Мой друг! Читатель редкий мой,
Что в жизни с Вами нас объединяет?
К познанью прошлых лет порыв святой
И тайна, о которой не узнает
Нетерпеливый тот, кто быстро пролистав
Страницы пожелтевшие тетради
Её закроет, даже не читав,
И с книжной полки развлеченья ради
Достанет новый том Экзюпери
И свежий запах краски типографской
Вдыхая, увлечётся милой сказкой
И просидит, читая, до зари.
Вот он каков – «гурман» капризный.
И что ему мой рукописный,
Возможно, и бездарный труд –
Нелепой выдумки приют,
Когда есть Байрон и Шекспир.
Мне ж не по силам их высоты,
И гениальных дум полёты,
И красота звенящих лир
В послушных ручках муз прелестных,
Что вдохновляли столько раз
Сих слуг поэзии известных,
Недосягаемых для нас.
Мой беден род, мой ранг беззвучен.
Что в имени моём Ему?
Я не известен ни кому,
Болезнью «звёздной» не измучен.
Не Пушкин я, - что ж с меня взять? –
Не Гёте. С их талантом мне ли
Свои старания ровнять,
Коль я способен еле-еле
Две рифмы меж собой связать.
И о признаньи не мечтаю,
Ведь твёрдо знаю свою роль.
Но Вам, Читатель, доверяю
Свой скромный труд – «Любовь…и боль».
Пусть суд Ваш справедливым будет.
А за печаль, что мой рассказ
В Вас неминуемо разбудит,
Прошу простить меня сейчас…
А может даже Вы, мой друг,
И первый и единственный на свете,
Кто прочитает строки эти,
И теплота, чьих нежных рук
Страницы ветхие согреет;
Кто так заботливо смахнёт
С обложки пыль, кто не посмеет
Смеяться, кто меня поймёт.
Но если хоть единственный из ста, -
Да что из ста! Пускай из миллиона, -
Прочтёт, не обронив устало стона
До самого последнего листа,
То, значит, и меня помянет свет,
И это время даром не пропало.
А это, видит Бог, не так уж мало,
И лучшей для меня награды нет.
И не напрасно значит по ночам
В покойной тишине мой скромный гений
Творил сие на благо поколений,
Которые придут на смену нам…
…Рассказ мой краток. В том и суть его.
Когда прочтёте, всё поймёте сами.
Стихия судеб двух легла пред Вами
В историю романа одного.
Легенду эту я запомнил с детства.
К её истокам не найти конца.
Она ходила к сыну от отца,
И к дочерям от матерей в наследство.
Её ещё прабабки наши знали
И память, как реликвию храня,
Из уст в уста её передавали.
Так очередь дошла и до меня…
С тех пор немало утекло воды.
Где степь была , - теперь шумят сады,
И где ручей о камни звонкий бил, -
Река широкая надгробия могил
Волною омывает, и закат
Уж не такой, как много лет назад.
Как та река , и жизнь моя бежала,
Раскручивая времени клубок,
Но непрестанно мудрости урок
Она мне каждый час преподавала.
Ошибки, коим не было числа,
Теперь с улыбкой лёгкой вспоминаю
И повторил бы их, - я твёрдо знаю, -
Когда б в запасе жизнь ещё была.
Но лишь одну исправить я спешу,
Пока ещё больное сердце бьётся,
Пока я жив ещё, пока дышу
И верю, что на мне не оборвётся
Из глубины веков протянутая нить.
И вспомнит мир уставший, ЧТО когда-то
Считалося ценней любого злата,
И без чего нет смысла даже жить.
Я доверяю Вам, Читатель мой,
Чем дорожу, что память воскресила.
К познанью прошлых лет порыв святой –
Воистину, мой друг, большая сила…
За словом – слово, за строкой – строка
И за страницей – новая страница,
Так вспомнилась мне сказка, небылица.
А может быль?.. Начну издалека.
Меж двух границ – на запад и восток,
На перекрестии двух рек бурлящих,
Своим потоком душу леденящих,
В немом великолепьи одинок
Стоял дворец. Такой, что вряд ли мог
По красоте и по величью с ним сравниться
Любой другой. И в этом усомниться
Не позволял ни гордый внешний вид,
Закованный в железо и гранит,
Ни знатность короля, чей герб фамильный
Запечатлён был на сребряный щит.
Он ночью в лунной ледяной пыли,
А днём лучами солнца обожжённый,
И всякий содрогался – пеший, конный –
При имени одном лишь «Монтели».
Гласит молва, что не было в стране
Династии таинственней у власти;
Интриги, заговоры, страсти,
И не однажды был дворец в огне.
Но годы шли и множились в столетья,
Но лишь к лицу дворцу такое долголетье.
Ни смерч с потопом, ни пожары – ничего
Не подорвало мощь и стать его.
Глухая крепость мхом поросших башен
И неприступных стен льдяной гранит –
Всё память об истории хранит,
И зов той памяти зловещ и страшен.
Десятки войн хранит в себе она,
Кровавые походы и победы,
Людское горе и людские беды.
Но всё густая скрыла пелена.
Под пыльным балдахином прошлых лет
От глаз людских запрятано такое,
Что , если б знать, нам не было б покоя,
Но и в незнаньи нам покоя нет…
А короли? Как им и подобает,
Монаршие свои вели дела,
И непрестанно кровь рекой текла; -
Дворца без гильотины не бывает.
Одних казня, иных возвыся всенародно,
Этим забвенье, тем бессмертие суля,
Так жил король, сменяя короля.
Все вместе и поочерёдно
Они внушали людям жуткий страх,
Но неизменно в склепы родовые
Спускалися. И кедры вековые –
Минувших лет свидетели немые –
Опавшей хвоей их покрыли прах.
