Откровенно говоря,Лёша скучал. От нечего делать вертел в руках ромашку на тоненьком стебельке. Ромашка, сорванная давно,
скрутилась, пожухла и потемнела, оставив зеленоватый след на пальцах, не обращая внимания на зеленые руки он снова, искоса
поглядел на две одинаковые картонные карто4ки на столе: на одной было выведено - M. Pacatus, а другая гласила: Иегудиил Хламида.
Читателю может показаться, что автор смеется, а герой Алексей попросту любитель писать ругательства, спешу заверить - нет и нет!
Дорогой читатель, наш Алексей вот уже некоторое врем живет мучимый вопросом, вопросом сложным, и самое страшное - вопросом на
который нет правильного ответа: как звать себя в мире литературы, в мире обмана и вольнодумства, в мире, который не признает имён
собственных: Иегудиил Хламида или же M. Pacatus... Вопрос давил на виски, Лёша жмурился от солнечного деревенского света,
причмокивал губами, и теребил потемневшую ромашку. В комнате был отчётливо слышен ход часов и вобще жизнь имения - смена собачьего
караула брехавшего на каждого встречного, шум ручья и ругань у колодца. Но больше всего нравилось Лёше кричать няньку и,
подставляя ей лоб в крупных каплях, просить мятного чаю.. и ждать сумерков; тёплых, обнимающих, напитанных запахами со множеством
гранок: и травянистый разброд, и хлебный квас, сытая скотина - вобщем, тот реализм, что окружает вас в Ваших детско-деревенских
воспоминаниях. Сквозь сад и частокол виднелось дымчатое небо, сверчки, проснувшись, уютно потрескивали и поминутно загорались, на
дворе зажгли кострище, всё это немного отвлекало Лёшу, натягивало на него сон шерстяным одеялом, как вдруг всему этому
наблюдательству и неприглаженному реализму наступил конец - резко и внезапно в дверь постучали:
- Да-да. только и успел пробормотать наш неискушённый ещё лирой писатель.
Слегка, но весьма препротивно скрипнув, дверь отворилась, и Лёшенька увидел гостя: то был мальчишка, лет пяти, с белым въющимся
чубом, лиловыми глазами чуть на выкате, с весьма круглым подбородком - и вобще - было в мальце нечто сквозяще-круглое -
закруглённые: аккуратные пальчики, покатый лобик, тонкие полукруги бровей нависали над распахнутыми глазами.. в них Лёшенька
отчетливо увидел себя, перевёрнутым вверх ногами.
И такое робкое и дрожащие молчание возникло между ними - новоявленным и круглым посетителем и, словно бы в момент осиротевшем
Лёшеньке..кровь прилила к лицу, горло сжалось рыдающим спазмом и всё Лёшенькино естество, словно пойманный заяц испугалось и мелко
дрожало хвостом. Мальчик первым очнулся от напасти, сладко чмокнул алыми губами, лягушкой доскакал до свободного стула и сел
напротив Лёши.
- Ну здравствуй - глубоко вздохнул, как перед долгим и тяжёлым разговором, отчего грудная клетка его, небольшая и будто невесомая,
вздыбилась парусом и осела - обезветренная - я всегда думал о дачниках, как о варварах, понимаешь? - он подмигнул и Лёше сделалось
легко и приятно пусто - хотя, мать моя была убеждена, xто проводя колоссальное количество времени на солнце, они, то бишь,
дачники, становились его, то бишь солнца, детьми, батюшка, почитал эту мысль глупостью и строго запретил эти разговоры..
Лёша большими глазами смотрел на маленького гостя. Даже стал реже моргать. Фраза никак не укладывалась в его голове, никак не
соответствовала возрасту пришедшего. Какие дачники? какое солнце?
Тем временем, гость продолжал говорить, и голос его лился круглыми слогами, скатывался по взмокшему лёшиному лбу под воротник
ситцевой рубахи - как странно - пробормотал Алексей, и эти его слова: тихие и беспомощные утонули в мерном рокоте гостя.
