Адриатический рассвет...
В лазури чайки голосили.
Мне захотелось уловить, о чём же птицы говорят.
Да только память и печаль
В канкане будничных бессилий
Перекрывают кровоток,
Видеоряд и звукоряд.
Нерукотворные сады,
Некоролевская корона,
Необъяснимые следы
Не приходивших не ко мне.
Не обещайте мир-мирской,
Не обольщайте Оберона.
Смотрите, как бы не нашлось в ответ гораздо больше «не».
И ты, мой мальчик, Юний Брут
В свой час – означенный, урочный
На сцену вылетишь… Блеснёт
Твоя улыбка в белый зал.
Над голенищем Апеннин восходит замысел построчный.
Юпитер в образе Христа.
Юнона пишет образа.
Семь нот недели, семь Голгоф,
Семь смертных дел, семь капель рома.
Семь легионов грозных слов Сенат поставил под ружьё.
Гроза грядёт – голодный лев.
Летят с востока рыки грома.
Стальные тучные стада палят лазурное жнивьё.
Не стало детских голосов, бежали с пляжа англичане.
Лишь бесноватый Агасфер, седую бороду задрав,
Трясёт трухлявым костылём…
Горят античными свечами
Во глубине его морщин
Глаза…
Юпитер, ты не прав!
И южный полдень раскроив, тугая молния рванула.
Вставали волны на дыбы, и теплоходы шли ко дну.
Старик истошно хохотал, себе к виску приставив дуло.
А ветер яростно крутил свою басовую струну.
Покуда, как писали встарь, не лопнут от натуги щёки,
Он будет – чёрт ему не брат – пути вселенские мести.
Мы, как моря из берегов, выходим - в путь.
Другой. Далёкий.
Сложи воздушные персты и тень мою перекрести.