Так ли, иначе ли, все мы у Бога в горсти.
Так и не начали слышать себя и друг друга.
Первым мной сказанным словом было «прости».
Больше с разомкнутых губ не слетало ни звука
правды. У правды особенно искренний звук
рыбьего крика и порванных вдрызг сухожилий,
трепета нити, что спрял терпеливый паук,
шелеста кожистых крыл пресноводных рептилий.
Слышит растущая вкруг водоемов трава,
как размыкается время ключами звучанья.
Стайкою рыб серебристых резвятся слова,
золотом листьев осенних ложится молчанье
там, где, как пальцы, скрестились кривые дорог
в предощущеньи конечности новых столетий,
где вдоль дорог, неоправданно сир и убог,
дрок расцветает ухмылками желтых соцветий.
Вязко-текучее, как ядовитая ртуть,
слово-зародыш на деснах моих кровоточит.
Первая заповедь – ври, только не словоблудь –
снова наводит на мысль о тщете многоточий.
Ночи-отшельнице зябко за стылым окном.
Сну вопреки погружаюсь в изнанку секрета,
как оплавляется золотом под серебром
тяжесть молчанья под легкостью лживых обетов.
Мир не фиксирует памяти дагерротип,
узости тусклых зрачков равнодушно послушен.
Первым мной сказанным словом было «прости».
Тихо… безадресно… как отлетают души.