И после смерти каждого народ
В который раз вздыхал от облегченья,
Но снова занимался трон. Мученья
Не прекращались. Так за годом год –
Война, война, победы, пораженья;
Перемешались реки слёз и кровь.
Смерть процветала. Но жила любовь.
Жизнь и любовь – жестокости в отмщенье…
Увы, на троне были только короли,
А женщин близко к власти не пускали.
С их помощью лишь род свой продолжали,
Что б вечно процветали Монтели.
И было так : сын заменял отца,
Племянник шёл за дядей, внук – за дедом,
Брат младший шёл за старшим следом,
И вновь сын за отцом. Так без конца
Могла цепочка эта протянуться,
Но вот пришли тяжёлые года,
И на страну обрушилась беда,
Король в поход собрался, как всегда.
Ушёл, что бы назад не возвернуться.
Спешу заметить к слову, смерть сия
Едва ли чьим-то горем стала.
Народ в который раз вздохнул устало,
И прокатилось эхом : «Бог ему судья…»
А суд Всевышнего и вправду был жесток –
Он покарал не зло и не порок,
Послал на смерть Господь и стёр с лица земли
Последнего из рода Монтели…
Но мне не стоит забегать вперёд,
Событиям быть должен свой черёд.
А если даже Ваш слуга покорный
И возрасты и даты переврёт,
Читатель мой простит меня за это.
Я так старался кружева сюжета
Переплетенье точно передать.
А хорошо иль плохо – Вам решать.
Уж и не знаю ,что тому виной :
Судьбы злой рок иль дьявола проказа,
(А может результат какого сглаза?)
Хоть был женат король четыре раза,
Но выгоды не видел ни какой;
Двенадцать лет потрачены за зря,
Была бессильна даже медицина,
Меняя жён, он ожидал от каждой сына –
Наследника престола, короля!
Но тщетно. И чем дальше время шло,
Тем меньше ждал король такого чуда.
Он просто говорил : «Не повезло».
И отсылал на казнь жену, Иуда.
Увы, не удалося ни кому
Из бедных жён прожить больше трёх вёсен.
Коль нет детей, то и жена к чему?
Да, был последний Монтели несносен.
И не желал постигнуть, изувер,
Ни разумом, ни сердцем, ни душою,
Что сам своей беде он был виною.
Вот вам слепой жестокости пример!
Он зря несчастных жён своих казнил
Ведь сам с рождения бесплоден был.
Отцовства радость не была ему дана
За все грехи, за всё людское горе.
И эта месть Господня – капля в море,
Которое он будет пить до дна…
Гремящими тяжёлыми шагами,
До пояса в крови, по грудам тел
Он к старости пришёл, и перед нами
Его, безумца, жизненный удел.
Всё так же страшен в гневе и жесток,
Всё так же безобразно скуп и жаден,
Нахален, груб и беспощаден,
И так же, как и прежде…одинок.
Но это всё ж не прежний Фредерик,
Уж с ним не то, что в молодости было.
К веселью пьянок сердце поостыло,
Лет пять уже не слышен злобный крик.
Он молчалив и скрытен, нелюдим,
Кривит в улыбке рот всё реже, реже,
Седой, как снег… Лишь глаза – всё те же,
Словно кричат : «Ещё не победим!»
Он мало ест и только спит без меры.
Часы его текут унылы, серы,
Словно песок меж пальцев – день за днём,
Покрыты скукой-плесенью и сном.
С годами стал он замкнутей и строже
И весь менялся лишь на несколько минут,
Когда с ним говорил придворный шут,
Что Фредерику стал всего дороже.
Беспечный весельчак и озорник,
Без роду и без племени, найдёныш
Он королю был, как родной детёныш,
Лишь с ним душой оттаивал старик.
Проделкам и проказам потакал,
Забыв про всё, про возраст, положенье,
Его , шута, обычный день рожденья,
Как королевский собственный справлял.
Болезнь ли то иль лёгкая хандра –
В покоях королевских до утра
Шут не смыкает глаз. В молитвах он
Проводит ночь, забыв покой и сон.
Когда ж шуту недуг какой грозил,
Сзывал король всех колдунов в округе;
В переживаниях о младшем друге
Не находил он места, - так его любил.
И даже пытки, казни отменял
По шутовскому одному желанью.
О, сколько жизней, вверенных страданью,
Он так легко играючи спасал!
Дивились при дворе : откуда в нём,
Чьё сердце – лёд, не тронутый огнём,
Откуда столько нежности, тепла
К безродному? К шуту! Вот так дела!
Терялися в догадках – почему?
В чём перемен таких разительных причина?
Глупцы! Не ведали, что в нём он видел Сына,
Которого Господь не дал ему…
С тех пор прошло уже пятнадцать лет,
Как Монтели вернулся из похода
С грудным младенцем мужеского рода,
И на вопросы все один ответ,
Как заклинание, твердил :
«Он будет мой. Я так решил.»
Своя рука – всегда владыка, что ж;
К тому ж король вершил благое дело.
Но всё же при дворе, пускай несмело,
Шёл разговор один среди вельмож.
В большом секрете и под смертным страхом,
Трясясь и озираясь, по ночам,
Всё больше придаваясь «охам», «ахам»,
Придворные шептались по углам,
Как будто тот малыш безродный
Ни кто иной, как благородный
Наследник крови голубой –
Пропавший Арчибальд Второй…
Тс-с-с, тихо…Лучше вслух не говорить.
Когда б вам ваша жизнь была бы безразлична,
То вы могли б об этом лично
С базарной площади на целый свет трубить.
Но зная, скольким рвали языки
За речи эти, скольким головы срубали,
Вы говорить об этом станете едва ли.
И даже думать. Разве что – с тоски.
