Лет двадцать, до самой смерти, в комнате тёщи моей Елизаветы Дмитриевны стоял шредеровский черный рояль. Жёнушка Маша его потом подарила ребятишкам детского дома. Даже я научился играть на нем то, что в две руки играл Антоша:
На зеленом лугу, их-вох!
Раз нашел я дуду, их-вох!
То не дудка была, их-вох!
Веселуха была, их-вох!
Играл, правда, одним пальцем, но все-таки... А Елизавета Дмитриевна мечтала, что "на фортепьянах" будут играть ее внуки - Антон и Юля. По ее просьбе я как то целую зиму водил Антошу домой к учительнице. Или только осень? Не помню, с тех пор прошло тридцать с лишним лет... Помню лишь, как бродил по двору, ожидая конца урока. Мог бы, конечно, молиться, но голова тогда была совсем пустая - даже и Бога не знающая и молитв не ведающая. Разочарованная голова, потерявшая очарование. Бога, мол, нет, а Государство измельчало. Осталось музыкальное очарование. Вселенская симфония, музыка сфер... Над головой осенняя листва огромных тополей... А потому учебный антонов час длился томительно долго.
Юля ходила в музыкальную школу - на горку возле Вознесенской церкви. Тогда это был краеведческий музей с чучелами. Или чучела стояли в соборе святого благоверного Александра Невского? Не помню... Но очень скоро ей надоело сольфеджио. Правда, нотная грамота ей все таки пригодилась в отрочестве когда училась играть на гитаре. Мы жили тогда на Лермонтова, под Вознесенской горкой, где стоял ипатьевский дом... Почему-то в музей мы не ходили ни разу. Играли с ней в большом парке при харитоновском доме, ходили по мостику на остров с разрушенной беседкой. В сквере возле куда-то шагающих металлических комсомольцев тогда стояли еще и каменные медвежата. Юлька с ними разговаривала и, наверное, кормила травой, как потом кормила в соседнем дворе деревянного медведя и деревянного же полуразбитого крокодила ее дочка (а моя внучка) Маша.
Потом на Вознесенской горке стали строить огромный административный параллелепипед газопроводного управления Бухара Урал, и медведи исчезли. Недавно прочитал, что они восстали из пепла и появились на южной окраине города, возле Ботанического сада.
Если бы нержавеющие комсомольцы могли перейти через дорогу, то обязательно уперлись бы в дом Ипатьева, где их предки-интернационалисты стреляли и кололи штыками русского царя и его детей. Там одно время тоже был музей, даже содержались в плену мощи праведного Симеона Верхотурского, смиреннейшего русского святого (даже имя его было забыто и явлено людям в сонных видениях только лет через пятьдесят после успенья, когда гроб показался над землей и стали происходить исцеления)... Лебяжий пух пустили по ветру еще в 20-е годы... Белый лебяжий пух из раки праведника.
Не знаю, что здесь, в этом советском музее, было основой экспозиции. Может быть, чучела палачей в величественных позах? Восковые фигуры? Но в конце 60-х железные двери подвала были крепко заперты, теперь уж стало немодно бахвалиться истреблением детей.
