С о д е р ж а н и е
1. Сумасшедшие
2. Фуражка (В День Победы)
3. Деду
4. Рожок
5. Матушка родимая
6. Советский Крым
7. Я испугал Вас нежностью своею
8. Присады
9. "Гарвардские мальчики"
10. Ты плачешь
11. Разговор с другом
12. Нищие
13. Примерка
14. Рекомендация
15. Россия, Русь...
16. Летописцы
17. Мир без насилия
18. Маменька
19. Троица
20. Замело деревню
21. Рощица прозрачная, нагая
С У М А С Ш Е Д Ш И Е
В старинных зданиях Петелинской* больницы
Надёжны стены, окна — крепости бойницы.
Фашисты ставили в те окна пулемёты —
Какие мощные естественные доты!
Какой обзор — в бинокль Упа** почти что рядом.
Их не достанешь тут ни пулей, ни снарядом...
Ну а больных, чтоб не мешались под ногами,
Гони на улицу прикладом, сапогами.
Зачем психованным пилюли и постели:
Лежачим — пули, остальным — гулять в метели.
Так поднимай же их с кроватей, полусонных —
Пусть убираются в чём есть: в одних кальсонах...
Гора Осиновая***, Упское***, Барьково***,
Вы столько видели, но только не такого!
А не хотите ли ещё вы этих, шедших
Куда глаза глядят, раздетых сумасшедших?
А если кто из них и вылечен — понятно,
От лютой стужи он с ума сошёл обратно...
Присады Нижние*** и обе Еловые***,
Недалеки до вас дорожки полевые,
Но если ноги, если руки — как сосульки,
Не добрести, не доползти до вас за сутки.
А доползёшь — не трогай лихо, если тихо —
Кому же нужен лишний рот, к тому же психа...
Помог ли кто им? Знать — не знаю. Но едва ли:
Их немцы — гнали, и свои — не принимали.
Спроси в Никитино***, в Бредихино***, в Ильинке*** —
Ну кто их вспомнит? И нужны ли им поминки,
Тем, что по улицам прошли, как привиденья,
За восемь лет почти
До моего рожденья?
Ну разве только моя тётка пожилая
Поставит свечку им и рая пожелает.
Забьётся сердце у неё, как у синицы.
Она всю жизнь свою работала в больнице.
Теперь она за всех убогих молит Бога.
Наверно, тоже сумасшедшая немного...
* Петелино — посёлок недалеко от г. Тулы, где была до войны и теперь тоже расположена Тульская областная психиатрическая больница
** Упа — река в Тульской области
*** Осиновая Гора, Упское (Сергиевское), Барьково, Нижние Присады, Большая и Малая Еловые, Никитино, Бредихино, Ильинка — деревни под Тулой
Ф У Р А Ж К А
(В День Победы)
В боевом солдатском званье,
В гордом званье старшины,
В новом обмундированье
Возвратился дед с войны.
Гимнастёрку и рубашку,
Пару яловых сапог
Износил он. А фуражку
Почему-то всё берёг.
Надевал фуражку в праздник,
Очень ею дорожа.
Бабка скажет: «Новой разве
Нету? Всё для куража!
Как в такой пойдёшь к соседу:
Не хозяин, что ль, рублю?
На базар поеду в среду —
Шляпу там тебе куплю…»
Дед припрятанную «Старку»
Брал: да что тут говорить? —
Спорить с бабкой, что по танку
Из винтовочки палить…
Не спеша он шёл к соседу,
Что под Курском воевал,
И с соседом за Победу
«Старку» — чаркой распивал.
С ним, осколком ослеплённым,
Пел о самом дорогом,
Пел и плакал!
И гранёным —
Пил за мёртвых самогон!
Добирались и до бражки…
Правда, ум не пропивал:
Никогда чужой фуражки,
Уходя, не надевал.
Перед бабкой отвечая,
Говорил: «Да что там пью? —
От чужих же отличаю
Я фуражечку свою!»
«…Отчего ж тебя качает,
Что корову в борозде?
Знаю, как ты отличаешь:
Ты ж — на ощупь, по звезде!..»
