После того, как Большого гнома выбрали старейшиной, гномский совет мудрейших попытался установить его возраст. Это оказалось невозможно. Жил-то он, видать, долго, но так хорошо сохранился, что мудрейшие были поставлены в затруднительное положение. В конце концов, они приняли решение закрепить за ним условный возраст в триста лет и условный день рождения в первый день весны, чтобы больше не сбиваться со счета. 1 марта объявили общегномским праздником весны и рождения Наимудрейшего из старейшин. И начали готовиться.
Больше всех, конечно, суетился Маленький гном. Он украшал все, что попадалось ему на глаза – и в домике и вокруг. Развесил по стенам, как шарики, надутые и подкрашенные рыбьи пузыри, расставил берестяные стаканчики с подснежниками. Положил перед тарелками приглашенных гномов берестяные дудочки (гномы любили после верескового меда подудеть). Маленький гном смастерил для Большого новую расческу для бороды (старая совсем уж плохая была, да и затерялась куда-то). И еще смастерил (это уж не совсем сам, тут и Николаич и другие гномы помогали) кресло-качалку. С тайной надеждой, что в таком чудесном кресле Большому гному захочется почаще сидеть у печки, отдыхать. А, может, и Маленького на коленки посадит, расскажет про старинные времена, про вересковый мед. Или еще чего…
Гномуся, раскрасневшаяся и даже похорошевшая от хлопот, тоже старалась, как могла. И меду припасла и плюшек. Хотя Маленький гном все равно думал, что его дела-то поважнее. Мед выпьют, плюшки съедят, а креслице – вот оно, никуда не денется. И борода с расческой на месте останутся.
И вот, наконец, все приготовили. И наступил первый день весны. И гномы собрались, чтобы торжественно встретить весну и день рождения Большого гнома.
Поначалу все шло так хорошо, так весело и слаженно, что гномы чувствовали себя большой, дружной семьей, объединенной общим, очень важным праздником. Все говорили, какой молодец этот Большой гном, как хорошо, что он у них стал старейшиной и что у него теперь есть свой день рождения. Дудели в дудочки, пили вересковый мед…
А потом Большой гном как-то заскучал, стал позевывать, торопиться куда-то, задумываться о чем-то своем. Взрослые гномы этого за беседой, дудочками и медом даже не заметили. А Маленький все замечал. Ему было обидно. Большой гном встал с своего нового кресла-качалки и, стараясь сделать это как можно незаметнее, стал собирать инструмент. «Как же так?» - хотел закричать Маленький гном. «Я так ждал этого дня, а ты…» Но он просто подбежал к двери и молча заглянул в глаза Большому гному. «Делу время, а потехе, так сказать, час» - серьезно сказал Большой гном и вышел из домика. Маленький гном – за ним.
Там, за дверью, был блестящий под солнцем снег, ничто не говорило о приходе весны. Разве что птицы начали петь, да кое-где сквозь снег пробивались подснежники и первоцветы. И вдруг они увидели, как посреди белого дня по снегу бегут зайцы. Они скользили по насту, проваливались в пушистый снег и вели себя так беспечно, как не может себя вести нормальный заяц. «Но ведь их может увидеть лиса. Или волк. Или коршун. Надо их предупредить» - встревожился Маленький гном. «Не стоит. Это мартовские зайцы. Они сейчас ничего не боятся. Даже смерти. Значит, им так на роду написано», - не очень понятно объяснил Большой гном. На каком роду? Что написано?…
И тут, среди этого снежного, но все-таки весеннего дня, в этом волшебном, гномском лесу впервые, не прячась за Маленького гнома и Гномусю, появляюсь я – автор. И говорю: Смотрите. Я тоже – мартовский заяц. Ну, не совсем, конечно. Потому что я боюсь потерять их всех – Большого гнома, Николаича, Германа и всех других, милых моему сердцу гномов, гномих и гномиков. Сильнее всего - Большого гнома. Но почему-то вот сейчас, в этот мартовский миг, я не боюсь смерти. Я готова бежать по снегу и насту в солнечных лучах, подставив израненное сердце под удар.
После марта наступит апрель. Растают, как нелепое видение, мартовские зайцы, станут обыкновенными пугливыми комочками. И я уютно спрячусь за Маленьким гномом и Гномусей. Но сейчас… Сейчас я – мартовский заяц.