Семантика(по одесски...)
Когда Ваш ребёнок спросит: «Что такое фасад?», Вы, конечно, можете, открыв толковый словарь, сказать: «Это передняя стена дома».
Но тогда он задаст вполне резонный вопрос: «Какую именно стену надо считать передней, какую – задней? (Ведь это ещё с какой стороны посмотреть…)»
И не пытайтесь ответить: «Смотреть правильно только с этой», потому что Вы и сами прекрасно знаете, что «на одной стороне больше 60% правды не бывает», а он знает, что дом – не кавалер, и указания типа «там, где галстук там - перёд» в данном случае не проходят.
Надеетесь, что Вам не попадётся такой умный ребёнок? Попадётся. Дети все гении, а Ваш – самый гениальный (правда, после моего… Но этого я Вам не скажу).
И вот Вы зашли в тупик, и на его «Почему?» скажете: «А я знаю? Я не тот, чьё имя не поминают всуе. Азохн - вей» Только удовлетвориться ли ребёнок таким ответом?
Правда можно ответить и по-другому. К примеру так: «Представь себе, идёшь ты мимо синагоги (это такое место, где Бог имеет свой гешефт). Выходишь на Пушкинскую и видишь дом, допустим № 24. Ну да, тот, в котором живёт мой конкурент Сёма (что б ему всё жизнь работать так как в пятницу, а есть как в субботу!) И дом этот лазурного цвета (как небо и бусы, которые я подарил твоей маме,когда ты родился,хотя собирался подарить их совсем другой тёте и по другому поводу, но Бог мудрее нас, не сложилось).
Дверь парадного подъезда огромна, как сумма наших долгов, и всегда закрыта, как кредит в банке. Башенки, балкончики, окна формы загадочной, как декольте нашей соседки снизу (Не смотрел? Ну и правильно, мал ещё), а также колонны, кариатиды и прочие архитектурные излишества.
И ты думаешь, что снаружи – то и внутри? Нет… Жизнь, так же как портмоне и сердце, имеет как минимум три подкладки…
Так что пройди через проём, на одной стене которого наискосок размашисто мелом: «Будьте счастливы люди!!!», а на другой – мелко печатно краской: «Туалета нет», пройди – и ты попадёшь во дворик, не белёный, видимо со времён Дюка. Здесь окна напоминают скорее прорехи на старом платье, а двери не закрываются, как рот у твоей мамы. (Но это так, мысли вслух). Ночью на каждой крыше сидит чёрный кот, и они поют, словно скрипки в «Гамбринусе», а днём на каждом балкончике тётя Рая, Роза, Рива, и через весь двор – верёвки, запахи и вопли…
- Отойди от колонки, хулиган!
Чтоб твоя голова провалилась в грудь,
и ты выглядывал сквозь рёбра, как вор сквозь решётку!
(Да не сбудутся эти слова)!
- Шимон, когда тебя нет дома, твои соседи говорят о тебе гадости.
- Ха! Когда меня нет дома, пускай они меня даже бьют.
- Но это ещё не всё! У твоей Талы есть любовник.
- Знаешь, я считаю, что лучше, как я, иметь 50% в хорошем деле,
чем, как ты, 50 - но в плохом.
- Ой вейзмир! Такое моё еврейское счастье…
- Сара, и чего вы так кричите?
- Мой Абрам опять пьёт.
- Я не алкоголик, я топлю в вине свои цорес.
- И что?
- Они умеют плавать.
- Милочка, вы имеете сегодня свободный вечер?
- А что?
- Я хотел пригласить вас в ресторан.
- Тогда имею.
- Моня!
- Да?
- Да я не тебя зову, а кота!
- Зачем коту давать человеческое имя, неужели нельзя было назвать Василием?
- Знаешь, Шуламифь, иногда мне кажется,
что лестница в небо находиться именно в нашем дворе…
Так вот, майн либн кинд, то, что снаружи – то фасад, а то что внутри – то Одесса».
И знаете, дети обычно понимают…
1992
Полнолуние
«Романтика всегда будет существовать
для тех, кто её достоин»
Андре Моруа
Я подарю Тебе белые розы, что на языке цветов означает «нежность».
