Рюрик Рок
А Г А . . .
Напрасно бьётесь вы в извивах:
Настанет всех час сумрачной тоски;
Напрасно ловите счастёнышей игривых -
Старуха Вечность вяжет исстари носки.
Уж так стара, что лишь вязать и может.
И вяжет, вяжет и бормочет какие-то слова,
Она, она тоску умножит -
И будет всё вязать: она всегда права.
Напрасно давитесь тоской своею склизкой,
Скребёте криком старенькую дверь:
Она всегда, всегда вам будет близкой,
Она и Смерть.
1918
* * *
Как в лугах незабудок - небе
Луна блином лежит -
Ваших губ петушиный гребень
Заставляет нелепо жить.
Гобеленами сумерек вставать с постели,
Долго кольцами мечты бросать,
Покуда в ненужном теле
Истома заставит встать.
Идти смотреть, где куклятся подкрашенные лица,
Где пляскою Святого Витта пьянистки лукавит ми, ре -
Думать: «Что же делать? Жениться?
Или умереть?»
И в папиросном дыме, и в цоканье стаканов
Встанет небоскрёбом Ваше пушистое имя,
Дни, что, в луга незабудок канув.
Полосами вёрст прохлестали своими.
А потом нежданно, негаданно,
Бубенцами звеня идей,
Эпатировать отрадно
Проституток, как милых детей.
Бледными тротуарами от разгула в зари разбеге.
Вести себя, как гид -
Ваших губ петушиный гребень
Заставляет нелепо жить.
1919
СОРОК СОРОКОВ
Василий Блаженный
в тучи -
винты куполов
и звонов жало,
а я винтом слов
ноги скручиваю,
волна которых
меня качала.
Се узрите:
вот мой храм,
да взойдут в него листьев шёпотом
наши дети,
когда с колокольни стиха, ассонанс -
дьячок хромой,
возвестит в шумный стан,
о льде тела поэта.
Взойдите в поэм притворы,
на лампадки креститесь строк,
помните:
у святых завиты
ритмические бороды
именами тех, кого любил Рок.
И с амвона этого четверостишья
факела слов - пурга,
когда над сводом деревянной
луной
плывёт тишина,
и ладаном
подъемлется моя рука.
О почему,
как вёсны, умирают
радостей детские ручки -
свечи?
О почему
снега луны - рука сырая
кладёт у губ дорожку тихую
и креп ресниц на веки?
А певчие зрачков вчера ещё звенели,
как тусклой бронзою камни,
так полыхали губы -
не знал рождённый под фиалками
мерцающей Венеры,
что радуется цепью крови только глупый.
Вы слушайте меня, стихов калики,
коленопреклонённые,
ваш шелест тихий
заменит скоро людской молитвенный,
нестройный гул,
и маком отсвета метнётся
на сосульки, на колонны,
сквозь окна строф,
закат моих испепелённых губ.
Но прогоняю, спокойных, мыслей рыбок,
и подплывает в облачении губ,
посохлой злобы
мальчик-служка,
вот будет стих один кликушею
рыдать,
другой звенеть, девичьих глаз,
весенней лужей.
Волна стихов тебя ко мне примчала
и отдала в песчаные,
протянутые
косы рук,
не боли библия, и не завет печали –
мой стих тебя предал
лобзаний костру.
Стихами уплатил в каждой таверне
встречи.
Они отныне святы.
Так слава,
слава вам,
моё неверное,
серебряное братье, -
тебе же и другим палящей злобы стрелы
и колокольное проклятье.
Во имя боли моей,
паденье колодезных
красных зубьев ран
и кокаина снежных слов, какой меня томил, -
будь проклята и ты,
и язва губ твоих,
и воска длань.
Аминь.
А бёдер смуглая, тяжёлая баржа,
на волнах ног
качаемая слегка, -
тебя погнал циклоном слов,
крылами строк,
Бальзак,
и ты плывёшь к земным и сладостным церквам.
Как понимаю я теперь
мороз, по струнам жил, видений
солёный пот, из губок тел,
знаком, как тела гроб -
за лучших дней серебряные деньги
расписан храма снежный ствол
тобою, Ропс.
И всё висит звездой,
под сводом,
плеть Вейнингера,
хлёсткая, обид,
а дула чёрная луна -
спокойный овод
всё, на пергаменте виска,
болит.
Был Соломон.
Но золотые листья Песни Песней
и теперь живут
в звенящем холодке весеннего тепла,
и в том, как поцелуя цвет в крови
ещё певуч -
но эта жизнь по волнам бёдер,
по уплывающим, плач.
Как странно:
вот в словесном облачении
я порчей слов клеймлю всё то, что сам любил,
как странно -
и на мне Савонаролы бешенства
ошейник,
под мозга куполом, безумных, боль
удил.
А строчек сорок сороков
златые поднимают руки,
из-за заломленных ночей
ладонями дневными, -
далеко,
шумят молитвенные реки.
В последний раз слов крестный ход
под кров
твоих ресниц, что тёмен и убог, -
я молнией звонов лик твой
мертвенный затмил,
в последний раз:
будь проклята моя бессмертная любовь.
Аминь.
Февраль-апрель 1921