Фотоальбом

Ксения Полозова
1976
Это фото
Последнее в их свадебном альбоме.
Все позади. Унылый регистратор
С налаженной рабочею улыбкой.
И кукла на капоте. И букетик
К Могиле Неизвестного Солдата.
Веселое раскидистое  «Горько!»
И «Эта свадьба пела и плясала».
И виртуозно пьющий баянист.
И вот она стоит, закинув руки
За голову, пытаясь совладать
С тугой петлей на горловине платья.
А он, вооружившийся «Зенитом»,
Ждет терпеливо окончанья пытки.
Им некуда спешить. На спинке стула
Уже висят его пиджак и галстук.

1978
Здесь тихий мир подгузников из марли
И скудных монотонных колыбельных.
Здесь молоко в который раз сбежало
И пахнет гарью на хозяйской кухне.
Такое утомительное счастье:
«Погладь пеленки, я посплю немного».
«Да что ж она орет?! Я так устала!»
«Нет, подожди, она еще не спит!»
Но вот он держит дочку на коленях,
Она, вся вымазавшись манной кашей,
Довольно улыбается, зажав
Зубами ложку. И рукой отца
Три глупых слова: «Кушай, Ксюша, кашу…»
Забытый гимн несбыточного мира,

1982
Сестре шесть месяцев. Она едва сидит.
Отец, вооружившийся «Зенитом»,
Ждет терпеливо окончанья плача.
А старшая стоит в углу за то, что
Хотела, чтоб ее снимали первой.
И носом шмыгает от злости. В этот день
Она впервые в жизни пожалела,
Что не бывает в жизни водяных,
Которые могли бы попросить
Отдать им то, чего не знаешь дома.
Давным-давно, шесть месяцев назад,
Она бы без сомнений согласилась.
И никогда не слышала бы слов:
«Ты старше, ты умнее, уступи».
И никогда не уступала бы
Ни куклу, ни конфету, ни качели,
Ни права первой обнимать отца,
Ни первого щелчка его затвора.
Сестре ведь наплевать, что тот, кого
Он первым щелкал, первым проявлялся,
В зеленой ванночке на сказочном листе
Бумаги, ярко-красном в свете лампы.



1988
Счастливая семья. По центру – дети.
Две девочки – шести и десяти.
На заднем фоне пыльные портеры
Центральной фотостудии. Отец,
Растерянный и сонный без очков,
Устало щурясь, смотрит в объектив.
На просьбу «Папа, дочку обнимите…»
Кладет свою мозолистую руку
На тоненькое дочкино плечо.
На матери коричневый костюм,
Нарядная сиреневая блуза.
Короткий, жесткий, мелкий перманент,
Ей позволяет выглядеть солидней,
И плюс – не тратить время на укладку
Но придает какую-то жестокость
Суровому советскому лицу.
А девочка, которая шести,
Пытается глаза раскрыть пошире,
Стараясь не моргнуть, не пропустить
Фотографом обещанную птичку.

1994
Остановись, мгновенье, ты прекрасно.
Трехкомнатная новая квартира,
В которой нет ни тещи, ни свекрови,
И кухонный, и спальный гарнитуры,
И старшая заканчивает школу,
А младшая играет на рояле.
И за окном апрель, а значит скоро,
На майские, с семьей на шашлыки,
Весеннее бессмысленное счастье:
«Ты майонеза взял? А лимонада?»
«Мам, можно я возьму с собой подружку?»
«А Кучеровы с нами не поедут?»
«Они с утра ушли сажать картошку…»
«А ты меня стрелять научишь, папа?»
И новый Polaroid выдает
Очередной, залитый солнцем снимок:
Купальники и вытертые джинсы,
Дым от костра, и старшая с гитарой,
И, что всего, прекрасней, на картошку
Не нужно ехать. Глупый, глупый Фауст.

1997
На этой фотографии сестре
Четырнадцать. У самовара с чаем.
Плечистая, открытая, простая -
С румяной деревенскою улыбкой,
И звучным теплым голосом, который
Легко взлетал до фа второй октавы.
Через плечо тяжелая коса,
Ни дать, ни взять, Кустодиев, «Купчиха».
На следующий день она ушла
К подружке в гости. «Там и заночую…»
В два по полуночи всех разбудил звонок.
Отец, все выслушав, оделся и ушел.
А через полчаса перезвонили.
Безвкусным голосом товарищ лейтенант
 О пьяной драке в баре и разбитой
Витрине. Да, и только что она
Осколком зеркала себе вспорола вены.

Отец тащил ее за шиворот домой,
Она ругалась и блевала красным.
И то и дело поправляла бинт
На грязном расцарапанном запястье.
А дома мама, стоя на коленях,
Рыдала Богородице в лицо,
Кричала: «Ты же мать, ты понимаешь!»

2000
Последняя семейная поездка
На шашлыки. Истошно светит солнце,
Цветет река. Взбираясь на сосну,
Отец до крови свез себе колено,
На мертвый узел привязал тарзанку.
И мать ему кричит: «Будь осторожней!»,
А он позирует – красивый, сильный, смелый,
Улыбка на лице – кровь на ноге.

Пять лет спустя он сильно обгорел
В нелепом сверхъестественном пожаре.
Проблемы с позвоночником. И смерть
Гуляла по больничным коридорам.
И новая его жена сказала,
Захлебываясь ветром и слезами:
«Пускай в коляске, только бы живой»
Там, наверху, на это согласились.

2004
С тех пор, как развелись отец и мать,
Любовь застряла в горле. Похудев,
Мать издали казалась ей похожей,
На маленькую девочку. Вблизи -
На девочку с морщинистым лицом
И дряблой кожей.

Любовь стояла в горле словно кость.
Она писала матери стихи и
Прощала ей нелепые упреки,
И свежие, как майская гроза,
Истерики. Под вечер ей хотелось,
Чтобы наутро умерли все сразу,
Чтоб не пришлось друг друга хоронить.