ТЕНЬ ГЕНИЯ
Когда-то давно, скитаясь по необъятной России, набрел я на дачу писателя, оказавшегося другом юности Василия Шукшина. Вместе они начинали писать, вместе на мотоциклах ездили по Алтаю к знакомым подругам, пробираясь иногда по таким непроходимым местам, что долго потом удивлялись, как вообще остались в живых. Вместе пили, не разбавляя, стоградусный спирт, были соперниками в любви и литературе, вместе затем перебрались в Москву и поступили во ВГИК. Здесь их каръера начала развиваться постепенно по-разному: Шукшин быстро пробился наверх, стал знаменитым писателем и артистом, а мой знакомый писатель надолго остался в запасе, писал неплохие повести и рассказы, много печатался, но так и остался вторым, немного не дотянув до вершины Олимпа. То ли дыхания ему не хватило, то ли из двух может наверх пробиться только один, то ли другие факторы здесь сыграли свою роль , но он, оставаясь недурным, в общем, писателем, все больше и больше ощущал себя чем-то иным. Ощущал себя другом Гения, к яркой личности которого некогда ему удалось прикоснуться. Он был человеком довольно разносторонним, собирал иконы, печные изразцы, изделия старого деревенского быта, и быстро приобщил к такому собиранию и меня. Дом его, построенный собственными руками, был доверху набит предметами, спасенными им из разрушенных и покинутых деревень, которых вокруг было хоть пруд пруди. Однажды, в порыве великодушия, он полез на чердак, и вытащил оттуда чемодан Шукшина, который Гений когда-то забыл у него. Чемоданчик был простой, почти что фанерный, и в нем, помимо личных вещей, хранилась вещь неслыханной ценности: незаконченная рукопись рассказа, называвшегося «Шатун». Было видно, что и сам чемоданчик, и вещи, и незаконченный рассказ его умиляют, и он полностью отдает себе отчет в той роли, которую играет по смерти Гения. И все же какая-то часть его естества продолжала бороться! Он был младше Шукшина на несколько лет, и, очевидно, роль вечно второго, роль попутчика его все же тяготила, хоть он и старался не показывать это другим. Ему, очевидно, страстно хотелось самостоятельности, хотелось быть просто русским писателем, хлебосольным хозяином, построившим от фундамента до кровли собственными руками дом, и украсившего его изнутри мебелью и вещами также собственного изготовления. Ему хотелось оригинальности абсолютной, хотелось самостоятельности и независимости, но роль, вольно или невольно навязанная жизнью, мешала ему это сделать. Роль придавила его. Он был в большей степени другом Гения, чем писателем, и год от года все больше и больше вживался в эту сладкую и страшную роль. Гений придавил его, и мешал нормально жить и дышать, однако освободиться от Гения он был не в силах. Гений, как статуя Командора всегда незримо находился где-то рядом, пристально взирая на него из бессмертия. Он еще хорохорился, пытался где-то издать свой роман, встречался со школьниками, и рассказывал им о молодости Шукшина, а вечером, сидя со мной за столом, пил водку, и угрюмо молчал, смотря куда-то в пространство. Говорить нам было почти что не о чем. Мне он уже все, что мог, успел рассказать, и ему требовался новый слушатель, новый наивный и неопытный мальчик, который бы, затаив дыхание, слушал рассказы о приключениях Гения, поведанные его лучшим другом. В тот вечер я был с ним в последний раз. Я уезжал из маленького городка, в котором прожил около года, и пришел попрощаться, сказав хозяину спасибо за все, что он для меня сделал. Он действительно сделал для меня много, воскресил лики давно ушедших людей, приобщил к тайнам , до этого скрытых для меня за семью печатями. Наше прощание затянулось за полночь, я не захотел оставаться у него на ночлег, и ушел в душную июльскую ночь, предварительно крепко пожав руку писателя, который некогда был другом Гения. Оглянувшись из темноты, я увидел высокую, немного сутулую, чем-то словно придавленную фигуру, застывшую на фоне открытой калитки. Подняв голову вверх, я неожиданно понял, чем же она была придавлена. Это была огромная тень, отбрасываемая откуда-то из-за облаков, из неземного пространства, в которое, очевидно, уходят все небожители, устав от земной суетной жизни. Тень была похожа на крыло. Гений, попав на небо, превратился, очевидно, в небесного ангела, и тень его, падая сверху на землю, словно бы вдавила в нее фигурку, неподвижно застывшую на фоне калитки. Тень Гения была монументальна и беспощадна. Я понял, что моему знакомому не выбраться из нее уже никогда.
16.04.2002г.