Погладить госпиталь по мокрому шиферу
взглядом, приобретающим чуткость дождя,
поглядеть с балкона в небо, привеченное
сиреневым мороком бдения фонарей,
кронами кровными,
похожими на корзинки из-под цветов:
выброшенные, подобранные, проданные
и поставленные на белые скатерти
хрустальных салонов.
Погладить спящую собаку,
послушать музыку капель,
сподобившихся быть в январе.
Спросить себя: «Как называются птицы эти,
что поют на рассвете Крещения, как на Иордане,
в моём обозрении земли
о крае неземном,
вызывая недоумение
в полушариях мозга
прохожих ранних?»
О!
Как просветляются
задолго до апреля
в воздухе промозглом
к пению птиц этих
чудесным чаяньем
растущие лица!
Не зная названья,
данного людьми
данным
небесным флейтистам,
тем не менее
знаю,
их пение –
закономерное явление,
голосистость весенняя
у них в крови -
тайною величания
Имени Божьего
и Любви,
даже под кожей,
к смерти приговорённой…
Конечно,
на Колыме
вели бы
себя по-другому,
стали бы
инеем
на воронёной
стали,
вьюгой -
в сжимающих гортани
дланях,
верлибром
агоний
ладоней
вражьих,
снежным комом
в чертогах
собраний
ажиотажных,
тоталитарных режимов –
комой…
Но в предгорьях
отрога
Тянь-Шаня –
Заилийского Алатау,
в юго-
восточном Казахстане,
в Алма-Ате, где я – дома,
над памятью вышеназванного горя,
с их гимнами,
неудержимо сильными
огнём и духом –
слава
Богу! -
ухо
знакомо,
и на рассвете Крещенья,
вдали от омовенья
в былинных купелях,
доныне сущих
в библейском стане.
Возможно,
родственники птиц этих,
поющих через плачущий январь на свинцовом рассвете
зимы
алма-атинской,
у моих, алчущих акварели
зелёной
глаз,
поют сейчас,
как встарь у границы
тьмы
пустыни
Иудейской
в сини
Иерусалимской,
как при Иоанне,
бессонно
пели
на каждой ране,
под шерстью, кожей,
сшитыми грубо,
на дрожи,
обожествляющей молящиеся губы,
на грани
темницы,
на булатной стыни,
не ратной,
позвонки разъединяющей воровато,
в капкане палаты
проклятой, тронной,
поют вопиющим ладом,
предвещая чудо,
упраздняющее любого ада
(вне зависимости от века и региона)
метели,
срывающие
головы с плеч
и бросающие,
на заказанное зудом
иродовой постели
золотое блюдо.
Благословенна
пением этим
выпестованная
речь.