Правда, по другим источникам - «молчание», но... забудем о древних книгах. Розы похожи на мокрые свитки Млечного пути, так что я подарю тебе звёздное небо.
Впрочем, пока ещё день, и в небе - солнце, похоже на апельсин.
Я поднесу Тебе апельсин на фарфоровом блюдце, разрезаным на тонкие ломтики... О, прошу прощения, я ошибся - это было мое сердце.
Или лучше я подарю Тебе мелодию. Что-то из Моцарта. (Только, разумеется, не «Реквием». «Реквием» когда-нибудь Ты подаришь мне...) «Легко, необычно и весело кружит над скрещеньем дорог та самая главная песенка, которую спеть я не смог»... Да, но как же я тогда смогу её подарить? Знаешь, давай договоримся: я дарю Тебе Вальс Жизни - и на этом мы завершаем экскурс в музыковедение.
Интересно, почему я сегодня несу такую чушь? Наверное, в этом виновата луна. Она плавает, как кувшинка в небесном пруду, а ее свет пузырится на мостовых, как шампанское...
Слушай! Я подарю Тебе вороную тройку («кони-звери...»), и мы поедем кататься с цыганским оркестром. Мы будем мчаться по городу, как шальная комета, на нас будут лаять собаки, и прохожие будут с завистью оборачиваться нам вслед... Но я не хочу, чтобы кто-то завидовал, а потому забросаю толпу золотыми монетами... Так-так, а монеты-то откуда? Их у меня сроду не было, и, наверное, не будет... Что ж, придется обойтись звёздами.
Знаешь, милая, это не луна - это Ты виновата. Это Ты действуешь на меня как шампанское... Пожалуй, если им запивать коньяк…
Так что давай лучше обойдёмся вишневым соком. Это не хуже, поверь мне - как будто заря в бокале. А к соку - орешки, привезенные с Востока. Они интересны тем, что, если их сьесть в любой день, кроме полнолуния, то непременно умрёшь. Но не бойся - я уже пробовал их, и, как видишь, жив.
(Правда, не исключена возможность групповой галлюцинации. Но это маловероятно - говорят, когда человек умирает, у него сильно изменяется характер. Так что после смерти я стану черезвычайно благонамеренным.)
... Но мы увлеклись, а я так и не выбрал Тебе подарок.
Я подарю Тебе алые паруса, я подарю Тебе волну, и вон ту одинокую звезду, по имени Венера... Впрочем, звёзды я Тебе уже дарил, не стану повторяться - это признак дурного тона.
Я подарю Тебе чертёнка, свернувшегося калачиком на моем плече. Я подарю тебе ангела, крылья которого похожи на лепестки белых лилий.
Я подарю Тебе душу, распятую между Адом и Раем. Впрочем, с ней одни хлопоты... Лучше взгляни, как прекрасен сегодня наш нелепый мир.
... Я возьму Тебя за руку, и мы пойдём по дороге... (Куда ведёт дорога, не кончающаяся нигде?) По пути я стану рвать цветы, но Ты даже в венке будешь как в короне... Мы на минутку заскочим на бал к эльфам, но быстро уйдём - там слишком шумно, и пойдём опять. Если Ты устанешь, я расстелю ковер из мхов и папоротника (разумеется, цветущего).
Если же Тебе захочется музыки - что ж, я сыграю (в кустах всегда можно найти белый рояль).
Мы придём ко мне домой... (Я, как и Диоген, живу в бочке, но Ты не волнуйся, это она только снаружи такая маленькая, а внутри - около ста квадратных метров. И это не чудо - обыкновенное четвёртое измерение.)... Я разожгу камин, усажу тебя в вольтеровское кресло и стану читать стихи. О любви и чести, о дамах и кавалерах, о прекрасных пейзажах и мимолётности счастья. Я стану читать стихи о жизни и смерти, о Боге и Дьяволе, об отчаянии и надежде, о бурях и покое, о смысле жизни и прочей чепухе...
Я не скажу лишь одного: Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ. Но Ты и сама догадаешься об этом.