Впрочем... речь шла о музыке. Елизавета Дмитриевна самозабвенно пела русские романсы, голос был удивительный: "И прошлое кажется сном..." Она пела: «Не кажется…». Она не хотела превращать прошлое в сон. «Мне некуда больше спешить, мне некого больше любить…» Она всю жизнь помнила своего Кирилла, погибшего в феврале 42-го. Маше дурного слова о нем никогда не сказала. Нет, не сказала. Маша любила его…
Пела, конечно, сидя за роялем. Может, инфаркт бы не случился, если бы... Пришла поздравить с днем рожденья гостья - ставшая взрослой соседка из давно исчезнувшего барака. Дочь давно умершего летчика... Эх, была — не была! Хоть и после гипертонического криза, но как без фортепьяно. Форте!!! Спела романс… Потом помирала в больнице скорой помощи на Большакова, которую недавно почему-то упразднили в ходе перманентной революции. Это рядом с Зеленой рощей, которая была кладбищем а сейчас здесь бегают трусцой, гоняют футбол и творят всевозможные мерзости. Рядом с музеем, который был когда то огромным собором Александра Невского и в притвор которого смотрела пушка зеленого музейного танка Т-34. Рядом с уничтоженными могилами её деда Семёна Романовича Половникова и бабушки Ксении Михайловны... Где мы в последний раз соборовались с Машей. Где она в последний раз ходила по храму и прикладывалась к образам… А на втором этаже там лежали взятые в плен иконы. На стеллажах. Может, когда-нибудь их вернут Церкви, как вернули мощи святых? Все посягающие на церковные святыни прокляты на древних соборах…
В 50-х годах, по просьбам сослуживцев, баба Лиза иногда давала уроки музыки. Сиживал там за роялем и Стасик Иг-в - потом, через четверть века, читавший лекции внучке Елизаветы в том самом горном институте. В том самом, который закончила она сама в 38 году двадцатого столетия. Он невозмутимо сидел за роялем... "Стаська, открой рот - закрой глаза!" Это Маша, будущая моя жена, дочка Елизаветы, которой нет уже здесь, на этом развеселом свете. Нет ни Елизаветы, ни Марии... Стасик невозмутимо открывает рот, куда влетает ложка с солью, невозмутимо встает, выплевывает соль в раковину и продолжает играть гаммы. Тридцать лет спустя внучка Елизаветы на геологической практике в Сысерти принесет ему розовый минерал. Ах, студенты... Не могут определить... Так так... Ми-не-рал! Пэсчаник... Очччень интересно! И к концу дня становится ясно: "Бэ-тон!" Почему то замешан на розовом песке... На розовом песке...
Как правило, песок серый. А тут исключение из правил. Мария сама была исключением из правил. Мария, дочь Елизаветы и мать моей Юльки, студентки факультета геофизики. Хотела стать геологом, как бабушка, да я отговорил.
Мария тоже училась музыке и тоже недоучилась. Брала домашние уроки в доме супротив кинотеатра "Салют". Пришли времена недоучек. Легкие времена развитого социализма, когда можно делать дела кое как. Уже не висели над головой голод и смерть. Помню: она садилась к расстроенному роялю (после смерти Елизаветы его уже не настраивали)... Садилась к роялю и: — "Пошшел купаться Уверлей (Уверлей!). Оссставил дома Доротею..." Впрочем, времена тоже были по своему тяжелые. Если пытаться жить честно, то любые времена - тяжелые.
Что же касается музыки... Если Бога нет, то всё позволено, в том числе - услаждение музыкой. Годится любой наркотик, чтобы забыться и уснуть. Попса, Бетховен, марихуана... Эстетический гуманизм. Совпадение добра и красоты. Какая, мол, разница? Конечно, Бетховен благороднее. Лидеры красного и коричневого террора и даже комендант Освенцима упивались классической и всякой другой музыкой. Так ли? Уж чересчур прямолинейно…
Лиза, кажется, верила в Бога, у нее даже была бумажная маленькая икона Богородицы. Но в церковь не ходила, а только в филармонию. Иногда с внуками в консерваторию на бесплатные концерты. Впрочем, раз в год она все таки появлялась в церкви, чтобы поставить свечу. В свой собственный день рождения она шла к могиле матери, а потом - в храм Иоанна Предтечи. Не знаю, молилась ли она там или просто ставила свечу. Она пела романсы и музицировала, но музыкой не спасти душу? Душа буйствовала, особенно под старость. Груз, наверное, был непосильный. Столько лет одиночества…
Ах, кто бы взял за руку, кто бы поставил нас в храме... Кто бы отпел нас и отчитал. Однако... Насильно мил не будешь. Не вязать же нас по рукам и ногам. Не складывать же поленницей в храме. Мы будем орать и буйствовать, так что придется еще и кляп изобрести. Одержимые... Некоторые предлагают нас в таком виде и в рай отнести. В ад, мол, после телесной смерти тащить негуманно. Так и будем лежать в раю поленницей, дико вращая глазами. У кого ад в душе, тому и рай становится геенной огненной.
Вскоре после успения Марии мы с Юлей пошли в храм и заказали 10 летнее поминовение Елизаветы. До 2004 года - на деньги, которые остались после похорон Маши. Вечная память... Прости нас, Господи. Прости Бориса, Марию и Елизавету. Ах, как она любила резаться со мной в шахматы! Сто раз перехаживала, чуть не на десять ходов возвращала партию… Я, правда, ей не перечил. Одиннадцать лет мы с ней развлекались игрой. С перерывами на размолвки. Я с ней, конечно, никогда не ругался, просто помалкивал, молчал. В 69-м году Мария подарила мне шахматы на день рождения.
