой маленький очень,
что его можно только рубить.
Почему не спасает что-то тупо купить?
В голове ты слышишь звуки виолончели.
А на детской площадке качели
виляют хвостиком в такт.
И даже дерево, и фонарь
изогнулись так,
что созвучны.
Ты понимаешь, как всё это скучно.
И что видя нас некий главарь
изо всей этой заспанной кучи
наугад хочет вытянуть тварь,
ту, которую жизни научит.
Ты приходишь.
Подъезды опять не мыты.
Соседи сыты, глаза закрыты.
Что-то давно никого не бил ты.
Да-да, есть такие места, где моют подъезды.
И есть такие, где не моют.
Это как где-то справляют фиесту,
а где-то вас просто поят.
Ну что младенец, рыхленький, голубоглазый.
Заходи, не смотри, что темно, выбило фазу.
Тебе тут каждый на выход укажет,
но сам не выходил ни разу.
Заходи, присоединяйся к оркестру.
Это место жизнью зовётся.
Тебе понравится, может станешь маэстро.
Или кем уж придётся.
Заходи, помещение снято
до конца дней наших клятых.
Тебе тут и гренки, и пелёнки, и Катя.
Милая девочка на кровати.
Она со своей непонятной ноты
любит тебя, как наркотик.
Ты подумаешь: что ж, а мне хватит.
Побытуешь, заляпаешь скатерть.
Но к нечётной какой-нибудь дате,
при конечном душевном захвате,
всё ж поймёшь:
ни фига,
не прокатит.