Там, на Синайских берегах,
от рабских пут освобождённый,
перстом божественным ведомый,
еврей влачил свой жалкий скарб.
От войск зловещих фараона,
не веря собственным глазам,
по дну морскому он бежал,
чудесным образом спасённый.
Теперь, голодный, он роптал
в пустыне каменной Синая,
вождю, как водится, пеняя,
а также Господу его...
В пыли пустынной ничего:
воды ли, пищи, столь желанной
или земли обетованной
он не увидел пред собой.
Вчерашний раб не знал свободы,
но в рабстве не был он голодным
и кров имел над головой.
Измучен голодом и жаждой,
он повернуть уже готов
туда, где кнут, но хлеб и кров,
что опрометчиво однажды
покинул он. Да не дал Бог
пути назад, и камни дна
накрыла буйная волна,
чтоб слабый отступить не мог.
А что же вождь? Что Моисей?
Он вёл народ свой. И досель
ему от самого порога
всё удавалось, слава богу,
пока он точно исполнял,
что скажет Бог. Но тот молчал
с тех пор, как даровал народу
не столь уж нужную свободу.
О! Как, заманчиво красивы,
её плоды манят рабов;
и каждый умереть готов,
чтоб лишь вкусить такое диво,
но, получив её, поймёт,
что голод, жажду не уймёт
и море целое свободы ...
И предпочтёт он хлеб и воду.
И дрогнул духом Моисей,
и тоже возроптал на Бога:
«Чем буду я кормить людей
всю эту дальнюю дорогу?»
Но тут сказал ему Господь:
«Неверный! Ты и твой народ
всего три дня без крошки хлеба,
а поднял вопль уже до неба,
готовый повернуть назад,
сменив на рабство лёгкий глад,
и веру в Бога потерял.
Всё будет так, как я сказал.
Получите на сорок лет
вы манну с неба на обед.
Но помни твёрдо наперёд,
что мною избранный народ
тебе вручил я для того,
чтоб славу Бога своего
он нёс по свету сквозь века.
Да будет так! Ступай пока».
И стало так. В глухой пустыне
Пророк Израиль накормил.
О пропитании отныне
на сорок лет народ забыл.
Но нет, не хлебом же единым
жив человек. Ему подай
любовь, надежду, перспективу...
И зрелища не забывай.
И вот, хоть Бога прославляя,
но всё ж, бездельем развращён,
вчерашний раб, забот не зная,
забыл про суд и про закон.
Тогда, чтоб избежать разврата,
решив закон народу дать,
ушёл Пророк, оставив брату
толпой на время управлять.
***
Зачем нужна гора Пророку?
Ужель вершина ближе к Богу?
Господь, известно, вездесущ...
Но там вещей доступней суть,
оттуда можно даль окинуть
с тем, чтобы верный выбрать путь...
Умы людские повернуть
куда трудней, чем горы сдвинуть!..
И он взошёл на эту гору!
И там, среди угрюмых скал,
он каждый день – их было сорок –
восход божественный встречал.
В тиши, смиренно внемля Богу,
руководим его перстом,
он, очарованный восходом,
в скрижалях высекал закон.
О, эти дивные рассветы!
И через много тысяч лет
в душе восторженной поэта
они рождают новый свет.
Как новый день в лучах светила
родится с утренней зарёй,
так новых заповедей сила
восторжествует над толпой.
***
Но погрузившись без Пророка,
как без огня, в разврат и тьму,
народ забыл его и Бога,
тельца отливши золотого,
он поклоняется ему.
Что ж Моисей? В руках скрижали
и слово божие неся,
увидел он: его не ждали.
Народ, что малое дитя,
оставшись даже ненадолго
наедине с самим собой,
воздвигнет идола иного,
будь то телёнок золотой.
В сердцах Пророк разбил скрижали,
чтоб на смутьянов обратить
свой гнев, дабы другие знали,
сколь страшен в гневе может быть
бог Иегова, что разит
мечом, огнём и просто словом....
И за скрижали взялся снова.
Теперь он расписал подробно,
как по закону надо жить,
и как в ковчег богоугодно
завет священный поместить,
когда и как молиться Богу –
знай, в чьих руках твоя судьба, –
из душ пытаясь понемногу,
по капле выдавить раба.
Он, словно тяжелобольного,
учил их заново ходить.
На каждый шаг здесь было слово,
как будто Ариадны нить.
И эта нить сквозь мрак столетий
вела народ на божий свет,
где был Христос, его наследник,
и Новый Господа Завет.