1992
Комната, которой нет
Это один из давних, повторяющихся моих снов -
в квартире, где прожил много лет, и всё, казалось бы, знаешь,
если проломить стену за хозяйственными полками,
при твоём же участии с любовью построенными - оказывается Комната.
При чём стена-то - это задняя стена твоей же комнаты, в которой ты читаешь, спишь, мечтаешь, болеешь, тихо-тихо играешь музыку, принимаешь гостей (тех, которые точно не воруют) , иногда украдкой хлебаешь "три семёрки", стараясь потом "дышать шелками и туманами" через нос и в сторону - стена, за которой ты точно знаешь, что находится - никаких окон, в которых никогда не горит свет, никаких букв Г на плане квартиры (наверное, вытяжка), ничего такого - и вдруг Комната.
Чистая, ведь пыли в ней просто неоткуда взяться (вернее пыль в ней как тончайшие окислы на серебре). Рассеяный свет из окна, как сквозь белое небо позднего лета, Тишина, в которой почти начинаешь слышать гудение несуществующей мухи, бьющейся в стекло и тик-таканье больших тёмных с золотым ободком ходиков.
Одна дверь (она действительно одна - та, через которую ты вошел.
(ффу-ух... значит, всё-таки не угодил к соседям!)
Странно, но оказывается, ты действительно зашёл через Дверь. Хотя в прихожей, по ту сторону ещё валяются куски штукатурки). Дверной косяк, окрашенный бордовой масляной краской, волоски грубой кисти.
И запах - тончайшая взвесь мела и предгрозовой запах зеленых орехов - так пахнет желание оглянуться.
Всё в ней старенькое – и одновременно нетронутое. И диван напротив входа, немного продавленный, но очень уютный. И тумбочка с часами, которые начинают идти, когда их коснёшься. И окно, которое должно бы выходить прямо в квартиру соседей из второго подъезда, а выходит в знакомый - незнакомый двор (детская площадка, яркая облупившаяся краска, громадная липа, песчинки в косых лучиках предвечернего солнца) и нет ни одного человека. И книжный шкаф, с книгами, которые стоят во всех домах твоего детства. И царапинки на его полировке. И полки, на которых оставлено место для новых книг.
В ней нет памяти других людей.
И она наполняется тобой как воздухом лёгкие ныряльщика, со всхлипом.
И вы обживаете друг - друга.
Как я начала писать стихи (автобиографическое)
...мама говорила, что когда мне было года полтора, она заметила, что я без конца рассказываю сказки сама себе, нескончаемые мелодичные истории в которых на равных правах в одной истории могли встретится Баба Яга, фашисты, Крокодил Гена, Дюймовочка, Медуза Горгона, Фэт Фрумос, он же Финист Ясный Сокол, Дядя и Тётя (которые спят не на работе) и Чёрная Рука За Кроватью, а также вовсе нописуемые Большая Летучая Собака с карманами, Маленькая Коробочка в которую можно всё положить (размером со спичечный коробок, свернувшись в которой калачиком, можно как в кубик-рубике вывернутся в другое пространство), Шкаф для переодевания настроений, Односторонний Носок и Тот, Кто играет в нас.
Поначалу она решила, что мне слишком много читают сказок.
И что следует отучить меня бормотать, потому что меня принимают
за сумасшедшую - а заодно и её.
Она вообще придерживалась теории, что человек сразу рождается взрослым - поэтому никогда не сюсюкала со мной, требовала ответственного поведения, когда я ещё не понимала, что такое поведение вообще, к году научила буквам, к полутора - говорить без логопедических ошибок длинными связными фразами, за что тут же поплатилась - я начала задавать дурацкие вопросы.
(Она даже несколько раз на бобинный магнитофон записывала -
так я, когда мне лет 25 было, послушала и обхохоталась - представьте - таким детским голоском, слова ещё нечётко выговариваю, интересуюсь "как менять форму, как облака?", в ответ на рассказ о том, что ребёнок появляется из маминого животика требую подробно показать "как он туда попал" и упрашиваю "дать поносить", а под конец вещаю "если люди живут ради детей, а те - тоже ради детей, то все рождаются, чтобы родить то, что умрёт, и умирают, то в жизни смысла нет, и надо это безобразие прекратить, всех переубивать, и затеять какую-нибудь другую игру, поинтереснее".
