Для того чтобы лучше приготовиться к новой жизни,
я себе раздобуду иную карту мира.
На ней будет меньше обширных стран,
но больше маленьких материков,
чтоб великим полководцам
негде было развернуться,
но зато без остатка и укоризны
будет глотать синтетический сор и медных кумиров
омывающий эти материки океан.
Плоские равнины на этой карте
будут внезапно и часто прерываться каньонами,
уединенные монастыри
будут ютиться вдоль каждой горной гряды,
а под каждой пустыней, полной миражей раскаленных,
будет постелено море прохладной пресной воды.
Но климат пусть будет тот же,
чтобы не нарушилось плавное течение вегетации,
и на новой земле размножилось все,
чему должно плодиться и размножаться.
На моей улучшенной карте
Нью-Йорк окончательно станет деревней,
нынешнюю Грецию я непременно поменяю на древнюю,
Арарат и Фудзи будут узнавать друг друга издалека,
бедуин, покинув свою палатку,
через час сможет встать на горные лыжи,
и из самого отдаленного кишлака
будет рукой подать до Парижа.
Я еще не решил, как мне поступить с Атлантидой,
но народы, плюющие на теченье веков,
пусть возводят свои пирамиды.
На этой наново вычерченной карте
не будет ни долины смерти, ни центра мира,
но на самой высокой секвойе
будет вечно висеть аполлонова лира.
И покончив со своим проектом в пятницу к вечеру,
я к тебе обращаюсь с просьбой, всеблагой Демиург, –
Сделай так, чтоб на новой карте
в устье короткой, холодной речки
обязательно вырос точно такой, как на прежней,
город по имени Петербург.