Крошечные спицы торчат из каждой клетки…
Спиной ударил землю, не смог открыть глаза.
Минуя лоб и нос, они ползут по шее.
Слепые капли влаги… Наверное, слеза…
Касанием руки поглажу свою кожу,
И мне расскажут пальцы о виде рваных ран.
Из глаз, лаская боль, ручьем стекают слезы:
Они расскажут правду, касаясь языка –
Пьянящий аромат и привкус первой группы
Открыли мне дорогу… Дорогу изнутри…
Рука коснулась век… Но как же это глупо!
Ощупывать пустоты сквозь жар своей крови.
Зеленая дорога по красным звездам вьется,
Серебряные волны касаются волос…
Но это – в голове. На самом деле – льется,
Стекая по щекам, простой осенний дождь.
А что вокруг меня? Теперь уже не знаю.
Я вижу только то, что зреет на душе.
Картины этих сфер нечасто совпадают:
Сомнений не осталось: того, что вижу – нет.
А вижу я немного – лишь бритву под ногами.
Куда с нее свалиться – решать теперь не мне:
Ломать больные пальцы разбитыми камнями?
А может – без вопросов искать на все ответ?..
Куда теперь идти? По старому бульвару,
Который для меня – мерцающий каскад.
Зелено-желтый бред с рубиновым фонтаном.
Споткнулся о поребрик…Мне больно, я искал…
Ору себе: «Вставай с колен, ****ь, тряпка!»
Но что за бред?.. Мне вновь семнадцать лет.
Ich will deine Seele... Снова непонятно…
Все это было… А быть может – нет…
Я только помню – мне хотелось крови.
Я молча брал и грел на теле сталь…
Во мне – три тучи в небе цвета ночи,
И три креста, что капали из глаз…
Не знаю, где… Я вижу только пепел,
Что от костра под домом номер два.
Где был балкон, теперь летают перья,
А в бликах света, у окна стоит ОНА…
В ее руках – весы с семью цепями,
Звеном алмазным извивались, как змея.
Уду к тебе! Ловлю асфальт ногами
И знаю – вру: я так люблю тебя…
Ее глаза из платины излиты,
А волосы – чернее только грех…
Но что за черт... В ладони гвозди вбиты,
А изо рта исходит детский смех…
Свисая со столба, она мне говорила:
«Возьми меня с любовью, не медли, ну давай!»…
Редели ее волосы. Старела, выла, гнила.
Она истлела быстро… Рассыпалась, смеясь…
Я больше не могу… Такое уже было,
Но не было так страшно моей больной душе.
Коленок поцелуй коснулся стекол битых
И нервы разорвались на медленном огне…
Меня ласкает боль…Картина изменилась
И небо раскололось, пошел багровый дождь.
Вокруг меня толпа в асфальте растворилась.
Вдали упало солнце и породило ночь…
Но я открыл глаза, и ужасы пропали:
Красивый парк, деревья и мирный выходной.
У красного забора четыре шлюхи встали,
Одна из них хотела «за так» побыть со мной.
Заходим в переулок, на правила не смотрим
И, молча погружая себя во власть любви,
Я чувствовал огонь. И ничего не стоит
Поддаться искушению, желанию крови…
С себя снимаем все и вместе остаемся,
Но этого ей мало, и локоны берет,
Срывает с головы, и кожа громко рвется,
Свой дивный макияж, лицо и молча ждет.
Ногтями обдирает глазницы, губы, руки
И вены. Все обрывки украсили асфальт.
Взглянув в мои глаза, она сказала: «Сука!»
И с хохотом присела одежду собирать.
Ломает себе шею и бритву извлекает,
Облизывает руку, протягивает мне.
Опять глаза пробило – она не умирает…
«Exorzio!» – кричу: «гори, гори в огне!»
Упала на брущатку и стала извиваться.
Но вздохи прекратились, и ветер прилетел,
Унес ее следы – песок кроваво-красный.
Сквозь сердце пролетела – я охнул и осел.
Лежу, целуя землю, и слабо понимаю:
Сейчас мы были в парке, теперь – на этаже.
Четвертый или пятый… Он светел, аккуратен.