Дед молчал. Когда ж от брани
Строгой бабки уставал,
Не ложился на диване —
Уходил на сеновал.
И проваливаясь в небыль
От нахлынувшей тоски,
Видел он, как шли по небу
Краснозвёздные полки.
Там по цвету и по лаку,
По немеркнущей звезде —
Узнавал свою фуражку!
Ту, что в доме, на гвозде…
Д Е Д У
Мы попросим нашу бабку
Протопить нам к ночи баньку,
И, ступая на порог,
Мяты, липы, зверобою
Не забудем взять с собою,
Чтобы слаще был парок.
В шайке веничек распарим,
Чайник травами заварим —
Помогает пропотеть,
Будем чаем упиваться,
Долго веником стегаться —
Каждой клеточкою петь!
Дверь откроем — и с разбега
Упадём в объятья снега!
И под юною луной
Канут хвори и заботы,
И к тебе вернутся годы,
Годы, взятые войной!..
Если ж так вернуть их сложно —
То, давай, тогда мы сложим
Жизнь твою и жизнь мою
(Пусть мне тоже будет больно!)
И разделим — как обоймы
Поделили бы в бою.
И расправятся морщины —
Жизнь примеряют мужчины
Вновь, как чистое бельё…
Как, тебя мочалкой драя,
Я о шрамы обдираю
Сердце штатское своё!
Р О Ж О К
Я ещё застал рожок,
Настоящий, деревенский —
Будто мягкий голос женский
Собирал нас на лужок.
Поутру под ветхий кров
Звуки нежные вторгались,
И проворнее коров
Мы на улицу сбегались.
Шли деревней пастухи.
Кнут свистел — и пыль, как порох,
Вдруг взрывалась!
Петухи
Голосили на заборах.
В мире утреннем, живом
Всё светилось от восторга,
И казался волшебством
Шар, встающий из-за стога…
Гнали стадо на луга,
Заливные, клеверные —
Вились волосы льняные
У мальчонки-пастуха.
Он играл, играл, играл,
Будто сказывал былину —
Даже злого бугаину,
Видно, за сердце он брал:
Опечаленный бугай
Шёл, губой кольцо качая,
Никого не замечая,
Хоть под носом пробегай…
М А Т У Ш К А Р О Д И М А Я
«Матушка родимая, матушка родная,
За окном не светят звёзды, в поле мгла ночная.
Как пойдёшь ты на дежурство ночью по просёлку,
Что ты скажешь — слышишь: воет! — встретившему волку?» —
«Воевода волчьей рати,
Впереди вся ночка,
А меня пусти ты ради
Малого сыночка!..»
«Матушка родимая, матушка родная,
Кое-где мерцают звёзды, в поле тьма ночная.
И мерцает лёд просёлка красной лунной медью.
Что ты скажешь злому зверю, шатуну–медведю?» —
«О, дремучих чащ хозяин,
Я прошу отсрочку:
Скоро выпускной экзамен
Предстоит сыночку!..»
«Матушка родимая, матушка родная,
В облаках сверкают звёзды, в поле жуть ночная.
По просёлку ходят в дымке люди–невидимки.
Что ты скажешь джентльменам кистеня и финки?» —
«Атаман, вас браги бочка,
Пир горой, веселье —
Ждёт на свадьбе у сыночка
В это воскресенье!..»
«Матушка родимая, матушка родная,
Празднично сияют звёзды, тает мгла ночная.
По просёлку Белый Ангел к нам на скорой мчится!
Что ты скажешь ему, зная: без толку лечиться?» —
«Белый Ангел! Канет мука,
Верю! Ставь же точку!
Окрестить мне только внука
Дай помочь сыночку!..»
С О В Е Т С К И Й К Р Ы М
Советский Крым!
Забыть нельзя его!..
Я поклониться вам готов,
Гостеприимные хозяева
Курортных крымских городов!
Я вспоминаю Нину, Колечку,
Взгрустнувшего их кобеля
И конуру, где снял я коечку
За два доельцинских рубля.
Да что мне нужно? —
Я ж не жадина, —
Кафешку близкую и душ.
Ведь и студента солнце жарило
Одно,
И люксовских чинуш…
А море ласковое пенилось —
И влажной нежностью дыша,
Смирялась и не ерепенилась,
Не зная зависти, душа.
