Совесть отхлынула от лица,
ушла за кулисы, как Сибила,
улетучилась, как улика мертвеца.
И лицо на полуслове застыло.
Некому больше летописать.
И буквы-грехи не морщат
чистый пергамент лица.
Это вечная молодость кожи.
Каково тебе, Дориан,
на взлётной полосе наслаждений,
где новизны аэроплан
тебя возносит всё реже?
Чем отличается герцогиня
от уличной женщины? Чем
алкоголь отличается от героина,
и парадоксы Генри – от салонных речей?
Полюса скатываются к экватору.
Падает амплитуда качелей.
Ипподром, клуб, театр –
это головы одной карты.
Пиковое бессмертие – что может быть скучнее!?
Каково наблюдать, как сверху,
как исписываются лица
твоих бывших сверстников
и сдаются в архив летописцем!?
Они живут, двигаясь к смерти,
а ты умер, топчась на месте.
Вот если бы и душа не старела!
Но растёт расстояние между ней и телом.
Связь натягивается, как резина:
напряженье невыносимо!
Ах, бессовестное безвременье!..
Время спряталось за портрет.
Хорошо, что тупик из холста:
удар ножа не будет холостым;
и довольно одного удара,
чтобы всё встало на свои места.
1992 г.