Неужели мне было когда-то 28 лет? В 69-м Маше удалили кисту, я навестил её в посленаркозном бреду, но она меня выгнала (лежат, мол, бабы после операции, тебя стесняются), а в 70-м вырубили костную опухоль мне. Память о йеменской Сане. Смерть ходила вокруг, но я ее не видел… Недавно нашел в старых бумагах у матери свою давнюю записку из больницы: «Мама! Я жив, здоров и невредим. После операции слегка подташнивало. Подремал, поел супу, пюре с мясом и сейчас — как огурчик. Борис».
Тошнило и во время операции; врач посоветовал дышать глубоко, чтобы прошла тошнота. Надо было убрать осколки костей из лобной пазухи (опухоль вырубали зубилом — голова подпрыгивала), но отказал прибор, с помощью которого промывали рану. Хирург стал лить какой-то раствор просто так — благо, пазуха хорошо сообщалась с носом, всё вытекло. Думаю, прибор отказал из-за моей ссоры с операционной сестрой — по поводу открытой форточки. Врач сказал: никогда не отказывал… Забыл его имя. Господи, помяни его, помоги ему, упокой его душу. Он уже тогда был старый…
Мария ворвалась тогда ко мне в палату, разметав все преграды… В палаты там посетителей не пускали. Посидела пять минут, по голове погладила… Хирургическое отделение располагалось на Эльмаше, недалеко от трамвайной остановки. Отец с матерью тоже приезжали. Отец, кажется, тогда поскользнулся и упал на улице. Он был грузный мужик. Я их принимал в вестибюле — с опухшим и синим лицом. А на брови, кажется, был валик. Так искусно зашил хирург, что ничего не видно. Только лоб онемел с одной стороны, потому что пришлось перерезать нерв. А я спрашивал: чувствительность восстановится? Молодость… Кажется, что всё можно восстановить. Что всё можно исправить, поправить, сделать, как было раньше.
Всё прошло. Осталась песенка на клочке бумаги… старая песенка… Маша ее воспроизвела — ту песенку, которую когда-то напевала мать:
Мой Лизочек так уж мал, так уж мал,
что из крыльев комаришки
сделал он себе штанишки — …
и летал… (Летал? Не помню… У Маши нет этой строки.)
Что из грецкого ореха
сделал стул, чтоб слушать эхо —
и кричал…
Что из листика сирени
сделал зонтик он для тени —
и гулял…
Что надувши одуванчик
заказал себе диванчик —
тут и спал…
Тут и спал… тут и спал…
Это Аксаков… Наверное, Марию во сне вижу я каждую ночь, только не всегда помню сон… В последний раз я сел на кровать в нашем кашинском деревенском доме… в рубашке было прохладно… Маша сидела на лавке возле стола, говорит: накинь чего-нибудь… И мы с ней вместе отправились за пиджаком… Ей было не лень отправиться за пиджаком, чтобы согреть меня в моем сне.
Что же касается музыки… «Музыкальные звуки, возбуждая особым образом душу человека, способны приводить ее в некое возвышенное и приятное расположение, напоминающее райское блаженное состояние и в какой-то мере восполняющее его отсутствие, на краткое время позволяя забыть ей о тяжких заботах мира. Таким образом, музыка, являющаяся неким заменителем или эрзацем нетленной райской пищи, могла возникнуть и стать необходимой только в результате утраты человеком райского блаженства вообще и способности слышания пения ангелов в частности.
Естественно, что столь противоположные явления, как богослужебное пение и музыка, не могут иметь единой истории и развиваются отдельными, самостоятельными путями, то соприкасаясь друг с другом, то расходясь и существуя независимо один от другого».
Наши предки Сиф и Каин… Авель-то был убит. «Путь сифитов и путь каинитов — это разные реакции человеческого сознания на грехопадение и изгнание из рая. Желание вновь обрести утраченное блаженное райское состояние стало основным и всепоглощающим желанием всего человеческого существа, однако практическое осуществление этого желания было разным. Сифиты пошли по пути призвания имени Господа, то есть по пути попытки личного примирения с Богом и покаяния перед Ним в надежде получить когда-нибудь прощение и возвращение утраченного состояния.