А мне ж по долгу службы надлежит
До каждого донесть, что не рассудка
Больного вымысел виной всему, не шутка,
А просто весть, сломавшая гранит
Бесчувствия и руша все границы,
Дошедшая до этих мест. Присниться
Такое может только в злую ночь –
Анри Седьмой разыскивает дочь,
А вместе с нею маленького внука,
Похищенных злодеями. О, мука!
В неведеньи о горькой их судьбе
Найти покой не может он себе.
И всё ж не так ужасен сей кошмар,
Как те события, что вслед ему настали;
В конце концов, Анри хватил удар.
Любой такое выдержит едва ли, -
У трёх дорог в грязи, в крови, в пыли
Нашли убитую. Толпа в ней опознала
Пропавшую принцессу. Что же стало
С младенцем? Его так и не нашли…
Их замок был в соседстве с Монтели,
И вечно враждовали короли,
Отстаивая честь своих канонов,
Тратя казну и жизни миллионов.
Лишь тупость венценосных глав
Была виной войны и мести.
Для них уже стал делом чести
Разбор – кто прав, а кто не прав.
И только выдавался случай,
Что поводом служил войне,
«Обиженные» тут же чёрной тучей
Уж мчатся ненавистной мстить стране.
И мстили! Не гнушаяся ни чем, -
Ни подлостью, ни низостью обмана,
Ни кражей из соседнего кармана, -
В возможностях не виделось проблем.
И потому, когда Анри в слезах
Дочь схоронив, утрат снести не в силах,
Скончался; и едва лишь на могилах
Цветы завять успели, на руках
С грудным младенцем Монтели вернулся,
Счастье – глупцу, а тот, кто понял – содрогнулся,
Сиюминутно отыскав ответ
На то, кто был виновником всех бед.
Предположений или выводов таких
Причина нам ясна. Вполне быть может…
Но очень скоро разговор затих,
А тайна и по ныне нас тревожит.
Шёл год за годом. Мальчик подрастал.
Давно прошла пора шагов несмелых
И первых слов, движений неумелых;
Уж за плечами первый танец, первый бал.
Он возмужал, окреп. Такая стать,
Такая сила в этом юном теле!
Невольно удивишься: в самом деле,
В его пятнадцать лет – мечи ковать,
А не юродствовать в потеху идиоту,
Не строить рож, покорно, день за днём,
Шутя, вершить позорную работу,
Выслуживаясь перед королем.
На первый взгляд – беспечен, счастлив, сыт,
Обласкан королевскою рукой,
Вполне доволен жизнью и собою,
Не знавший зла, не помнящий обид.
На первый взгляд… Но для пытливых глаз
Иная представлялася картина:
Град колких шуток, озорства лавина
Бесследно исчезали тот же час,
Лишь ночь с небес на землю опускалась,
И всё менялось в облике шута,
И звёздам открывалась красота,
Что днём под маской глупости скрывалась.
Он был красив нездешней красотой.
Точнее, неземною, нереальной.
А взгляд его, всегда такой печальный,
Как будто разговаривал с Мечтой…
Он каждый раз в полночной темноте
Шёл в старый сад к уснувшему фонтану.
Что он шептал в тиши немой воде?
Ни кто не ведает. И я Вам врать не стану.
Лишь знала виноградная лоза,
Как сильно сердце шутовское билось,
А по щеке горячей вниз катилась
Скупая одинокая слеза.
Зима ли за окном или зной лета,
В любое время – осень ли, весна, -
Не ведая ни отдыха, ни сна,
Он так сидел до самого рассвета.
Когда же день в свои права вступал,
Солнце с небес протягивало руки,
Шут брал гитару, и лилися звуки,
И снова мир уснувший оживал.
Ах, как он пел! И даже соловьи,
Не смея с ним соперничать, смолкали
И молча, прячась средь ветвей, внимали
Прекрасным серенадам о любви…
Но время не стоит, оно идёт,
Не замедляя шаг ни на мгновенье.
День начинался. Начиналось представленье
Из ежедневных шутовских забот.
И вновь – до вечера звенели бубенцы,
И непрестанно сыпались остроты.
Опять до слёз смеялись идиоты,
И ржали, брызгая слюной, глупцы.
...Никто не в силах переделать свет,
Где сила – власть. Отнюдь не благородство.
Где правит бал насилия господство,
А справедливости в помине нет.
И до тех пор, пока стоит земля
На трёх китах в Великом океане –
Жестокости, разврате и обмане, -
Мы под рукой безумца-короля…
Да, коль случайно вспомнили его,
Давайте ненадолго отвлечёмся
От бедного шута и одного
Его оставим. Ну, а сами окунёмся
В такой хаос и беспорядок дум,
Главою венценосною рождённых;
В бардак законов новоиспечённых!
Увы, каков король, таков и ум.
Порой, проклятой скукою сражён,
Он находил себе такие развлеченья!
Едва ли сдержишь возглас удивленья:
«О, Господи! Кому достался трон?!.»
А вместе с троном судьбы тех несчастных,
Кого отыскивал он для своих утех
Порой невинных, но порой ужасных,
И неизменно вызывавших дикий смех.
К примеру, взять «Забавную охоту»,
Как Фредерик кошмар сей окрестил,
Когда собачья свора по болоту,
Сама измученная, из последних сил,
По брюхо в гадкой жиже увяхая,
Скрипя зубами и остервенело лая,
Гонима чувством голода под зад,
Преследует двух или трёх солдат,
Приговорённых к смерти всё едино.
Но Фредерик позволил выбирать,
Ведь всё равно несчастным умирать,
Так лучше слабый шанс, чем гильотина.
В конце ж концов – всегда один итог,
А данный шанс лишь отдалял от смерти
И прибавлял мучений. Уж поверьте,
Никто из них живым уйти не мог.
Одни тонули , увязая в тине,
Иных собаки рвали на куски.
