А она так старается жить, а не только терпеть, не считать километры дорог до их следующей встречи, ей так хочется в голос смеяться и внутренне петь, пока вновь не пришла та беда под названием «вечер», ей бы книжки писать, чтобы после читать ему вслух, она ездит в троллейбусах, пишет ему телеграммы в виде точек, кружочка и скобок (для верности – двух), засыпает, виском согревая оконные рамы, утыкается в вязаный шарф и тихонько сопит, ей, наверное, снятся его загорелые плечи, а троллейбус, как лодка, качая боками, скрипит, просыпайся, приплыли, опять проспала до конечной. И она вылезает на берег, ступает на снег, каблуком надломив тротуара слоеное тесто, и идет – на свеченье, на запах, на чей-нибудь смех – хоть бы так, все равно, лишь бы только найти себе место в этой сказке о долгой зиме, о безлюдной земле, где проходит глава за главой, а героя всё нету, перед юной принцессой никто не преклонит колен, улетели драконы, пещеры закрыты до лета. Можно тщательно путать следы и ходить по друзьям, гололед на душе заливать медовухой и чаем, но пока его нет, ничего тут поделать нельзя, длинноносый февраль, как вахтер, «никого не пущает». Приползаешь под вечер домой, открываешь тетрадь – и смолчать бы, ведь всё хорошо, он приедет в субботу. Но сегодня среда, ты берешь карандаш, начинаешь писать.
Просто так, про неё. Про него. Про другого кого-то.