На восточном склоне тысячелетнего холма над крышами и зеленью города сидели двое. Случайный прохожий мог заметить, что один из них похож на ворона, второй – на младенца. Но, минуту спустя, отказался бы указать – кто на кого.
Двое молчали. Отдельные слова угасшего разговора мотыльками петляли в мыслях и, пролетая сознание, проникали в мир снов.
– Стать птицей... Не правда ли звон золотой?.. Осень... Дом в Трехпрудном сгорит... Всех, всех... Одна комната и стол, и дерево во дворе...
Володя с маской внимательного и умного слушателя чертил круги на холодном набалдашнике трости, кошачий взгляд запинался о ботинки спутницы – полумужские «бергшуэ». Он отворачивался.
Они были актерами разных планов. Общность знакомств, языка и памяти обволокла их хрупким коконом, готовым разрушиться при первом волнении.
– Позвольте, я вас провожу?
– Да. – Она будто очнулась. – Конечно...
– Нам, Марина Ивановна, радиолу подарили. Поставили у окна в маминой комнате, против Спасителя. Вчера была передача Милоша про Крым. Вспомнилось бегство из Ялты, погрузка в порту, обещания... Тогда мы взяли с собой немногое, ту же икону. Нельзя же ее оставлять. Приданное прабабки, древняя доска... Так после передачи мне показалось, что Его образа на ней нет. Осталась тень в золотом окладе.
– Передвиньте икону, возможно, дело в радиоволнах. (Какой чудесный сад справа, взгляните!) А тени порой бывает довольно. До моего появления на свет все хорошее исчезло. Сохранились его тени, оттиски, следы, вмятины в душах, вещах, странах, разбросанные по целому миру. И мне есть дело – вставляя пальцы в эти раны, восполнять их...
Две тени сошли с набережной и блеклыми силуэтами поплыли в зеркале Влтавы между мачтами канделябров моста Легии.
– ...Если бы я была неграмотна, то стала бы уборщицей. Не думайте, уборка не механична, она рождает память вещей, пространства, создает словарь предметов, модель мира. А кем вы видите себя?
– Наверное, менялой. Да, старьевщиком. Где дело выгоднее? Поправьте, но, сдается, все меняют время на веру, чувства и знания; силы – на деньги. И так до самого банкротства. Меняют даже пронзительную голубизну вешнего мира. Я сон бы отдал за хорошую поэму. Однажды в видении приходила девочка: рыжеволосая, как Лилит... Так, очевидно, и рождались все демоны.
– Ошибаетесь.
– У зла нет лица?
Марина Ивановна до боли сжала пальцы левой руки.
– У зла шесть ног. И все шесть красные.
От неожиданности услышанного Володя покачнулся. Он хотел что-то переспросить на вдохе, но его собеседница была дальше, чем вчерашний день – в своей внутренней крепости.
Кажется, они не попрощались.
Дома, рухнув в кожаное кресло, юноша никак не мог избавиться от чувства чужого присутствия. Как в первом сне он то сидел в белых одеждах рядом с черной колдуньей, то хитрым плющом поднимался по огромному столпу света. Но потом забыл и то, и другое.
Вместо примечаний:
«Осень 1923. Из-за чудовищной инфляции жить всем семейством в Берлине становится невозможно, и Набоков вывозит маму и сестру в Прагу, как надеялись, временно. А оказалось, навсегда. Там же, в Праге, Набоков знакомится с Мариной Цветаевой. Они совершили поэтическую прогулку, но не понравились наши гении друг другу...». А. Корин. Краткая летопись жизни и творчества Владимира Набокова.
«С писателями я видался мало. Однажды с Цветаевой совершил странную лирическую прогулку, в 1923 году, что ли, при сильном весеннем ветре по каким-то парижским холмам».
Владимир Набоков, «Другие берега».