Забыл…ты всё забыл, ты всё…
Как падал день, и след паденья
постиг голубизну воды,
сгущая воздух. Полутени,
полутона – всё полу…! Тыл
застыл спиной, стеной кирпичной
и тёмнотой – ни зги, ни зги!
Лишь губы…обморок, статичность.
И руки…пальцы…кожа…Боже,
прости меня и помоги!
Цементный свод, окон глазницы,
снаружи смех и шум дождя.
Укрыться, сдаться, покориться:
молитва двух сердец-бродяг.
Шатёр двух юных тел влюблённых:
гроза! Прибежище двоих.
И стон дождя, и наши стоны,
И гром, и молния! И звоны!
Бои! Небесные бои.
На стройке, там, где днём работа
пылила под ноги песок
и умывала тело потом
над кладками кирпичных сот –
теперь лишь сквозняка дыханье,
дождя икота о крыльцо.
И лунный пух пустился в танец
над сном, во сне, над нами, с нами!
В союз сиамских близнецов.
А утром свод беседы гулкой.
Лицейский скверик. Парк. Дворец.
Июль метёт по переулку
колёса в форме двух колец.
На спиц беспечное сверканье
рассветный, воробьиный гвалт
наматывает. Пыльной тканью
прохлада. Брачный поцелуй –
июль сердца окольцевал!
Как падал день! Второй, и третий…
и сотни дней, и гроздья лет…
на урожай. Вчера в газете –
пять строчек. Пушкинский буклет.
Знакомы смутно дом, ворота.
Пруды Лебяжьи впали в сон
на чётком чёрно-белом фото.
И память, ласковый холуй:
Забыл…ты всё забыл, ты всё…