И ничего не ждал от быта я —
Но ждал от бытия всерьёз,
Что тайну всякого события
Душа поймёт над бездной слёз.
Не зря ж стремится быть невинною,
Простору вечному — родной,
Сверяя суть свою глубинную
С морской солёной глубиной!..
И от родства того бездонного
Весь мир хотелось целовать —
И кобеля жалеть бездомного,
Пуская на ночь под кровать…
Я И С П У Г А Л В А С
Н Е Ж Н О С Т Ь Ю С В О Е Ю
Я испугал Вас нежностью своею,
Которая внезапно прорвалась
Из влюбчивых надеющихся глаз,
Поскольку отвести их не умею.
Я испугал Вас нежностью — и тем,
Что голос мой срывается и гаснет,
И я не нахожу, как первоклассник,
Для разговора повода и тем.
Я испугал Вас нежностью — за что
Меня Вы всю неделю избегали,
Домой сбегая, так наивно лгали,
Что ветер, мол, и холодно в пальто.
Я испугал Вас нежностью — к тому ж
На ушко шепчет мать, что Вы красивы
И что: из нежности, как из спасибо,
Дублёнку не сошьёшь, а нужен муж…
Я испугал Вас нежностью — в какой
Я скоро буду сам разочарован,
И, как с чужою, стану с Вами ровен,
Чтоб не пугать любовью и тоской.
П Р И С А Д Ы
Как скворец весенний, безутешен,
Что забыл он озими полей
И тепло оттаявших скворешен
На ветру заветных тополей,
Что забыл сады и палисады
В дальних странах, в каменной глуши, —
Я опять лечу в мои Присады,
В Детский Сад седеющей души.
Первая, мной вскопанная грядка,
И в скворешне первой писк птенцов —
Вспоминать о них мне
сладко-сладко,
Даже слаще первых леденцов.
Даже грязь, что мажется, как масло,
Памяти нисколько не грязнит —
Будущее небо
ясно-ясно,
И душа срывается в зенит!..
Но когда с высокого пригорка
Разгляжу я эти тополя,
Почему-то станет
горько-горько,
Хоть вокруг родимая земля.
Почему-то станет
страшно-страшно,
Что, как путь мой, ветви их — кривы!
Что была тут «силосная башня» —
А церквушки не было. Увы!..
« Г А Р В А Р Д С К И Е М А Л Ь Ч И К И »
Ты сегодня встанешь рано-рано,
Ты цыплятам приготовишь корм.
«Гарвардские мальчики» с экрана
Говорят о важности реформ.
Хлебом ты позавтракаешь с чаем.
Старые наденешь сапоги.
Мальчики сказали: «Обещаем!
Знаем как…»!
Господь им помоги!
И потом в саду над грядкой лука
Ты задор их вспомнишь —
И всплакнёшь:
Там один, мордастенький, на внука,
Сгинувшего в армии, похож...
Т Ы П Л А Ч Е Ш Ь
Ты плачешь, Доминго Плачидо
Вставляя в магнитофон.
Полгода за газ не плачено,
И выключен телефон.
Наташка твоя — голодная,
Больные — отец и мать.
Красивая, благородная,
Уставшая занимать,
Ободранной ходишь липкою,
Внутри тебя — злой зверёк.
Расстаться пора со скрипкою
Решила ты — и в ларёк…
На улице снега месиво:
Застыла ты у стола.
Студентика ты обвесила
И сдачу недодала.
А он улыбался, радовался,
Доверчивый дуралей,
И дважды потом оглядывался —
И ты не стерпела: «Эй!
Простите: со сдачей Вашею
Ошиблась я…» —
«Пустяки!
Похожи Вы как с Наташею! —
Как во поле васильки…»
Р А З Г О В О Р С Д Р У Г О М
Уже довольно холодно,
уже недавно выпал и растаял первый снег,
уже морозцем первым лужи схвачены.
Вот-вот зима, —
и всё дороже чёрный хлеб
и наш «хрущёвский» мизерный уют.