Такой красивый вид открылся мне в окне.
Я подхожу к нему и молча наслаждаюсь
Уютной улицей… И пропастью на ней.
Но в эту пропасть что-то медленно стекает.
И это – тени, что остались от людей…
Немного боязно, но смелость будет даром,
Тем, кто познал душой и сердцем страх,
Кто смотрит в пропасть, времени не зная,
Но смотрит с вечной гордостью в глазах…
И, съев последний человеческий остаток,
Разлом пропал, как утренний мираж…
Зеленый сом сюда на завтрак заплывает,
Плывет по воздуху… Меняется этаж.
Мельчают стены, деформируются окна,
А рыба пела о неясных мне вещах.
«Не есть, что зрим». Но завтракает плотно,
И ест, что зрит, съедая даже страх.
Подплыл ко мне. На ухо что-то шепчет…
Неясный шум, но слово есть одно:
Простое – «Прыгай! Или будешь съеден!»
Взглянув на смерть, я выпрыгнул в окно…
Врезаясь в воздух с алыми огнями,
Узрел невидимый собак умерших слой.
Что приросли к земле и стали фонарями,
Отдали весь свой свет, желая быть собой…
Летел я мало и, в асфальт ныряя,
Услышал брызги звуком ломаных камней.
Секунда, миг, земля – и все пропало,
Осталась только площадь – и я теперь на ней…
Обсох и встал. Увидел – предо мною
Стоит колосс – кинжал размером с дом,
И куча свеч тонула в луже гноя,
И ни души, и лишь туман кругом.
Затмив собой луну, простор и небо,
Он громогласно, очень четко говорил:
«Я же сказал – гордыня – это беды,
Но ты не внял, дурак, и душу загубил!»
Закончил речь… Его обвили нити.
Уже не те, что дали мне мой плед,
А только те, что сорваны с убийцы.
Которых не было, не будет, да и нет…
Распятый шарф, застывший на колоссе,
Истошный крик из дьявольской толпы:
«Землей рожденный, вскормленный землею -
Он снова станет достоянием земли!»
Кусочки лжи рождают только правду.
Вернее, истину – она на всех одна.
Закончив речь, вместилище пропало,
И в темноте опять стоит ОНА…
«Ты виноват! И должен быть наказан!
Отдай мне сердце, милый, и умри!»
И протянула нож, затупленный и грязный.
«Давай же, вырезай! Себя не стоишь ты!»
Сливаясь с ним в одно, совсем забыл о боли:
Есть только пустота и сердце на руках.
Протягиваю руку с остатком моей воли,
Ответом будет фраза: «вкуснее, чем в мечтах!»
Вонзая свои зубы в мое больное сердце,
Кусая и глотая, она запела всласть:
«К тебе дождем вернусь!» - с улыбкой не небесной
Она стекла под землю, промолвив: «помни, мразь!»
Убей в себе раба! И снова все пропало…
Но вдруг возникла улица, по ней ползут клубки.
Ну, вот тебе и нити – чужие идеалы…
Убей в себе раба… Себя почти убил!
Ползет цветной поток, веревки оставляя,
На них – застывший голос оторванной беды.
Когда-то я ходил, их молча собирая
И говорящий плед себе на память сшил.
Теперь он мне глаза и душу заменяет…
Гуляя по шестому, последний круг искал,
Но, окна находя и двери открывая,
Я даже не заметил, что в нем уже шагал…
Серебряный пейзаж, коричневые тени.
Ищу заветный центр. Ну, где ты?! Дай мне знак!
И, руку протянув, коснулся ржавой двери.
Он найден! Наконец-то! Я выход отыскал…
Слегка нажал на дверь – замок не поддавался.
Ударил по засовам, по петлям. Рвал кулак.
И как ее открыть? Один рубеж остался,
Но как его осилить? Явилась мысль – никак.
Ласкающая боль – не все решает сила…
Быть может, что-то свыше? А может быть – во мне.
Прощупал пустоту, откуда сердце вышло.
Ладонью по сосудам – и ключ стоит в замке.
