Потрогай мою бестелесность,
прочувствуй…
ни с кем и ни с чем несовместность.
Прокрустовыми
для меня обернулись все ложа
Владимир,
Игорь,
Андрей,
Серёжа…
я скачками загнанная лошадь,
утратившая розовость яблок,
ставшая абсолютно серою.
Как мне хочется вдохнуть и проорать:
ВЕРУЮ
в непорочное девы Марии материнство!
Не могу. Стена. Мне о неё разбиться.
Облезлую, страшную, не украшенную кафелем
и ты, путающий Бебеля с Бабелем
и Канта с категорическим императивом.
Я уже никому не выдам аккредитива.
Я давно только жертва таксидермиста,
набитая опилками того, что было деревом.
Я через звёзды ломилась к терниям,
разгонялась прожить лет двести-триста
в состоянии свободного падения,
но вследствие полного неумения
высоту набрать и избегнуть трения,
пробила брешь в плотных слоях атмосферы.
Сгорела. Уже в тридцать
нет во мне ничего, что могло б приземлиться
ни здесь, ни там, ни справа, ни слева.
Хотела быть верной – была неверной.
Путала (что там имена!) даже местоимения,
меняла в зависимости от ветров угол зрения.
Позавидовав твоему, Серёжа, гению,
повторюсь: Я такая же хулиганка и скандалистка.
Мне хотелось с матросом… из Сан-Франциско
вязать леера узлами,
разбрасываться тихоокеанскими островами,
стирать глаза о полночное небо,
найти тебя, где бы ты не был,
чтобы окончательно убедиться
в невозможности из решета напиться.
И за тысячу лет стояния на коленях
мне не вымолить твоего прощенья.
Легче было вообще не родиться.
Как ты думаешь, может на лету птица влюбиться?
Может! Если эта птица - самоубийца.