У моих нейронов истерика.
Кажется,
вот-вот мозг начнёт плавиться.
Много их там – серых клеток.
Тесно им там,
не нравится.
И будто голову сейчас раздавят.
А за окном февраль и дует ветер,
и страшен льда зубов оскал.
Порвал ветрище всё на белом свете,
он долго вьюгой снег ласкал,
и вылюбил на площадях прохожих
по-всякому,
как только можно.
Но как бы не трясло деревья,
сколь бы их ветви не ломало,
им не понять и половины
того жестокого накала,
который жал
меня, крутил,
как в ломке крутит наркомана.
И не было во мне уж сил
бороться
с безумием.
А ты сказала,
мне сказала…
Как в плоть клинок,
твои слова
вошли в мой мозг!
Ты обласкала
мои кошмары.
Ум пал,
как падает трава
в рассвете солнца под косою.
А я тобою,
лишь тобою
дышал,
и пел я о тебе.
Я снегу рассказал секреты,
а он
в своём молчанье белом
хранил их, как хранит могила
покойника.
Ты говорила,
я
лишь слушал,
как голос твой незримо рушил
гиганты каменных домов
моих надежд.
МОЯ ЛЮБОВЬ!
Я вырвал строки из себя,
как плоть, приклеил на листок
их пастой.
Да я души кусок!..
Да я на волосок
тогда был от…
Замедлил ход,
почуял брод.
Не сдал назад – пошёл вперёд.
Пошёл вперёд: в водоворот
кан-кан танцующих теней –
летящих
леденящих дней.
Прошло немало уж снегов.
Растаяли. И испарились в небеса.
И пролила их вновь гроза,
смочив мои иссохшие глаза,
разбавив застоявшуюся кровь.
Но боле я не буду резвым и кудрявым,
влюблённым, смеющимся, игривым.
Рубцом запечатлелась память:
мою мечту насиловала реальность
в гниющих закоулках мира.