Каиниты пошли окольным путем и попытались «воссоздать» само райское блаженное состояние земными средствами, «устроиться на земле без Бога», следуя примеру своего прародителя Каина, который после убийства Авеля «пошел от лица Господня», построил первый город и заложил основание материалистической цивилизации.
…Тишина души, или особое душевное молчание, есть начало богослужебного пения.
…Возбуждение бестелесного, душевного начала с помощью начала материального и с помощью физических усилий роднит музыкальную стихию со стихией наркотических опьяняющих веществ, ибо и там и здесь душа возбуждается различными физическими действиями и образованиями. С особой силой это единство проявляется в древнеиндийском культе Сомы и в древнегреческом культе Вакха-Бахуса-Диониса, в которых пение, танец и опьянение являются необходимыми составляющими состояния экстаза. Душа как бы опьяняется музыкальными звуками и в этом опьянении получает некие «сверхсилы».
…В истории есть общая тенденция к размыванию богослужебного пения музыкой, что связано со слабостью человеческой природы и подверженностью ее «зовам плоти» и «зовам мира сего».
После того как «открылась дверь» для индивидуального композиторского творчества, богослужебное пение сделалось открытым для различных новаций и изменений. Встав на путь постоянной смены различных школ, направлений и стилей, оно стало определяться не каноном, освященным Церковью, но полетом фантазии того или иного композитора.
…Все великие композиторы Запада: Бах, Моцарт, Бетховен, Верди — писали произведения для Церкви, но произведения эти ничем, кроме богослужебного текста, уже не отличались от их светских сочинений, что позволяет говорить о том, что с ХУ11 века богослужебное пение на Западе вообще прекращает свое существование, уступая место некоему эрзацу — церковной музыке, написанной по современным светским образцам композиторами, преследующими свои личные творческие цели.
…Современное состояние музыки (рок-н-ролл?) есть логическое продолжение единого музыкального исторического процесса, уводящего сознание все дальше и дальше от Церкви. «Современная музыка» и «классическая музыка» есть лишь различные стадии этого процесса, в котором каждая из исторических стадий удаляет сознание от Церкви и несет за это равную ответственность со всеми другими стадиями» (В.И.Мартынов. История богослужебного пения. М., 1994).
Есть о чем подумать? Музыка… В так называемой классической музыке много изнаночных элементов… Что это такое? А вот если шубу вывернуть мехом наружу… Так изображали во время игрищ нечистую силу. Вот эта операция, вот этот выворот наизнанку называется так — инверсия. Если есть две стороны явления (лицо и изнанка), то его нормальное состояние — когда в «числителе», на главной позиции, располагается лицо, а в «знаменателе» — изнанка. Однако враг рода человеческого все время пытается любое явление мира сего вывернуть, подвергнуть инверсии, поменять местами лицо и изнанку, числитель и знаменатель. Если Бог ставит, например, в числитель душу и дух, а в знаменатель — тело, то сатана все время пытается вывернуть соотношение. Пытается поставить на главную позицию плоть со всеми ее чрезмерными претензиями. А в музыке композитор использует инверсию вполне сознательно. О чем и пишут умные люди:
«Ритм, обращенный во времени, звучащий от конца к началу, в музыкальной литературе принято называть инверсией, или обращением, исходного ритма.
…Обращения мелодий подразделяются на два типа: зеркальное отражение и инверсию. …Инверсию мелодии можно подвергнуть отражению относительно горизонтальной зеркальной оси, но можно поступить и иначе: сначала построить зеркальное отражение исходной мелодии, а затем его обращение. Результат в обоих случаях получится один и тот же. Полученная вариация исходной мелодии называется отражением инверсии или инверсией отражения.
Построение разнообразных отражений мелодии было излюбленным РАЗВЛЕЧЕНИЕМ композиторов прошлого. Полученные вариации (а различные отражения в определенном смысле можно считать вариациями исходной мелодии) в свою очередь служили исходной темой для последующих вариаций.