Их души не отмщенные поныне
Там по ночам рыдают от тоски...
Другой пример – он первому подстать,
И кровь всё так же в жилах леденеет.
Но кто перечить извергу посмеет?
Кому под силу деспота унять?
Кому дышать под небом надоело,
Любуясь на малиновый закат?
Да и кому какое было дело?
И бедная земля огнём горела
От слёз и три, и пять веков назад…
Ну, что, довольно ужас нагонять?
Теперь Вы сами можете представить,
Как мог такой король страною править,
Когда умел так «странно» отдыхать.
Но иногда, – как с неба озаренье,
И Монтели, собрав остатки сил,
Спешил нанесть визиты уваженья
Соседям, с коими ещё дружил,
И тем, которые ещё терпели
Бесчисленные выходки глупца,
Которым не предвиделось конца.
Он пропадал на целые недели
В чужых владеньях, позабыв про стыд.
Гостеприимством пользуясь безмерно
И потеряв счёт времени, наверно,
За счёт чужой казны напоен, сыт;
Завален всевозможными дарами:
Огромными персидскими коврами,
Мальтийским серебром и хрусталём,
Подаренным соседом – королем.
В конце концов, домой он возвращался,
Уставший и опухший от вина,
Переедания и ото сна,
И снова прежней жизни предавался...
И вот однажды раннею весной,
Едва лишь мир после зимы очнулся
И в аромат цветочный окунулся,
Гостил на юге Монтели и вот вернулся
Под руку с … молодой женой!
… Ну, что? Скажите, не кривя душой,
Как перед Богом, – Вы не ожидали
Такого поворота? Но едва ли
Не по душе Вам поворот такой.
Ну, а когда б узнали Вы, друг мой,
Какое вскоре значимое место
Для нас займёт столь юная невеста
И воспарит на пьедестал какой,
То были б рады во сто крат сильней
И пели оду восхваленья ей, –
Единственной в рассказе женщине, увы,
Но – Королеве! С ног до головы…
О,Боги! Оторвитеся от дел,
Привыкшие творить их лишь вслепую,
Узрите, наконец, какой удел
Был уготован вами и какую
Немыслимую ношу водрузив
На плечи беззащитного создания,
Вы удалились, так и не решив;
В пример ли то кому иль в назиданье.
За грех немыслимый какой
Расплата страшная такая:
Зла бурный водопад, рекой
Страдания и жизнь – земная.
Когда вполне хватает только взгляда,
Одной секунды, что б суметь понять,
Что Розою такой бы украшать
Цветущий рай эдемовского сада
В достойном окружении цветов;
И восхищенья вызывать улыбки
Под звуки чародейки-скрипки
Во веки нескончаемых веков.
Подобной красоты не видел свет!
Как можно сочетать в себе такое:
Пленительную свежесть юных лет
И прелесть зрелой женщины, покоя
Лишающей, – лишь брось неосторожно
Короткий взгляд, и будет невозможно
Уже спастись от этих странных чар.
И будет душу обжигать пожар…
Улыбка – белые жемчужины зубов;
Взмах бархатных ресниц – бездонный омут,
В котором и печаль, и радость тонут;
И вся Она – Богиня ваших снов.
Шлейф по плечам струящихся волос;
Капризный завиток, на лоб упавший;
Уста, нежнее цвета алых роз…
Как, верно, счастлив человек, сорвавший
Или сорвущий с этих, нежных лепестков
Недолгое, как краткий миг, лобзанье,
Разрушив золотую цепь оков,
С кем в старый сад на тайное свиданье
Она придёт в один прекрасный день.
И скроет их в своих ветвях сирень,
И запах летней ночи в них разбудит
Великую Любовь. Всё так и будет…
Мечты, мечты… Ни что им не подвластно.
Свободен и беспечен их полёт,
И жизнь того, воистину, прекрасна,
Кто верит в Чудо, кто с Мечтой живёт.
…Скажи, поведай, Ангел белокурый,
Спустившийся на землю с райских гор,
Что за печаль туманит нежный взор?
К чему на свадьбе вид такой понурый?
О чём грустишь? Неясная тревога
Печатью на твоё чело легла.
Иль утомила дальняя дорога?
Толпа ли любопытством доняла?
Так хороша в наряде подвенечном
И так печальна. Что ж тому виной?..
Не рада ты, законной став женой
Седого старца, собственной рукой
Сковав себя несчастьем бесконечным.
Ничто – ни колокольный перезвон
В честь новой и прекрасной королевы,
Ни ослепляющий со всех сторон
Богатства блеск – ничто для юной девы
Не радостно. Ей надлежит забыть,
Ради чего жила, к чему стремилась,
Что рождена была затем, чтобы любить,
А там, где сердце пламенное билось
Ещё вчера, – теперь холодный лёд
И в нём лишь равнодушие живёт…
Что ж Монтели? Он счастлив? Спору нет.
И словно сделался чуть-чуть моложе.
Прошу прощенья, это лишь похоже,
Виной всему свечей неяркий свет.
Да разве можно скрыть контраст такой?!
Цветущей розы вид, своею красотой
Пленяющий и старый плющ завядший
Своей листвою чахлою связавший
И корни, и высокий стебелёк.
Ещё немного и – увял цветок.
В улыбке искривя беззубый рот,
Красавицу за плечи он берёт,
Не торопясь, её подводит к трону
И водрузив алмазную корону
Ей на главу – «залог любви святой»,
Целует рот супруги молодой.
Вы видите ту алчность, с коей он
Буквально пожирает диким взглядом
Едва лишь распустившийся бутон,
А этим поцелуем, словно ядом,
Последнюю Надежду травит в нём
И Веру, и Любовь. И всё напрасно.
Уж взгляду не гореть былым огнём,
А жизнь Её отныне так несчастна!
