да, можно их слушать, вставлять свои пять копеек,
смеяться визгливо, до треска в беленных стенах,
поддакивать им - то умело, то неумело,
и ждать, пока выключат свет. тишина звереет,
плюется кусками заслушанных мертвых песен.
из мокрых пустот в голове вырастает плесень,
и ты замираешь, напрасно слова граня.
ну что ж, проходи, садись. здравствуй, моя чечня.
она приготовила терпкие сладкие яды.
она обещала, что вечером будет рядом,
что будет держать мои монохромные пальцы
в своих оголенных, заточенных остро нервах,
внимательно слушать его у меня там, слева,
качать головой и неистово целоваться,
под ней мне метаться, простыни перемяв.
такая она. такая она, чечня.
она говорила, что пальцем меня не тронет,
и тут же рвала на части, швыряла паззлы.
она говорила, что больно бывает сразу.
тянула, тянула по нитке в свои ладони,
цедила, цедила по капле мое живое,
губами своими мои зажимала вои.
она говорила, что больше не будет боли,
и тут же иголкой вспарывала меня.
такая она. такая она. чечня.
под утро она, потянувшись, гремит в постели.
у ней есть морщинки, если она захочет.
у ней под глазами круги от бессонной ночи,
распухшие губы и анорексичное тело.
она говорит, что будет по мне скучать, и
шершавой змеею сползает с моей кровати.
у ней в кулаке есть что-то, дразняще-тайно.
она выдирает чеку. помахав, улетает.
и я разрываюсь, подушку успев обнять,
и вниз осыпаюсь кусочками янтаря.
давно мы не виделись.
здравствуй, моя чечня.