Лонгедок, 13 мая 1243 —
16 марта 1244 г.
1.
В Провансе зарево пожаров,
набат над Лангедоком бьёт
Под белым знаменем «катаров»
восстал истерзанный народ.
То тут аббата прочь прогонят,
то здесь монахов перебьют,
То растерзают в Авиньоне
иезуитский страшный суд.
Земля горела под ногами
у крестоносцев до тех пор,
Пока сам Папа к орифламме
не обратил с надеждой взор.
Король, как истинный католик,
незамедлительно помог.
Отборные войска Людовик
послал в Прованс и Лонгедок.
От рыцаря и до рутьера* -
крепки щиты, мечи легки.
Их в бой вела , увы, не вера,
а их пустые кошельки.
Им обещали куш землёю,
а коль убьют, то прямо в рай.
Десятитысячной змеёю
вползла беда в цветущий край.
И тех, кто в ереси замешан,
они сжигали без суда.
А остальных? Их просто вешать...
Всё это именем Христа.
Жестоко подавив свободу,
«зло» выжигая на корню,
Оковы принесли народу,
грабёж, насилие и резню.
Так Сила встала над Законом
и кровь рекою полилась,
И словно заживо сожжённый,
затих бунтующий Прованс.
2.
Юг дез Арси — собой не видный,
когда пешком и на земле,
Но смотрится весьма солидно
в чеканном рыцарском седле.
«Три лилии на поле синем»
полощет ветерок над ним.
Ведёт войска, а вслед за ними
лишь вороньё да чёрный дым.
Он — сенешаль из Каркассона,
почти что карлик, но умён.
Поэтому вполне резонно,
что маршалом назначен он.
Вояка старый, точно знает
куда направить свой удар -
На Монсегюр. Ведь там скрывают
ересиархов всех «катар».
Там золотом полны подвалы,
забит мешками с перцем двор,
А вот защитников так мало,
готовых дать ему отпор.
Но деньги — это для рутьеров,
за злато продающих сталь,
Важней, что древний символ веры
хранится там - Святой Грааль.
Оттуда ереси зараза
ползёт во все концы страны,
А значит честью он обязан
сжечь «синагогу Сатаны».
Пусть замок невелик собою,
его так просто взять нельзя,
Ведь неприступною скалою
он вознесён под небеса.
Конечно, будут горы трупов,
когда на штурм придётся лезть...
Пусть крепость-храм и неприступна,
но Монсегюр ...delinda est**!
3.
Как майским утром пахли розы,
когда сержант Гильом Кларе
Стальную гидру крестоносцев
увидел первым на заре.
Весь гарнизон, взбежав на стены,
застыл как статуи в строю.
Взошли две сотни «совершенных»
и прочий невоенный люд.
Смотрели вниз насторожённо
как окружает крепость враг
И горестно рыдал ребёнок
у юной девы на руках.
И лишь один грустить не думал,
чей щит, украшенный гербом,
Гласил, что он виконт Мирпула -
«Крест синий в поле золотом».
Воскликнул он; «Ну разве это
те, кто нас победить бы смог?
Что приуныли, Дети Света,
когда за нас и с нами Бог!?
А ты, кузнец, чего не весел?
Эй, плотник, что ты побледнел?.
Ну, сколько там их? Тысяч десять...
Готовьте десять тысяч стрел!
У нас здесь латников пять дюжин,
пятнадцать рыцарей со мной,
Да челядь замка при оружии
и паж, хоть он и молодой.
По сотне ворогов на брата,
но это, право, не беда.
Ведь всё равно умрём когда-то,
вот интересно лишь когда...»
Укрыв усмешку бородою,
сказал «святой» Бертран Марти:
«Сдать крепость при таких героях?
Господь нам это не простит...»
4.
За десять месяцев осады
немало крови пролилось,
Но думаю сказать вам надо,
что испытать им довелось.
Как шли по западному склону
на приступ замка пять колонн
И красным стал, а не зелёным
от крови крестоносцев склон.
А тех же, кто стоял на стенах,
кто защищали барбакан***,
Валила с ног, как вражьи стрелы,
усталость, а не тяжесть ран.
Хочу, чтобы услышал каждый,
как донимал их летний зной
И люди утоляли жажду
на стены выпавшей росой.
Как брали перец драгоценный,
и в ситуации такой,
В лицо тем, кто штурмует стены,
бросали щедрою рукой.
Когда уже к исходу лета
запас военный оскудел,
Пустили звонкую монету
на наконечники для стрел.
Как двое, став врагу преградой,
в воротах выбитых во двор,
Отбились, но на землю рядом
легли и молот и топор.
Зимой мороз и лютый ветер
пронизывали, сея смерть.
Лишь для стрелков горели печи,
на луках тетиву прогреть.