Мой старый добрый друг,
уже пора нам начинать итожить нашу жизнь
и честно заявить:
нам с детства головы дурачили,
Готовя к жизни в обществе,
где всем — всё по потребностям,
где деньги — будут ни к чему
и как-то сами отомрут.
Я помню старого,
порой навеселе,
худого и несчастного,
учителя истории Субботина,
Который жил —
похоже, впроголодь —
в гнилом и плесневом подвале
с многодетною семьёй.
О, как он трепетно, восторженно и вдохновенно говорил:
ах, что за счастье ждёт нас,
ах, какой великой будет наша Родина!
А Родина уже тогда была ему
лукавой мачехой,
а иногда и подлою змеёй!
Но вера грела —
даже лютою зимой
в своём заплатанном столетнем пальтеце
не замерзал он вроде бы.
Нам было по пути —
я видел как порою он,
задумавшись о чём-то, еле брёл,
а иногда бежал,
как загнанная лошадь под нагайкою,
во весь опор.
Наш дорогой Василий Афанасьевич,
его величества товарища Хрущёва
неприкаянный юродивый,
Он так до самой смерти и остался им!
Какими, собственно, и были все мы
и какими, как ни странно, остаёмся до сих пор.
А ход истории неумолим —
и скоро все мы потихоньку отомрём,
а Золотой Телец, как был, так и останется…
Мой старый верный друг,
о нас, похоже, думали всю жизнь,
ну а теперь в глаза всё чаще говорят:
«Хорош мужик, да не орёл!..» —
Зачем же врали нам учителя?
Зачем же крылья подрезАл нам,
в общем, добрый человек,
историк наш — простой советский пьяница?
Уж лучше б он поведал мне тогда,
о чём догадывался по пути домой,
когда, задумавшись порою,
еле брёл…
Н И Щ И Е
Камни и буераки.
Дождь моросит с утра.
Нищие и собаки
Вместе вокруг костра.
Их обойду, пожалуй,
Посох держа в руке.
Булькает что-то в ржавом
Стареньком котелке.
Я им пока не нужен,
Я им — что нет, что есть.
Ждут, что послал на ужин
Отче Небесный днесь.
Дай Ты им хлеба, Отче,
Тёплый подвал, где спят,
Дай им в осенней роще
Ягоды и опят!
Дай городским помойкам,
Свалкам — не оскудеть,
Чтоб на прохожих волком
Бешеным не глядеть!
Скоро засвищет вьюга,
Сядет у котелка —
Дай не зарезать
Друга:
Шарика ли, Пушка!..
Нищим, бомжам и ворам,
Пьющим из русских луж,
Гибнущим под забором,
Но не сгубившим душ:
Крови не проливавшим
Финкой и кистенём, —
Отче, воздай как павшим
Воинам под огнём!
П Р И М Е Р К А
В электричке холодно, сыро,
Темень и дождь в окне…
Она вязала свитер для сына,
А примеряла на мне.
Прикинув: до дома можно успеть ли? —
Без всякого чертежа
Самозабвенно считала петли,
Спицами ворожа.
И ей дорога, что тянется, как резина,
Казалась короче вдвойне.
Она вязала свитер для сына,
А примеряла на мне.
И я поворачивался терпеливо,
И молча вставал потом —
Уж как-то по-детски сиротливо
Просила она о том.
Она сказала: «Теперь трясина
И заморозки в Чечне…»
Она вязала свитер для сына,
А примеряла — на мне.
Однажды, видимо, не без причины
Взгляд её замерцал:
Как на солдат похожи мужчины,
А воюет — пацан!
Но ни о чём она не спросила,
Лишь, тихая, как во сне,
Она вязала свитер для сына —
И примеряла на мне.
Другие пели — она не пела,
Не ела и не пила…
Она довольно много успела,
И незаметно сошла.
А я, очистив пол-апельсина,
Из фляги чуть пригубя,
Уже не свитер —
Судьбу её сына
Примерял на себя…
Р Е К О М Е Н Д А Ц И Я
Светлой памяти
Николая Константиновича Старшинова
«…Здесь ничего не покупают
И ничего не продают.»
Н.Старшинов.