И хоть у этих ног теперь весь свет,
Нет смысла жить. И жизни тоже нет…
Вы в удивленьи, друг мой? Я, признаться,
Был тоже удивлён, когда узнал
Той силы имя, что заставила связаться
Неповторимый, нежный Идеал
С нечеловеком, извергом, тираном,
В чьих жилах – злости чёрная руда,
Чья жизнь давно сроднилася с обманом.
И имя страшной силе той – Нужда.
Да, да, ведь именно её лица
Страшимся пуще смерти мы порою
Она, злодейка, каменной стеною,
Которой нет начала и конца,
В единое мгновенье вырастает
Меж нами и беспечной жизнью, той,
Чьё плавное теченье опьяняет,
Неся с собой и деньги, и покой.
Когда живёшь, в богатстве утопая
И на губах блаженства сладкий мёд,
Любого испугает жизнь иная.
А неожиданных лишений тяжкий гнёт
И вовсе до отчаянья доводит.
И не понятно, что куда уходит;
Ни гордости, ни чести родовой.
И, как на паперти с протянутой рукой
Вымаливаем божье снисхожденье
И след того готовы целовать,
Кто так великодушно избежать
Поможет нам позора разоренья…
Как Вам, Читатель, довелось уже узнать,
Наш Фредерик неугомонный был на юге
В соседнем королевстве. Словно в друге
Необходимость встала, но сказать
По чести, здесь не дружбы проявленье,
Как он хотел вначале показать.
Причиною явилось увлеченье,
Не в состоянии которого скрывать
Ни часа, ни минуты, он собраться
В конце концов решил в неблизкий путь
Затем, чтобы хоть раз ещё взглянуть
В глаза своей Любви, сопротивляться
Которой не желал. На склоне лет
Такое чувство, – как судьбы привет.
Возможно, колесо фортуны
Сумело бы промчаться стороной,
Но озорник – Амур своей стрелой
Успел задеть любовной лиры струны…
Не трудно догадаться, кем являлся
Предмет его любви. И тут же дрожь
Охватывает тело, лишь поймёшь,
Чего бесстыдник старый добивался,
К чему протягивал костлявые персты.
И быструю победу предвкушая,
Над Божеством небесной красоты
Вовсю торжествовала Тварь земная.
…Южным соседом Монтели был друг старинный,
С пелёнок с ним деливший и печаль,
И радость. В пору ль юности невинной,
В другую ль пору, никакая даль,
Пред ними вставшая, служившая преградой,
Их не страшила. И за сто морей
Друг к другу шли на помощь, и наградой
Была для каждого из этих двух друзей
Любая встреча после бесконечной
Разлуки. И казалося тогда,
Что никакая страшная беда
Не в силах помешать той дружбе вечной…
Но время шло. Чем дальше, тем сильнее
Менялся Монтели. С годами он
Стал забывать про дружбы той закон.
Были дела уже куда важнее.
Свои законы жизнь ему внушала,
И память птицей раненой устала
Напрасно биться о льдяной гранит,
Ведь каменное сердце не болит…
Погрязнув по уши в разгуле и разврате,
Топя воспоминания в вине
И позабыв о наречённом брате,
Стал Монтели счастливее вдвойне.
К чему прошедших лет воспоминанья?
Они несут с собой одни страданья;
Невыносимый груз душевных мук;
Невольный, как тяжёлый вздох, испуг;
Первый обман и первый тяжкий грех,
Паденье первое, очередной успех,
Любимых смерть, предательство измен…
К чему воспоминаний старых тлен?
Без них в сто крат спокойнее живётся,
И совесть спит беспечным крепким сном,
Забот лишённая, не зная, что потом
Нам летаргия всем её зачтётся.
...Что б любопытство Ваше утолить, друг мой,
Продолжу так: судьбе угодно было
Всё то, что сердце Фредерика позабыло
Однажды воскресить, дабы устой
Спокойной жизни беспокойствие сменило,
И дабы шли события, не скрою,
Заранее намеченным путём,
Начертанным Всевышнего рукою,
Был послан Богом бал. Точней – приём
В одном из королевств нейтральных,
Не знавшем ни интриг скандальных,
Ни войн кровавых, ни беды
Иной; живущем без вражды
С соседями в любом крыле.
Обычный рай на маленькой Земле.
На том балу в тот вечер и сомкнулись
Судьбы разверзнутые берега.
Но, встретившись друг с другом, отвернулись
Два старых друга, словно два врага.
Двух взглядов встреча – молний столкновенье.
В зрачках – лишь холод ледяной волны.
И сжали две руки в одно мгновенье
Эфесы шпаг, решимостью полны.
Как же понять той жёсткости порыв?
Друзьями были. В дружбе расставались
И ровно четверть века не встречались.
Откуда ж этой ненависти взрыв?!
Так ли, иначе, – нам и их судить,
Коль здесь бессильно наше пониманье?..
Но полно. Мне бы нужно поспешить
И продолжать своё повествованье…
Кровопролитью не дано было свершиться.
Что ж помешало шпаги им скрестить
И жажду злобной мести утолить,
И одолев противника, умыться
Кровью густой поверженного в прах?
Прекрасное созданье, всё в слезах
Меж ними вставшее в единое мгновенье
Проворней горной лани. Как удар –
Надменный взгляд. И ненависти жар
В груди сменяет чувство удивленья,
А вслед ему восторг туманит взгляд,
И опускаются в бессильи руки;
В душе пожар. О, неземные муки!
А в сердце, словно, грохот кононад.
Все чувства, что вселяет в нас любовь,
Пришедшая, подобно урагану,
Перемешались в Монтели, и кровь
На сердце свежую зализывает рану…
Я знаю, догадались вы, мой друг,
Кто так внезапно помешал дуэли,
Чьи губы от волненья еле-еле
В движенье приходили, и испуг
За старого отца, за кровь родную
Кого меж шпагами подвигнул встать.
