ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО Роману ТИШКОВСКОМУ (рецензия на рецензию)
Уважаемый Роман! Знаю, что вы не очень благоволите к Интернету, во многом считая его международной помойкой, хотя и признаёте некоторую пользу. Знаю, что вы никогда не открывали сайты СТИХИ.РУ. Наверное, во многом вы правы, но всё же иногда имеет смысл заглянуть в эту рубрику, дабы лишний раз убедиться в своей правоте.
Так, недавно пришлось столкнуться с одной любопытной рецензией, с точки зрения профессионализма совершенно беспомощной, но, в то же время, удивительно злобной, и я счёл возможным посвятить ей некоторое время – не столько ради вас, сколько ради читателей этих сайтов.
Речь пойдёт о рецензии некоего господина на ваш сборник лирики «Я ШЁЛ К ТЕБЕ» (2002). [Произведения/ эссе и статьи/ Стихи.ру – национальный сервер современной поэзии. Рецензия на стихи Романа Тишковского (Виктор Коростышевский) – 03.11.2009 19:52.]
#1. Начну с конца. С главного вывода, который делает ваш критик. Вывод, что в вашем сборнике ВСЁ – «на уровне косноязычия, стилистического несовершенства, вычурности, «красивости» и прочих грехов, свойственных начинающим».
Разумеется, честному критику не возбраняется делать любой вывод, даже такой глобальный. Но в данном случае рецензия явно рассчитана на ничего не знающего о вашей книге человека, на недалёкого неумного читателя и страдает подозрительной заданностью.
Напомню, что в вашей книге представлено около трёхсот стихотворений (об этом говорит и критик), плюс несколько поэм, созданных за полвека. Можно ли по двум разобранным стихотворениям, написанным в одно время, даже если разбор справедлив, делать глобальный вывод обо всей книге? Считаю, что это голословное и огульное утверждение, вполне схожее с чубайсовской наглостью и амбициозностью.
Для разбора критик выбрал из цикла «Шедевры» (1966 г.) два стихотворения: «Наяву» и «Поражение». Вот начало его разбора. «Когда ты спишь, ты улыбаешься во сне,/ и ветви губ качаются чуть слышно…/ Деревья бродят, бредя о весне,/ мечтая и сутулясь по-мальчишьи…/
Остановимся после первого катрена. По-видимому, речь идёт о спящем человеке, он улыбается во сне. «Ветви губ качаются», т.е. губы – это ствол (дерева?), на котором качаются ветви. Этого я представить себе не могу, но я себя продвинутым умником и не считаю, а вот читатель я искушённый. И смысловые, а также стилистические нелепости ощущаю хорошо».
Ну что можно сказать по поводу такого разбора? Что здесь, помимо зубоскальства, налицо убожество восприятия поэтического текста. Слава Богу, критик хоть сообразил, что речь идёт о спящем человеке. На большее его искушённости как читателя не хватило. Но если говорится о спящем – вполне возможно, что и о происходящем во сне. А во сне, особенно глубоком, не исключается смешение разнородных понятий и образов, чем такие сны нередко удивляют. И заявление господина-критика, что для этого (т.е. для смешения) «в данном случае нет оснований», не может не потешать.
Ещё смешнее выглядит невозможность критика представить, как это «ВЕТВИ ГУБ качаются чуть слышно». Поневоле напрашивается: имеет ли он хоть какое-нибудь представление о таком тропе как метафора? Выделенное сочетание слов (собственно метафора плюс имя существительное в родительном падеже) в русском языке носит название генитивной конструкции. И здесь совсем не обязательно представлять некий ствол. (Когда, скажем, произносишь: «ветви ольхи», всегда ли вспоминается про ствол? Если, конечно, критик не находится в лишь ему известном состоянии.)
В приведённых строчках из вашего стихотворения перенесение смысла (или, что то же, сравнение) идёт по двум признакам: по движению – качаются (иначе – шевелятся) наподобие ветвей и по звуку – чуть слышно, т.е. по шёпоту ветвей... (К слову, интересно бы спросить, каким образом критик представляет себе блоковское: «И перья страуса склонённые в моём качаются мозгу»?)