Когда «реформы» валят с ног
И я — оглох от лжи и мата,
Я достаю простой листок
Одиннадцатого формата,
Где написал любимец муз,
Скупой в словах суровый воин:
«… Рекомендую в Наш Союз
И твёрдо верю, что достоин!»
Его, к несчастью, нет уже,
Но он, мужавший в злую осень,
Учил стоять на рубеже —
Как под Москвою Двадцать Восемь…
А нам — иначе и нельзя,
Нам невозможно по-иному,
Поскольку мы — Союз, друзья,
По Совести и Старшинову!
Нас больше —
Всех не перебьют!
И, хоть на горло наступают, —
«Здесь ничего не покупают
И ничего не продают».
Р О С С И Я , Р У С Ь …
Россия, Русь, ты стольких погубила
И до меня, и на моих глазах —
Трепещет моё сердце, как рябина,
Взрастая на крови и на слезах.
Здесь так опасно русским называться,
В метель и бурю стоя посреди
Чернобыльских бескрайних резерваций
И Беловежской воющей беды.
Как трудно здесь Добрыне и Микуле:
Чуть что не так Ивану–дураку —
Двух «с» твоих
Безжалостные пули
Свистят и точкой ставятся в строку!
В твоих Торжках, Венёвах и Белёвах
Живём всегда мы — как перед грозой…
Но всё же ум твой задний
Гумилёвых
Поймёт, оплакав позднею слезой!
И лишь за то одно, что на поминках
Рыдаешь ты солдатскою вдовой,
Мы будем смысл искать в твоих суглинках
И красить кровью снег передовой…
ЛЕТОПИСЦЫ
Школьному учителю
и поэту–летописцу
Владимиру Суворову
«…Благословите келью Пимена…
…Иду, пою. Пальто короткое
Монашьей рясою висит…»
Владимир Суворов. «Летописцы»
Российской мерзостью учёные,
Они припомнят и поймут
Твой белый мел
И рясу чёрную
Пальто времён великих смут.
И в школьную аудиторию,
Где ты явил им Третий Рим,
Придут цитировать историю
Стихом пронзительным твоим.
Их комитет госбезопасности
Решит: не лгал и не стяжал,
И пименовской беспристрастности
Желал,
Но, к счастью, избежал.
И не давал их на заклание,
Родных Иванов и Полин,
Не доверять уча желания
Звезде по имени Полынь…
И всё же проповедью страстною
Ты звал своих учеников
За нашу родину несчастную
Стоять, как сорок сороков!
В их русских душах —
Русь не вымерла!
Благословите же за то
Вы крылья белые Владимира
И схиму старого пальто…
М И Р Б Е З Н А С И Л И Я
Это синее небо,
и синие очи,
и маечка синяя!
Эта девушка в синем —
как синий во ржи василёк!
А на маечке синей
три слова лишь:
«Мир без насилия».
Как прекрасен девиз!
Как от жизни реальной далёк!
И тяжёлый поход ,
и рюкзак,
и жарища,
и наши усилия:
Быть, как все,
быть со всеми,
жить общей
походной судьбой, —
Остудили наш пыл:
это выдумки —
мир без насилия,
Без насилия
даже над всеми любимым собой!
Только девушка в синем,
а девушку звали Аксиния,
Не хотела, как все —
ну зачем же самой с рюкзаком?
Отыскала легко она
тропочку в мир без насилия,
Познакомясь —
как будто случайно —
с наивным одним пареньком.
Он смотрел на неё,
видя синее небо —
и грудь его сильная
Принимала с восторгом
её рюкзачище,
огромный такой!
И двугорбым верблюдом,
счастливый,
он шёл с нею
в Мир без насилия,
Где живут по Любви,
и в ней черпают Силу,
и с ней обретают Покой.
М А М Е Н Ь К А
Ветер холоден и вьюжен —
Оглашенный снеговей…
Никому-то ты не нужен,
Кроме маменьки своей.
Огонёк далёкий светит
Из-под ставенки одной.
И никто тебя не встретит,
Кроме маменьки родной.
Ты оборван и не выбрит,
Колесованный бедой —
И никто слезу не вытрет,
Кроме маменьки седой…
Ты уснёшь,
Но в сон твой дышит
Огнедышащий дракон —
И никто твой стон не слышит,
Кроме мамы у икон.
