Ночь смыкается с морем в единственной полосе,
заунывно скулит забытая карусель.
Сколько же лет я искал тебя, роковая краса,
по большим городам, полям и лесам,
а потом, отчаявшись, создал сам.
На далёком заброшенном маяке
ты была бездыханной, как манекен.
Я назвал Мариссой, одел в кружева,
и ты стала жива.
В мыслях билось пойманною плотвой:
ты мой голем, Марисса, или я — твой?
кто из нас поутру вкладывает в уста
табличку с единственым словом «встань»?
Я сказал — научу тебя жить, но чур —
только плавать не научу,
чтобы только со мной, и больше ни с кем
танцевала, резвилась на тёплом песке.
Никогда и ни с кем, нигде и ни с кем!
Я надеялся, я шептал: останься со мной,
пока тело твоё не осветило луной,
не прибило волной.
Лунный блик на воде колеблется как блесна.
Я хотел бы не помнить тебя, никогда не знать.
Незнакомцем спросить: «Что за девушка здесь лежит?»
Но я знаю тебя: как теперь с этим жить?
Мне приснилось, ещё немного, ещё чуть-чуть —
и откроется дверь, и станет как я хочу,
доктор придёт и достанет пахучий спирт:
«Марисса не утонула, а просто спит.
Марисса не утонула, а просто спит.
Марисса не утонула, а просто спит»...
Боже, сколько покоя в твоём сне!
Лодка уходит в море и ты с ней,
лодку проглодит море, а ты — в ней.
Станет водная гладь ровней,
станет небо ясней.
Помнишь домик за морем, из белого кирпича?
Мы мечтали о нём, приходя на старый причал.
Я заснул — и казалось, в дали его разглядел,
и иду к нему по воде.
Постучусь, мне казалось, и выйдет со связкой ключей,
только Марисса и сон на её плече,
только Марисса и сон на её плече.