Не могу не привести классические примеры, имеющиеся почти во всех учебниках: «бронза мускулов», «колоннада рощи», «отрава поцелуя» (Лермонтов). (Тут-то какой «ствол» привиделся бы критику?) И, конечно, дополнить другими примерами.
Блок: «Рукавом моих мятелей,/ Задушу./ Серебром моих веселий,/ Оглушу./ На воздушной карусели/ Закружу./ Пряжей спутанной кудели/ Обовью» [цитируется по: В.Жирмунский. «Поэтика русской поэзии», изд-во «Азбука-классика», С.-П., 2001, «Метафора в поэтике русских символистов», с.187.].
Пастернак: «ударь хлопушкою округи», «веток кудрявый девичник» (опять ветки! – Г.К.), «костлявой мельницы крестец».
Есенин: «Ах, увял головы моей куст (надо же, целый куст! – Г.К.),/ Засосал меня песенный плен,/ Осуждён я на каторге чувств/ Вертеть жернова поэм».
А вот Тишковский: «Бледнеет месяца початок, всё явственней черты сосны. На небе – всплески белизны, а в елях – сумрака остаток. Кострища чёрный отпечаток, на речке – отблески блесны» [упомянутая книга, с.110]…
Правда, в конце разбора первого стихотворения «румяный критик мой» (Пушкин) почти сдаётся: «Сейчас я понимаю, что спит женщина, и её «ветви губ» шепчут слова, которых она наяву и не ждала… От кого не ждала? От самой себя?»
Да хоть и от самой себя! Наяву всё не так, как во сне. Может, она решила повторить услышанное до сна, а, возможно, слова приснились ей – ведь так иногда хочется услышать пусть и известное, но всё же неожиданное! И никак не доходит до критика, что такого, да и другого, рода вопросы можно задавать не только к этому, но и к другим стихам как Тишковского, так и ко многим произведениям других поэтов. В этой неопределённости (неоднозначности, неявности) во многом и заключается притягательная сила поэзии.
Стихотворение «Наяву» (всего-то 10 строк!) критик дал полностью. Вдумчивый читатель наверняка убедится сам, что слова-символы («корабли», «волны», «деревья», «улыбки», «губы») через повторение глагола «качаться» и включение схожих с ним глаголов «бродить» и «бредить» создают зыбкую атмосферу сна.
Кстати, на картину сна работает и звукопись стихотворения. Достаточно обратить внимание на редкий случай – повтор гласных. В каждой строке, кроме первой, по нескольку раз идут по две, а то и по три, одинаковых гласных подряд. При чтении вслух это убаюкивает, напоминая колыбельную...
Отмечу и строку: «На волнах сна, заснеженного пышно», которая, пусть и не так явно, перекликается с блоковскими снежными метафорами: «мятель», «снежная вьюга» и другими.
#2. На всякий случай, напомню читателю, что метафору как таковую впервые рассматривал ещё Аристотель: «переносное слово (metaphora) – несвойственное имя, перенесённое с рода на вид, или с вида на род, или по аналогии». [Аристотель, сочинения в 4-х томах, изд-во «Мысль», М., 1983, т.4, «Поэтика», с.669.]. И далее Аристотель разжёвывал. С рода на вид: «Вон и корабль мой стоит», ибо «стоять на якоре» – частный случай от «стоять [вообще]».
С вида на род: «Тысячи славных дел свершены Одиссеем», ибо «тысячи» – частный случай от «много», и поэтому употреблено здесь вместо «много». С вида на вид: «медью вычерпнув душу» и «воду от струй отсекши безустальной медью»: в первом случае «вычерпнуть» сказано вместо «отсечь», во втором – «отсечь» вместо «вычерпнуть», потому что и то и другое означает «отъять». По «аналогии» – имеется в виду, когда второе так относится к первому, как четвёртое к третьему, и поэтому писатель может сказать вместо второго четвёртое или вместо четвёртого второе…
И вопрос к читателю: если то, что было ясно ещё Аристотелю, не укладывается в мозгах критика, если не продвинутый, по его же словам, умник не в силах разобраться с разными видами метафоры, которая является одним из основных тропов любого художественного текста, – имеет ли такой критик моральное право на какой-либо поэтический разбор художественного текста? Впрочем, вопрос о морали считаю здесь излишним.