Чтобы написать мелодию, которая не только прекрасно звучала бы сама, но и оставалась бы эстетически привлекательной при зеркальном отражении и инверсии или даже допускала художественно полноценное исполнение на два голоса, один из которых вел бы исходную мелодию, а другой — ее инверсию, композитор должен был обладать поистине виртуозной техникой. Наивысшего расцвета это искусство достигло в творчестве Баха. Слушая его «Музыкальное приношение», «Искусство фуги» или «Хорошо темперированный клавир», трудно поверить, что эта великолепная музыка написана по столь сложным «правилам игры».
Искусство построения симметричных мелодий не было предано забвению и композиторами последующих эпох. Множество примеров тому мы находим в современной музыке» (Б.Варга, Ю.Димень, Э.Лопариц. Язык, музыка, математика).
Православное богослужебное пение… Да, конечно, это Небо, однако небо – на земле. Но тут я должен всё-таки воздать должное высокой классике. И даже высокой песенной культуре. «Земля — юдоль изгнания, юдоль непрерывающегося беспорядка и смятения, юдоль срочного страдальческого пребывания существ, утративших свое первобытное достоинство и жилище, утративших здравый смысл». Это св. Игнатий Брянчанинов — «Слово о смерти». Великая классическая музыка – это, наверное, и есть наша трагическая Земля, исполненная страданий и скорби.
А уж рок-н-ролл, конечно, – подземелье. Если земля забывает про Небо, то подземелье получает власть на земле, вылезает наружу, становится преисподней. Защита земле – наше Небо, наша Церковь с её богослужебным пением, с её исцеляющими душу таинствами. И литературная наша речь погибнет без церковно-славянского богослужебного языка – станет жаргоном. А без Церкви… Без Церкви и сама земная трагедия становится бессмысленной. Зачем страдаем, если в конце концов не спасаем душу, очистившись страданьями? Если земная трагедия нелепа и бессмысленна, то единственный путь на земле – отдаться преисподней комедии, где всё позволено – вплоть до растления души.
Так что живая структура здесь такова (если говорить на языке греческой античности): МИСТЕРИЯ и ТРАГЕДИЯ/комедия. Здесь комедия в знаменателе, в подземелье, то есть на своём месте. Но подземелье становится преисподней, когда надмевается и вылезает в числитель, на главную позицию. Это ж понятно: даже и в цирке клоун не может быть главной фигурой, он лишь вспомогательный элемент при трагически-прекрасной, смертельно-опасной воздушной акробатике. Он здесь нужен в силу нашей немощи – чтоб нам не задохнуться на трагически-высокой ноте.
Общество умирает, когда властителем его когда-то высоких дум становится эстрадный клоун, трикстер, забывший своё место. Мы все тогда становимся духовно мертвыми, только не знаем об этом. В православных церковных Таинствах бьют источники живой воды, а мы не знаем об этом. И знать не хотим. Лишь воцерковлённые люди могли создать высокую классику. И слушать её – тоже. А мы… Пьём мёртвую воду мира сего… Пепси-колу и рок-н-ролл.
"Владеем сокровищем, которому цены нет, и не только не заботимся о том, чтобы это почувствовать, но не знаем даже, где положили его. У хозяина спрашивают показать лучшую вещь в его доме, и сам хозяин не знает, где лежит она. Эта Церковь, которая, как целомудренная дева, сохранилась одна только от времен апостольских в непорочной первоначальной чистоте своей, эта Церковь, которая вся со своими глубокими догматами и малейшими обрядами наружными как бы снесена прямо с Неба для русского народа, которая одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши, … — и эта Церковь нами незнаема! И эту Церковь, созданную для жизни, мы до сих пор не ввели в нашу жизнь!"
Это Гоголь написал полтора столетия назад… Гоголь, которого Белинский за эти слова изругал чуть не матерно. И это "Письмо Белинского к Гоголю" запоем читала и почитала российская интеллигенция. Это, конечно, симптом. Симптом страшной болезни. Красная сыпь. В конце Х1Х века почтенные мужи Екатеринбурга основали публичную городскую библиотеку и нарекли ее именем неистового Виссариона. Сами на головы свои призвали раскаленные угли… Сыпной тиф… Подвалы чрезвычайки…
Мы всё время забываем: оригинальные идеи Ивана Карамазова реализует его брат Смердяков.