А меж тем, маль4ик, нисколько не смутясь Лёшиным замешателсьтвом продолжал:
- Дааа - выкатил полоумную гласную усевшийся и ёрзающий пятилетка - папаша у нас строг, броваст и угрюм, мне думается, это оттого,
что сюртуки мужские однотонно скучны. Веселья в них откровенно мало - эту фразу он произнёс доверительным шёпотом. Лёша
зажмурился, громко икнул, оторопело посмотрел на гостя. Снова зажмурился, помахал головой, словно отмахиваясь от майского жука,
или надоевшей большой мухи, всё жужжавшей и жужжавшей над его, Лёшиным, ухе, в лёгком белёсом пушку - мальчик ёрзал и ..рос - то
есть не просто увели4ивался в размере или пух - нет! Он взрослел - не сразу в десятилетку, но достато4но стремительно.
Непереставая улыбаться и плеваться словами - уже перейдя к своим сёстрам - трём совершенно гладким по его словам, девицам
навыданье, маль4ик чуть спал с лица, приосанился, щеки его уже меньше походили на сдобные булки. Говоря о средней сестре -
Прасковье - голос его начал ломаться, глаза впали, конечности удлинились - окрепли мышцами, волос завился и потемнел
- .. и она - Изергиль, знаете ли, такая болтунья! Спасу от неё нет! Она и в хлеву слова выговаривает, и на мельнице трещит, и на
коров басит, на младенцев грудных лепечет, сама себе тараторит, в родительские разговоры слова ввёртывает, даже перед сном сквозь
зубы словеса шепчет - поди разбери с кем! Как уж умаялись всё с ней! Скотина её обходит!
Перед Лёшей сидел двадцатипятилетний юноша - высокий довольно, худой и ширококостный - от недавно вошедшего отрока не осталось и
следа - ладони его обнимали колени, тонкие чуть узловатые пальца выстукивали чудесную польку. Лёша сидел замерев, приоткрыв рот -
будто рыба заморская и пытался вовремя вдыхть и выдыхть, руки его крепко держили столешницу - словно та хотела улететь, убежать,
скрыться от Алексея. Глаза были ой-как велики, как никогда прежде, и никогда после... Ему хотелось встать, тряхнуть головой,
проснуться, но получался только слабый всхлип, неслышный никому.
- А младшая, стало быть, Вассочка - любимица отцава. И моя. только ей - ни-ни! Сорокалетний мужчина погрозил лёше кулаком, Лёша
сглотнул и тихонько заплакал - это мне от духоты дурно сделалось.. - неуверенно подумалось нашему герою. - а то загордится -
будет павой вышагивать - мужчина расплылся в нежной улыбке, но быстро опомнившись снова принял хмурый вид. Возраст его уже был
почтенным - лет пятьдесят, он снова округлился, но уже не детской конфетной круглостью - щеки его походили на собачьи брыли,
густые бакенбарды - старомодные и смешные, пальцы пошли узлами и руки густо обернулись венами - синими - с фиолетовыми
звездочками, тёмные круги под глазами и слегка розовые губы, которые он поминутно облизывал шевелились медленнее, словно с
шарканьем, дикция слабела и выкатывала уже комки перекати-поля, гость уже поминутно ссыхался, непрерывно уже напевая песню о
соколе, плавно перейдя от сокола к буревестнику он выглядел семидесятилетним стариком - с обвисшей кожей, облысевший, он жадно
перебирал губами - старел и костенел, мучался болями, кривился. Вдруг - внезапно увидев Лёшу, помотал головой и произнёс: - Жизнь
ненужного 4еловека.. произнес жалобно, тоненько, сокрушенно... и стало жаль, невыносимо - невозможно жаль всего - уходящего дня,
упавший сумерек, комаров - назойливых и обязательных, жаль Изергиль - да-да - ту самую неведомую Изергиль, и цельнометалличскую
Вассу, неведомого отца и мать и, почему-то погибшего вчера Максимку... слёзы лились в две стройные полосы. Лёша всхлипывал, мычал
и теребил карманную тесёмку - лоб его был вскрыт густой бисерной россыпью.
На всхлипы его прибежала нянька - испугалась радающего Лёшеньку - кинулась, запричитала, потрогала лоб губами:
- Горький
Заголосила громче, прибежала маменька. Лёшу уложили, обтёрли пустырником и успокоили...
Тем временем в комнате не осталось и следа от удивительного визитёра. Может только папиросный столбик пепла, обрушившийся с
"Беломора", да и тот рассыпался и разнёсся кухарской кошкой по дощатому полу.*