#3. Надо признать, что при разборе вашего стихотворения «Поражение» критик выступает как упёртый моралист. Ещё круче – как солдафон, чем-то напоминая Скалозуба: «Две первых строчки: /Не выношу елейной позы,/ как нож, оставшийся в боку…/ Как говорится, дай Бог каждому, не познать в жизни таких острых сравнений и ощущений. Читаем дальше: /Так от долгов и так от прозы,/ от взгляда твоего – бегу./ Откровенно слабые строчки, да ещё с насилием над литературным поэтическим языком. Кстати, долги всё-таки лучше возвращать, чем решать проблему спринтерским бегом, но это опять же позиция каждого отдельно взятого человека. У нашего автора она такая, какая есть».
Вот читает критик поэтический текст, и не может удержать больше одной мысли одновременно. Видит лишь один, по его понятиям близкий ему, плоский план, а возможность существования другого или, тем более, других планов – для него непозволительная роскошь.
Но ведь стихотворение совершенно о другом! Лапидарность текста, недосказанность заставляют поэта использовать различные стилистические фигуры и приёмы. Жёсткая гипербола-сравнение, и тут же – глубокая синтаксическая инверсия, показывая тем самым возбуждённое, нервное состояние героя. На это же работает и графика стихотворения: оно записано рваными сбитыми строчками.
Долги и обязанности могут быть разными – не только материальными, но и моральными. Уклоняться можно не только от самих обязательств, а от возможности их появления, и причин может быть множество, вплоть до непонимания. Причём недопонимание можно выразить и взглядом. Да, герой стихотворения не притворяется, он искренен до конца: если бы ей – так же, возможно, сбежала бы и она. Да, герой признаёт своё поражение, отказывается от неё, но идёт на это, принимая, как мужчина, решение: лучше он, чем она! Лучше пусть хуже ему, чем ей! Лучше сейчас, чем потом! Где и в чём здесь мстительность, мелочность и даже пакостливость, – оставлю на совести (?) критика.
Несколько веселит противопоставление Бродскому – дескать, почитайте на досуге его стихи, посвящённые… Стихи нобелианта посвящены женщине, с которой герой переспал, а ваш цикл «Шедевры», в котором, кстати, семья ни разу не упоминается, – о неразделённой любви. С каких это пор просторечные выражения «что и как», «так бы тебе!» стали говорить о кухонном уровне и о семейных неурядицах? Скалозуб по-солдафонски прямолинейно упёрся в одну-единственную, им же выдуманную, возможность, и, кроме неё, ничего не видит. Это говорит не об искушённости, а о тупости восприятия поэтического текста. Иначе критик наверняка привёл бы из этого же цикла такие прозрачные по смыслу стихотворения, как, например, «Зазря», «Для тебя» или «Лети!».
Что до Блока, ЧТО и КАК бы он написал, – это из области фантазии. Усвоенность кого бы то ни было – совершенно не значит повторение, реминисценции – это развитие постулатов усвоенного поэта, использование их в ином контексте, а не слепое следование за ним. Непререкаемых аксиом не бывает. Хорошо, когда в отношениях с женщиной мужчина выступает рыцарем, но наш моралист упустил один гаденький фактик: именно рыцари, уезжая за тридевять земель, придумали (и использовали!) пояс верности…
[Ваш критик, похоже, и не понимает, как возникают реминисценции. Например, так. Блок начинает: «О доблести, о подвигах, о славе/ Я забывал на горестной земле,/ Когда твоё лицо в простой оправе/ Передо мной сияло на столе», а заканчивает: «Уж не мечтать о нежности, о славе,/ Всё миновалось, молодость прошла!» А вы поэму «На распутье» заканчиваете так: «Скрежещет жестью крыши нудный том – о наших снах, о помыслах, о буднях… – О чём ты думаешь? – Я думаю о том, что на распутье – ни-че-го не будет!» (с.29).