Мне ж остаётся в подтверждение сказать,
(Не то прослыть забывчивым рискую);
тем ангелом явилась дочь того,
В кого «герой» наш злобою своею
Так страшно метил и, сказать посмею,
Так подло предавал не раз кого.
Е-ле-на – имя существу живому.
Мотив прекрасный в дивных звуках тех,
И был бы совершён великий грех,
Когда б ЕЁ назвали по-другому.
...Мы выше очень много уделяли
И времени, и места красоте
Её, от коей пострадали,
Быть может, многие. Но то слова – не те.
Мой лексикон так скромен, что едва ли
Достойные слова найдутся в нём;
И щёки рдеют от стыда огнём,
И в том стыде немало мне печали.
Но всё ж рискну… Представьте: в эту пору
Елене было восемнадцать лет.
О, как прекрасен был её «портрет»,
Что представал тогда любому взору!
И грация, и стать, и красота,
И тонкий ум ( в её младые годы!);
Что это? Может колдовство природы?..
Иль воплотилась чья-то в ней мечта?..
Вы возразите: «Если взять алмаз
Невзрачный, огранить его умело,
Он бриллиантом засияет тот же час.
Но даже это небольшое дело.
Что проку в блеске камня, пусть такого,
Чья красота подчас лишает сна?
Холодным блеском нас слепит она,
И только лишь. А проку – никакого.»
Да, верно, пользы нету никакой.
И ранит глаз, и даже ослепляет.
Но как ни три его, не засияет
Булыжник на обычной мостовой,
Коль свыше не дано ему заданье
Блестеть на солнце, без особых мук.
Тогда, как это милое созданье –
Воистину, творенье божьих рук…
И на балах, и на приёмах ежечасных
Так неприступна, так она горда.
Порой казалось – холоднее льда.
Но загляни в озёра глаз прекрасных,
Проникни в самую их глубину
И разгляди под показным величьем
То, что всегда считалося двуличьем, –
И за зимой ты разглядишь Весну
В цветеньи орхидей и белых лилий;
В благоухании нарциссов, маков, калл.
Кто хоть однажды этот взгляд встречал,
Едва ль его забудет без усилий…
О, женщины, вы все полны загадок!
Не от того ли нам всегда так сладок
Разгадок наших долгожданный час?
И каждый новый, словно, первый раз…
Но что за бред! Пустился я опять
В гряду суждений, столь порой пространных,
И описания событий странных.
Не лучше ль попытаться рассказать
Всё в паре кратких фраз, дабы случайно
С намеченной дороги не сойти
И скукой Вас в конец не извести,
Что было б крайне для меня печально…
Итак, на том балу известно стало
(И Монтели узнал из первых рук
О том), что Дюбуа, – опальный друг
Его теперь низвергнут с пьедестала.
И хоть на троне восседает по сей день,
Благополучие изобразив собою,
Осталася – и я того не скрою –
От роскоши былой теперь лишь тень.
И королевство в нищете позорной,
И сам дворец владениям под стать.
Увы, не прекратить, не обуздать
Набег заразы этой непокорной
И нищенства, и бедности разгул,
И смертности подъём, и тиф, и голод
Средь тех, кто стар и среди тех, кто молод.
Коль ветер разорения подул,
Единый выход – небесам молиться,
Блюсти и сан, и родовую честь,
И гордость, коль ещё такая есть.
А нет, – то на колени становиться.
Своё в том превосходство различив
Над старым другом, Фредерик решился
На очень хитрый шаг и в том открылся
Елене, тайную надежду затаив,
Что страх за герб фамильный, за дворец
И за отца, в конце концов, тревога
Заставит верить в то, что ей дорога
Одна – увы, – под свадебный венец…
Итог той хитрости давно известен нам:
Солгав отцу, что влюблена так страстно,
Что стать женою Монтели согласна,
Дабы делить всю жизнь с ним пополам
И горести, и радости мгновенья,
Коль таковые будут в жизни той,
И клятву верности хранить, дабы покой
Не омрачали вечные сомненья,
Елена с тяжким камнем на душе
Вверяет старцу годы молодые
И непорочность, осознав впервые,
Что нету ей пути назад уже…
Отец лишился дочери красивой,
Зато наполнил золотом казну,
А Монтели заполучил жену,
Влюблённый без ума, и тем счастливый.
…Пока под этим подведём черту.
Позднее понял Дюбуа, (быть может),
Свою ошибку и теперь ко рту
Он тянет локти, – так его тревожит
Любимой дочери несчастная судьба,
И мести страшный план ночами снится.
Неясная надежда уж теплится
В груди отца. Но как она слаба…
Остановись, глупец, теперь тебе ли
Под силу гнилость зла искоренить?
Твоих побед давно уж отзвенели
Колокола. Едва ли воскресить
Ты сможешь дни величия и славы,
Ласкавшие твоё земное «я»,
Покуда семиглавая змея,
Опутавшая мощь твоей державы,
Поганит небо над своей главой
И оскверняет землю под ногами…
К чему слова? Одними лишь словами
Покой себе ты не вернёшь былой.
И гордость потерял в одно мгновение,
И дочь возвёл на казнь своей рукой,
Поэтому не думай про покой
Покуда сам себе не дашь прощенье.
Или покуда в северной дали
Живёт и процветает Монтели.
Ну, вот, мой друг, я, как умел, старался
Описывать события тех дней,
Дабы картину написать ясней,
И, может быть, сверх меры увлекался.