За окошком вьюга воет,
Бесы лезут на порог,
Но стоит Великий Воин,
Воин Духа, поперёк...
А проснёшься — варит, жарит.
С торбой снеди и обнов
Так никто не провожает —
Только маменьки сынов!
На развилке у пригорка,
Где позёмка иву гнёт,
Так никто не крестит горько,
Что-то зная наперёд…
И не зря тебе казаться
Стало вдруг на склоне лет:
Богородицей Казанской
Смотрит маменька вослед.
Т Р О И Ц А
Знаю: всё наладится, верю: всё устроится —
В центре мироздания родина, семья.
В центре мироздания, как Святая Троица:
Мать моя, сестра моя и жена моя.
Только бы не выдало тело посечённое —
Добрести бы, доползти до дома моего.
Там святой водицею, там водой крещёною
Трижды сбрызнет матушка — снимет колдовство.
Я шепну: «Родимая, хоть кольчужка слабая
Ворогом разрублена, хоть мой конь убит,
Я пришёл с победою!..»
И сестра кудрявая
Перевяжет раны мне, кровь заговорит.
И вернётся силушка, чтобы вновь нехоженой
Мне идти дорогою, вновь пытать судьбу.
«Сшей, сестра, седёлко мне,
Сшей колчанчик кожаный,
Нанеси на оберег заветную резьбу!
Ты у нас красавица, ты у нас искусница —
Даже князь наш о тебе со мной заводит речь…»
«…Да пошлите младшего, чтоб стучала кузница —
Чтоб кольчугу новую не брал булатный меч!
Ну а старший пусть ведёт мне коня буланого
И трубит в мой боевой, в мой победный рог —
Да возрадуется друг, что я родился заново!
Да споткнётся враг, ступив на русский наш порог!..»
Верю, всё наладится — будет всё, как водится:
Выпью ковшик браги я, с жизнью не хитря,
И жена помолится на ночь Богородице:
«Дай нам сына третьего, дай богатыря!..»
З А М Е Л О Д Е Р Е В Н Ю
Замело деревню: избы, риги,
Света нет — лишь светлячок свечи.
Вынимала бабушка ковриги,
Круглые, большие, из печи.
Протирала тряпочкою влажной,
Ставила на стол их остывать.
И сидел я, внук любимый,
Важный,
Ждущий: ну когда же пировать.
Обрядили бабушку в обновы
Смертные,
Отпел её собор —
И такого вкусного, ржаного
Не едал я хлебушка с тех пор…
Замело посёлок —
Лишь церквушки
Светятся высокие кресты.
Пироги румяные и плюшки
Вынимала мама из плиты.
Смазывала маслица кусочком,
Ставила на стол их остывать.
И сидел я дорогим сыночком,
Ждущим: ну когда же пировать.
Обрядили мать.
Душа — как пустынь,
Где спьяна куражился вандал.
Пирожков тех с рисом и капустой
Я уже, конечно, не едал…
Замело Заречье и Зарядье:
Город весь — как в праздничной парче!
Вынимает милая оладьи
Из печи волшебной СВЧ.
И хоть я с утра ещё не евши,
Подожду, пока им остывать,
Посижу я мужем постаревшим,
Вспоминая бабушку и мать.
И жене скажу:
«Небесной манны —
Вкус твоих оладий и блинов!»
Учит жизнь без бабушки, без мамы —
И боюсь я траурных обнов…
Р О Щ И Ц А П Р О З Р А Ч Н А Я, Н А Г А Я
Рощица прозрачная, нагая,
Листья днями прошлыми шуршат.
Есть ли на Земле земля другая,
Чтобы так умела утешать?
Озеро все прожитые годы
Отражает, словно камыши.
Есть ли на Земле другие воды,
Чтобы так смывали боль с души?
Русские холмы — как милой груди,
Буйный бор — как братья во хмелю.
Есть ли на Земле другие люди,
Коих так — без жалости — люблю?
Перекрёсток Крест на сердце высек,
Чтобы вместе верить и страдать…
Есть ли на Земле другие выси,
Что так обещают Благодать?