Наверное, имеет смысл напомнить о поведении героя этого известнейшего стихотворения Блока. Когда герой решил, что всё прошло, он «её лицо в его простой оправе/ Своей рукой убрал» со стола. Не знаю, много ли в этом поведении рыцарства, но поступок вовсе не ангельский! К слову, не очень-то смахивает на рыцарство и изощрённость героя в стихотворении упомянутого выше нобелианта «Бюст Тиберия»: «Приветствую тебя две тыщи лет/ спустя. Ты тоже был женат на ****и». Возможно, «румяному критику» это ближе?]
Ещё одно. Вообще говоря, не совсем этично присваивать автору всё негативное в стихотворении, как это видится критику. Это лирический герой так себя ведёт, а не автор. А позиция автора может как совпадать, так и не совпадать с поступками (позицией) лирического героя стихотворения. Честный критик работает не с биографией автора, а с текстом его художественного произведения. И должен оценивать поступки героя, исходя из представленного художественного текста. Напомню, что термин «лирический герой» впервые применил Ю.Тынянов, споткнувшись как раз на поэзии Блока.
#4. Наконец, о последнем. О злоупотреблении применения вами (по словам критика, «где надо и не надо») знака «тире». Правда, критик снисходительно разрешает («это его авторское право»), но, тем не менее, пытается выразить к этому употреблению «своё отношение».
Здесь хотелось бы уточнить. Функция «тире» в русском языке имеет несколько смыслов. Просто пауза, более длительная, чем, скажем, запятая, но короче «точки». Функция скобок, когда какое-то слово или фраза, являются по отношению к тексту вводными, уточняющими, словами, и автор стремится их выделить. А текст, выделенный скобками, графически выглядит более обособленным, чем выделенный «тире». Наконец, третий случай, когда автор стремится усугубить паузу, чтобы читатель воспринимал бы текст не как пономарь. Мне кажется, что иногда вы используете тире ещё в одном случае: при встрече двух одинаковых согласных (конец предыдущего и начало следующего слова), чтобы разбить «плохой» стык.
А вообще-то это возражение выглядит смешным. Уже достаточно показано, что критик не имеет представления о вашем поэтическом языке и просто не понимает его. Так каким же образом критик может уяснить, «где надо и не надо»? Само же «отношение», выраженное в рифмованной форме, выдают примитивного стихоплёта. К уже сказанному прозой ничего не добавляется, не уточняется, не обыгрывается. В сущности, можно было бы обойтись последним четверостишием.
В самом деле, что добавляют сравнения про «коромысло» или про «вожжи»? «как штыки в атаке»? «в сетке раки» или «воины в каре»? Это хорошо или плохо? По смыслу должно бы быть плохо. Но с коромыслом – довольно смутная ситуация, вожжи в строчке дают направление, что не так уж и плохо. Штыки в атаке – это хорошо! что за атака без штыков? Чем больше поймано раков, вроде бы хорошо! Ну, а про воинов, надеюсь, читатель догадается сам…
Неувязок в рецензии так много, что если рассматривать и другие, то чуть ли не вдвое увеличило бы данное письмо. Тем более что они больше напоминают личные выпады, разбираться с которыми здесь я считаю неуместным. Замечу лишь, что неувязки у критика начинаются с первого же предложения: «У меня в руках солидный сборник ЛИРИЧЕСКИХ (выделено мною – Г.К.) стихов…» Думаю, что критик просто не представляет, что он имел в виду…
Уважаемый Роман! На мой взгляд, вы относитесь к тем поэтам, которыми надо переболеть. Об этом говорит и ваш сборник лирики-2 «ПОРА КОМЕТ» (2007), где помещено ещё две с половиной сотни стихотворений и несколько поэм. Так что не обращайте внимания на мелочной, хотя порой и злобный, скулёж. Не суетитесь, как не суетились вы всю свою жизнь, и продолжайте данное вам Богом дело. А время – оно на то и Время, чтобы всё расставить по своим местам.
Георгий КонстантинОвич, критик. (Республика Беларусь.)