И рассказать, конечно, надо,
как тайной тропкой сквозь буран,
В Сочельник баскские отряды
прошли и взяли барбакан...
5.
В холодной келье Монсегюра
сырой от мартовских ветров
Бертран Марти сидел на шкуре -
сед, аскетичен и суров.
А перед ним, на крае стула,
в бинтах кровавых, но живой,
Пьер Беллинсен, виконт Мирпула,
сидел с поникшей головой:
«Святой Отец, скажи пожалуй,
зачем Сын Божий нас не спас?
Семнадцать копий нас осталось
и каждый ранен, и не раз.
Мы телом закрываем бреши
в стене, что сделал камнемёт,
И всё себя надеждой тешим,
что помощь всё-таки придёт.
Но нас осталось слишком мало,
и нас всё меньше день за днём».
Бертран Марти вздохнул устало:
«Ну, что же. Значит мы умрём»
«Отец мой, путь есть для победы,» -
виконта взор блеснул огнём:
«Дай «совершенным» арбалеты
и мы их натиск отобьём!
Пусть грех убийства под запретом,
но их здесь сотни полторы.
Пускай взойдут на стены, это
изменит правила игры.»
«Пойми, что это невозможно,» -
в сердцах сказал ему Бертран:
«Ведь станет наша вера ложной,
когда решимся на обман!
Пускай погасят наши свечи,
но всё же правда не умрёт.
И жить надежда будет вечно,
что кто-то вновь свечу зажжёт».
6.
В своём шатре откинув полог,
Юг дез Арси смотрел вприщур,
Как кровью предзакатный всполох
окрасил замок Монсегюр.
И проходили вереницей,
как будто бы вставая в строй,
Его солдат погибших лица,
тех, что послал он на убой.
Давно уже стена разбита,
а крепость всё-таки стоит.
Там были стены из гранита,
но люди крепче, чем гранит.
И если бы не подкрепление
из покорённых городов,
«Катары» сняли б окружение
ещё, возможно, на Покров.
Так стоит ли потери множить?
Быть может мир им предложить?
Ведь для борьбы с их верой ложной
любые средства хороши.
Как будто бы у иезуитов
всё их коварство переняв,
План мира, словно схему битвы
готовит будующий граф:
"...Коль сдастся Монсегюр без боя,
на милость нашу и на суд,
То из имущества с собою,
кто сколько сможет, унесут".
"...Даётся две недели мира,
чтоб каждый выбрал по себе,
Что лучше - жить, отринув веру
или костёр аутодафе".
"...Всем остальным дана свобода,
герб и оружие сохранив,
Уйти, куда кому угодно,
на милость Господа. Аминь".
7.
Две этих мартовских недели
царили тишь, покой и мир.
И вороньё, то что слетелось
на этот бесконечный пир,
Уже смотрело без опаски
от стрел людских и от «болтов»,
Как светлую Святую Пасху
встречали армии врагов..
Одни, чей лагерь был в долине,
устроили свой пир горой.
Другие истово молились,
готовясь к жизни неземной.
И непонятно было птицам
зачем, немало слёз пролив,
Дитя пажу дала девица,
губу до крови прокусив.
Как разобрали баррикаду,
и как обнялись у ворот
Два человека, как два брата.
«Прощай, Бертран!» «Прости, виконт...»
А вороньё не понимало,
зачем готовят столько дров?
Ведь труп зажаренный едва ли
вкуснее, чем живая кровь.
Как двести, в чёрных балахонах,
толпой шли в руки палачей,
И как две трети гарнизона
на смерть за веру шли за ней.
Их всех, сковав единой цепью,
связали в общую судьбу,
И вместе с дымом прямо в небо
их души унесли мольбу.
И словно эха отголоски,
перемешав слова молитв,
Латынь летела: «Патер ностра...”
и по-провански: «Мон Дэи...”
---------------------------------------------------
На поле заживо сожжённых
почти всю ночь горел костёр
И длань свою над миром сонным,
как будто полог распростёр.
Никто за дымом не заметил,
как проскользнули сквозь посты
Четыре тени на рассвете
и сами лёгкие, как дым.
Пьер де Мирпул, два «совершенных»
и паж исчезли как мистраль,
Неся два свёртка с самым ценным -
младенца и Святой Грааль.
* Рутьер — профессиональный воин-наёмник.
**«Carthago ...delenda est» - «Карфаген должен быть разрушен». Этой фразой сенатор Катон Старший призывал граждан на борьбу с заклятым врагом Рима.
*** Барбакан (воен.) - башня, вынесенная за периметр стен крепости. В замке Монсегюр имела ключевое значение для обороны.
Автор выражает огромную благодарность Гадкому Утёнку за ценные критические замечания и помощь в написании текста.