Десятилетья меж собой мешая,
Переплетая судьбы, имена,
Писал, творил, порой – увы, – не зная,
Что правда, а что выдумка людская;
Легенда эта – ложь, или она, –
Пусть приукрашена чуть-чуть с годами,
Пусть схожа с милой сказкою подчас,
Но всё же – правда, и в который раз
Тревожит ум обычными вещами:
Любовь и ненависть, зло и добро,
Предательство и преданность навеки,
Забота о любимом человеке,
Жестокость – всё, как мир старо.
Но сколько бы не проходило лет,
Столетий, эр, с годами лишь страшнее
И ненависть, и зло. Но нам важнее
Всего любовь. Её сильнее нет.
И – рано ль, поздно ли, – всё сокрушит
Её (любви) непознанная сила.
Всё, что когда-то боль в душе убила,
Любовь однажды снова воскресит…
Опять я сбился с курса в размышленьи,
А между тем, уж год прошёл с тех пор,
Как Монтели на королевский двор
Привёл жену… В отличном настроеньи
Он год провёл – забавы да балы
В честь королевы, фейерверки, маскарады,
Иные праздники, военные парады.
От явств и вин ломилися столы,
В то время, как почти во всей стране
Был голод, лютый холод, тиф с чумою.
К тому ж вражда с соседнюю страною
Толкнула Фредерика вновь к войне.
И тот поход, как выше говорилось,
Последним для него походом стал.
Обрушился величья пьедестал,
И божье правосудие свершилось!..
Уж десять лет с того минуло дня,
Как верность слову данному храня,
Супруга вспоминая, но едва,
На троне королевская вдова.
И слово то – не просто звук пустой,
То – обещанье, а точней – присяга,
Печатью закреплённая бумага,
Где королевы клятва быть вдовой,
Пока к себе не призовёт Господь,
Пока струится кровь и дышит плоть.
А коль безбрачия обет нарушит, – сразу,
Согласно королевскому указу
Должна отречься от короны в тот же миг.
Так завещал покойный Фредерик.
Слепая блажь ревнивца-короля,
Предсмертный всплеск жестокости тирана:
«Я и в гробу не потерплю обмана!
Коль править хочешь – вдовствуй. Вуаля!»
Так но сказал и через год
Ушёл в последний свой поход.
С тех самых пор под женскою рукой
Страна, казна и скипетр с державой.
И честь Её покрыта доброй славой;
В стране – достаток, счастье и покой.
Разбойные побеги, разоренья
Забвенью преданы. Утихла боль людская.
Живёт народ, Елену прославляя,
Красу и мудрость её в песнях воспевая,
Но часто к небу взор свой обращая,
Вымаливают, грешные, прощенья.
Уж десять лет… Так много и так мало.
Кому-то десять лет, как день один;
Чьим-то кудрям добавили седин
Они, и чья-то молодость увяла
Как раз за эти годы. Чему быть,
Того едва ли миновать мы властны.
Порой для нас бывают так опасны
Попытки ход времён остановить.
Быть может, годы не щадят подчас,
И исчезает блеск привычный глаз;
И сединою красятся виски;
И сердце изнывает от тоски;
И где былой осанки гордый вид…
Но всё же время нас порой щадит.
К тому же, что такое – десять лет
Для женщины? Их словно бы и нет!
Взгляните на Елену, и сомненья
Развеются, как утренний туман.
И это не бессовестный обман,
Не хитрых миражей переплетенья;
Действительно, промчавшиеся годы
На ней не отпечатали свой след.
Ещё прекрасней стал её «портрет» –
Творение волшебницы – природы.
Бездонные озёра синих глаз,
В них небосвод играет облаками;
Всё также нежен голос; ручейками
Звенят слова, слетая всякий раз
С пурпурных уст, ласкающей улыбкой,
Увы, не каждый терпеливый взгляд;
И локонов струящийся каскад;
И родинка на этой шейке гибкой,
Обвитой тонкой нитью золотой;
И бархатистой кожи белый глянец;
И на щеках играющий румянец, –
Всё глаз пленит цветущей красотой.
Как в юности она свежа, нежна,
Сильна и духом, и своею волей,
Не сломлена неженской тяжкой долей…
И Монтели покойному верна,
Хоть плоть его давно уже истлела
В холодном склепе, и лишь горсть костей
Вселяет ужас в земляных червей,
А чёрная душа в аду сгорела;
Но до сих пор любой кошмар во сне,
Иль скрип дверей в пустынной тёмной зале
Елене каждый миг напоминали
О нём, и в мёртвой тишине звучали
Слова всё те же: «Помни обо мне…»
Окованная страхом, как кольцом
Она о переменах не мечтала,
Как-будто всюду перед ней стояла
Тень мужа со смеющимся лицом.
По той ли, иль по другой причине
Играла роль надменности она.
Всегда была предельно холодна
И недруга лишь видела в мужчине.
Ах, сколькие разбилися сердца,
Идя на приступ гордого величья,
И натыкались лишь на безразличье,
Которому не виделось конца!
Сгоревшие дотла в пылу любви
И не дождавшись милости Елены,
Одни себе от горя рвали вены,
Захлёбываясь в собственной крови;
Иные, тронувшись рассудком, шли
В далёкий монастырь и находили
Немой покой от глаз её вдали, –
Иль смерть, или бессмертие. Или…, или…
Так многолик несчастных этих строй!
Здесь были все – от поваров дворцовых
До принцев, королей, на всё готовых
Взамен Её любезности одной.
Шептал восточный шейх ей у плеча:
«Любовь моя, как пламя, горяча!
Аллах не посылал сильней огня,
Что б в страшных муках испытать меня».
Елена же, бросая гордый взор,
Надменно прекращала разговор:
«Туши скорее, не жале сил,
Пока ещё усы не подпалил…»
Рыдал приплывший из-за трёх морей
Богатый принц: «Полёт любви моей
Подобен лишь паренью гордой птицы!»
«Спустись немедля, а нетто разбиться
Рискуешь. Лучше кости поберечь», –
Она его перебивала речь.
