I.
Что ж, ешь и пей: исчезнешь завтра ты.
Мир и без нас наполнен суетой.
С лица мне подними покров густой
Волос твоих. Бокалы вновь пусты.
Вином нальём их. Пусть от полноты
В руках заблещут влагой золотой.
Взлетая ввысь, чаруя красотой,
Твои напевы в небе разлиты.
Красавица, вздохни о бедняках,
Живущих, не войдя в наш лучший круг,
Для денег и бесцельной болтовни!
Не умирают в старости они
(Ведь жизнь их – смерть), но застывают вдруг;
Вокруг их узких губ ложится прах.
II.
Внемли, страшись: исчезнешь завтра ты.
Умрёшь ли стариком, на мирном ложе?
Писаньем суд обещан нам, но всё же
День скрыт от нас. Пока мы заняты
Беседой, солнце блещет с высоты,
Ведомо к цели – нами ль? Непохоже.
Вот-вот взлетит огнём дыханье Божье,
И рядом с нами выступят черты
Умерших, не покинувших земли.
Ты горд грядущим? Всех талантом ниже,
Ты радуешься радостью того,
Кто будет – сам не сделав ничего?
Твой червь убит ли им в Аду? Иди же:
Покрой своё лицо. Страшись, внемли.
III.
Пойми, трудись: исчезнешь завтра ты.
Лежишь на солнце, спит волна морская.
"Весь путь уж пройден. Потом истекая,
Добился человек (хоть и круты
Вершины правды) знаний полноты.
Всех гениев постиг и все века я!"
Ты жнёшь уже? За что же честь такая?
Вы вместе ль были севом заняты?
На вымытый приливом холм взберись.
Посмотрим вдаль. В твоём смущённом взоре –
Пространство, поглощающее мысль.
До горизонта столько миль! Но вскоре
Поймешь ты: как душой вперёд ни рвись,
Там новый горизонт – и море, море...
Sonnets LXXI, LXXII, LXIII.
The Choice
I.
Eat thou and drink; to-morrow thou shalt die.
Surely the earth, that's wise being very old,
Needs not our help. Then loose me, love, and hold
Thy sultry hair up from my face; that I
May pour for thee this golden wine, brim-high,
Till round the glass thy fingers glow like gold.
We'll drown all hours: thy song, while hours are toll'd,
Shall leap, as fountains veil the changing sky.
Now kiss, and think that there are really those,
My own high-bosomed beauty, who increase
Vain gold, vain lore, and yet might choose our way!
Through many years they toil; then on a day
They die not, – for their life was death, – but cease;
And round their narrow lips the mould falls close.
II.
Watch thou and fear; to-morrow thou shalt die.
Or art thou sure thou shalt have time for death?
Is not the day which God's word promiseth
To come man knows not when? In yonder sky,
Now while we speak, the sun speeds forth: can I
Or thou assure him of his goal? God's breath
Even at this moment haply quickeneth
The air to a flame; till spirits, always nigh
Though screened and hid, shall walk the daylight here.
And dost thou prate of all that man shall do?
Canst thou, who hast but plagues, presume to be
Glad in his gladness that comes after thee?
Will his strength slay thy worm in Hell? Go to:
Cover thy countenance, and watch, and fear.
III.
Think thou and act; to-morrow thou shalt die.
Outstretched in the sun's warmth upon the shore,
Thou say'st: "Man's measured path is all gone o'er:
Up all his years, steeply, with strain and sigh,
Man clomb until he touched the truth; and I,
Even I, am he whom it was destined for."
How should this be? Art thou then so much more
Than they who sowed, that thou shouldst reap thereby?
Nay, come up hither. From this wave-washed mound
Unto the furthest flood-brim look with me;
Then reach on with thy thought till it be drown'd.
Miles and miles distant though the last line be,
And though thy soul sail leagues and leagues beyond, –
Still, leagues beyond those leagues, there is more sea.