Ты мне пишешь, что нынче в Армении холодно, и
ты опять вспоминала отца в те короткие дни,
когда он, возвращаясь с войны, ставил в угол калаш,
разрывал почерневшими пальцами белый лаваш,
пеленая тугой самокруткою кинзу и сыр,
веселящей улыбкой вздымал строевые усы,
пил тутовки огонь, задевая затылком карпет,
по привычке упрятав ладонью, курил "Арин-Берд",
долго-долго смотрел на глазеющих сына и дочь,
как потом на колючем граните в Арцахе, точь-в-точь…
На границе земель, где ни мира не ждешь, ни войны,
где ореховый лес холодеет под ликом луны,
бурым мехом вобрав полинялую тогу плодов,
ты мне пишешь о том, что поверила в Бога и то,
что крестилась затем, дабы там, в ощутимом конце,
привелось и тебе, как Ему, раствориться в отце...
В этой буйной Москве, где никак не успеть, не уснуть,
перекресток дорог - это только тупик, а не путь,
мне письмо твое сердцу, одетому памятью в стук,
будет больно читать на горючем грабаре дудук.