Два раза провернул звенящие осколки,
И, что-то прошептав, секрет открыла дверь:
За нею – кабинет, а по стенам – иголки,
В сияющем камине седой огонь горел…
Не зная, почему, я вспомнил о собаках,
О братьях наших мертвых, что в улицу вросли.
Я начал понимать, что дело здесь не в страхах,
А в том, что и со смертью не портятся они.
Пес хочет послужить, кому так сильно предан,
И даже после грани давать ему ответ:
При жизни это лай, а в миг собачьей смерти
И после рубежа… Быть может, это свет…
…Шагнул и пригляделся: на выцветших обоях –
Неясные портреты с иголками во лбу.
Одно из этих фото мне кажется знакомым –
В него еще не вбили последнюю иглу…
«Ну, здравствуй, дорогой!» - откуда этот голос?..
А рядом у камина стоит плетеный стул.
На нем сидит фигура с горящею свечою
И тихо напевает: «Тебя я обманул!
Сейчас зажжется свет, и ты меня увидишь,
Но прежде – ты ответишь, зачем ко мне пришел.
Подумай. И скажи – ты знаешь мое имя?
Я думаю, что знаешь. Ведь ты со мной знаком».
Зажегся яркий свет – и я его увидел.
Я думал – Сатану, но больше потрясла
Картина перед взором – любил и ненавидел:
Ехидно улыбаясь, в огне стоит ОНА…
И лишь тогда заметил лицо на каждом фото:
Сто тысяч фотографий – иголки в них и я.
Одна из них осталась без выбоин на горле,
Но по лицу стекала кровавая струя.
«Осталось совсем мало, взгляни в свою гордыню!
Иголки в твоем теле, а тело твое – здесь!
Прошедший семь кругов не сможет их покинуть.
Он даже не заметит… Ты знаешь – тебя нет…»
Зажата в ее пальцах последняя иголка.
Ласкает ею губы и свой прекрасный лоб
И вырезает крест обратно обращенный.
Сгорающие фото собой связали гроб.
Exorzio! – кричу: бросай свою иголку!
«Конечно же, я брошу, любимый мой – лови!»
Смеялась и тряслась: «Срываю свою кожу!
Сейчас увидишь все! Пойми, узри, умри!»
Иголка полетела, сверкая, устремилась,
А предо мной предст…………………….
… - Да ****ый урод!!! Какого, сука, ***?!
- Как это получилось? Старайтесь объяснить.
- Он вышел на асфальт! Наверное, под дурью!
Я, ясен пень, машину не смог остановить!..
- Ах, жалко паренька… Ведь он же совсем молод!
- Вы лучше посмотрите – на нем же нет лица!
Он весь изломан в хлам! Какая была скорость?
- Да, около шестидесяти…Какие тормоза?!
- Вы в скорую звонили? Когда они приедут?
- Минут так через восемь. Давайте, будем ждать.
- К чему все это надо?! Они ведь не успеют!
На вызовы по трупам зачем им приезжать?!..
…Последняя иголка вонзилась в его тело…
Любимый экзорцист! Насколько ты был глуп!
Наверное, не понял – забудешь все. что сделал.
С чего все начиналось… Закончилось все тут.
Ты знал, что будет больно, но шел в круги упрямо.
Ты видел, что не видят – обратный лик добра.
Ведь тем, кто так страдает, завидует сам Дьявол.
Затем и выдворяю тебя на небеса…
Тебе не будут рады! Тебя не примет небо!
Тебя в свои объятья не принял даже ад.
Рожденный на земле обратно канет в землю…
Воскреснешь и забудешь о всех семи кругах…
Давно я тут… Узоры здесь все те же.
Такие же портреты, такая же стена…
Но раньше я кричал, теперь мой голос шепчет.
Сто тысяч фотографий… на каждой из них – я.
С иголкою во лбу сто тысяч раз свисаю,
И есть одно лишь фото – цветное, без иглы.
Единственное фото, с которым я общаюсь.
На нем сверкают мысли, читаются мечты.
Мечты о всех кругах, с Exorzio на флаге.
Я сам о них когда-то, наверное, мечтал.
Живое фото шепчет, живое фото знает…
И слышится начало: «Давно судьбе я внял»…
2010