Так было с каждым дерзким, кто пытался
Любви добиться красотою слов
И ярким блеском дорогих даров,
Но тщетно, как бы сильно ни старался.
А кто не смел любовь признать открыто,
Предпочитая, мучаясь, молчать,
Что б не легла на честь Её печать,
Жизнь тех, подобно зеркалу разбита.
И не собрать причудливый узор
Осколков. И печаль туманит взор…
А в перерывах кратких долгожданных,
Однообразием постылым сражена,
Она бежала в сад и там одна
Растягивала ход минут желанных
Блаженного покоя. И в тиши,
Не осквернённой ни единым словом,
Под изумрудным лиственным покровом
Внимала плачу собственной души.
. . .Ах, этот старый молчаливый сад –
Свидетель радостей, сомнений и печали…
Ах, сколькие сердца тебе вверяли,
Цветов заслыша душный аромат,
Полёт мечты, и груз признаний тайных,
И думы тяжкие, и крик души своей!
Ты укрывал в тени густых ветвей
Не раз и собеседников случайных,
И двух влюблённых. Шелест затаив,
Ты в каждом вздохе различал волненье,
И жарких уст к устам прикосновенье,
И нежности отчаянный порыв.
Как лекарь терпеливый и умелый
Ты тишиною души врачевал;
Разочарованному в жизни ты давал
Лишь веру; силу обретал несмелый;
Безумцу – разума бесценный дар:
Терпенье здесь искал нетерпеливый;
Отчаявшемуся в любви счастливой
Надежды ты зажег в груди пожар.
Сюда, в цветущий рай ночных аллей,
Овеянных дурманящей прохладой;
Сюда, где за высокою оградой
По сенью молчаливых тополей
И ив, к пруду в печали наклонённых, –
Природы совершенство и покой,
Полюбоваться сказкой вековой
И насладится красотой бездонных
Просторов неба над главой своей
Спешили те, чью грудь переполняла
Волна сомнений, или опьяняла
Глотком блаженства память прежних дней.
Господь не спутал краски, мир творя,
И этот сад – тому пример прекрасный,
В лучах ли солнца или в час ненастный,
Листвою изумрудною горя,
Он красотой своею глаз ласкает,
Цветов прелестных свежестью пленит;
Здесь и фиалки нежный лазурит
В мерцании алмазных звёзд горит;
Здесь трепетное сердце замирает,
Заслышав горьковатый аромат,
Что источает роза в час заката.
Её бутон под стать красе граната,
Коль сыщется в природе тот гранат,
В сравнении с которым роза скромно
Сдаст красоты победный пьедестал.
В нефритовом венце букеты калл,
Все в лунном перламутре, и подобно
Волшебным ракушкам из глубины морей
Их белые головки, подчиняясь
Дыханью ветерка, едва качаясь,
В достойном обрамленье янтарей
Покоятся на волнах трав атласных.
А в тёмном небе – бледный селенит.
В фонтане отражаясь, он дрожит,
Рождая столько отблесков неясных!..
Мой друг, Вы не забыли этот сад,
Фонтан, листвой опавшею покрытый?
Припомните же эпизод забытый,
Происходивший много лет назад:
В полночном небе – звёздный караван,
И одинокий диск луны взирает
С высот своих на Землю. Догорает
Упавшая звезда. Густой туман
Встаёт над остывающей землёю,
Собой окутав травы и цветы,
Стволы каштанов, хризантем кусты,
Скамью под виноградною лозою
И чей-то одинокий силуэт,
Склонившийся к фонтану без движенья.
Кто в темноте находит утешенье,
Тот иль безумен, или же… поэт,
Слагающий в ночи свои сонеты,
Луны мерцаньем тусклым вдохновлён,
Так до утра слова рифмует он.
Воистину, безумны все поэты!..
Но не стихосложеньем занят ум
Придворного шута. А чем? Быть может,
Неведенье о будущем тревожит
Иль прошлого неясность сердце гложет,
На парня навевая грустных дум?..
Печаль. Необъяснимая печаль
В его глазах, граничащая с болью;
И слёзы кожу жгут горячей солью –
Надежды переполненный Грааль…
Хоть с ночи этой десять лет промчалось,
Но время долгожданных перемен
Не принесло. Терпению взамен
Лишь разочарование осталось.
Ведь четверть века жизни за спиной,
Но память о прошедших днях едва ли
Утешит сердце, полное печали
И не окатит ласковой волной
Воспоминаний радостных мгновений.
Что было в прошлом? Счастье и покой?
Отнюдь, увы. Едва ль судьбе такой
Завидовать мы станем. Злобный гений,
Что мальчика с младенчества растил,
Воспитывая кротким и покорным,
В конце концов, его шутом придворным
Назначил, и тем самым в миг разбил
Мечты заветной голубой хрусталь,
И будущее стало так понятно;
Навечно – «шут». И нет пути обратно,
А потому и прошлого не жаль,
И будущего мрак к себе не манит.
Мир холоден и пуст вокруг шута.
Блестит ещё разбитая мечта
Осколками, но блеск лишь взор туманит,
Не вдохновляя ни на что уже
И сея лишь сомнения в душе…
…Он с детских лет привык терпеть обиду
И молча унижения сносить,
Старался жить, не подавая виду
Усталости; умея дорожить
И каждым часом жизни, и мгновеньем
Очередным, отпущенным ему
Всевышним. И, быть может, потому
Платил он Богу полным откровеньем,
И мысли открывал лишь перед ним,
И лишь ему мог боль души доверить
В молитвах, не переставая верить,
Что он рукой Всевышнего храним;
Что долгожданный день настанет вскоре,
И близится уже! Наступит срок
И счастья опьяняющий глоток
Перерастёт в бушующее море!..
...........................................
Продолжение следует...