Потом мама заметила, что сказки интересные, и решила оставить меня в покое. И отдала меня в ясли, вроде как в школу жизни.
Там я сильно скучала и тосковала, жалуясь, что мне очень страшно
среди людей, которые не умеют ни говорить, ни ходить, зачем-то всё время сморкаются и писают прямо на одежду и на пол, но при этом ещё и дерутся! (А вы представьте себе, что вас взять сейчас, да в такой коллектив инвалидов...) И в конце концов с тоски заболела.
Когда я видела зелёные сопли, гроздьями свисавшие из их носов,
я пугалась и изумлялась...а когда у меня потекло из носа(что вы хотите - вирус, детский садик) я испытала настоящий ужас - вот оно, началось! Я стану такой же, как они, я буду смотреть бессмысленными глазами, разучусь писать в горшок, забуду, как ходить , говорить... и думать!
С тех пор я избегала коллективов.
В три меня научили читать, и я стала читать запоем всё подряд,
от Ганса Христиана до надписей на пачке Геркулеса, что мне тоже сильно повредило - в садике мне читать не разрешали, поэтому
я всё время мечтала.
Когда я научилась не только читать, но и писАть (а тут я долго сопротивлялась, до 6 лет - не хотела, и всё!) мне тут же подарили блокнот, чтобы я записывала свои стихи, которые всё время придумывала.
Писать мне было лень, поэтому я перешла на малые формы.
Вот первый из записаных:
Корабли пролетают ночами,
рядом звёзды мерцают, скучая,
корабли эти даже не чают,
что они долетят до печали...
а второй и того грустнее... до сих пор помню картинку,
как меня из садика ведут через горку, и небо ТАКОГО цвета,
и вроде как складками висит...
короче, вот он:
Небо серо-розовым куполом провисло,
звёзды всё тревожней загораются вдали
всё сейчас тревожное- и лес, и дом, и речка,
а окна гаснут, словно свечки
и солнце уж почти и не кровит в пыли…
Такой вот депресняк.
Зато вот братец мой младшенький наоборот,
весёлые стишки в том же возрасте писал.
Например:
"на берегу сидит старик
у него стоит язык!"
или(самое первое):
Сів комар
на Кобзар,
сів і написав:
"Я бебека,
я мемека,
я корову забодав!"
Сейчас-то он стихов вовсе не пишет,
и вообще у него жизнь удалась :))
2008
Эпоха драконов
всем меченым древним Зверем посвящается
Для многих из вас «эпоха динозавров» — «У-у-у, жутковатые были незапамятные времена!..».
А для немногих нас — мы просто были ими.
И остаёмся.
Ящеры ходят на красный свет. Но они вежливы и осторожны. Переходя дорогу, они не различают красный и зеленый сигналы, а воспринимают автомобили, как движущиеся живые объекты, и идут, лавируя и замирая в зависимости от их появления и скорости. Они видят в них не животных, нет, но тонко чувствуют характер каждой машины, предугадывая ее действия.
«А как вышла бы такая зверюга с 12-ти этажный дом размером и пожрала бы людей, как семечки». Что вы, мы не агрессивны. Мы просто жестоки, как дети и насекомые, жестоки и безгрешны.
Ящеры любят низкие частоты. Скорее всего, вас раздражает «такая музыка», но ее нельзя не узнать — барабаны, то сотрясающие почву,то как будто идущие из под воды, то почти неслышные, пробегающие по телу, как хлопки тысячи женских ладошек, то наполняющиеся эхом и уводящие в бесконечный коридор.
Виолончели, скрипки флейты пана и тубы, напоминающие вселенские сквозняки и шелест древних лесов, их голоса шепчущие, щелкающие, с глубинным рыком... И когда вы слышите эту музыку, она странно влечет, отдаваясь в позвоночнике — ведь в мозгу у каждого человека есть маленький ящер, и это он подает голос.
Ящеры холодны и спокойно относятся к физическим проявлениям — например, несколько юношей и девушек могут валяться на одном диване и при этом между ними не «вспыхнет страсть» . Нас не раздражает давка в троллейбусе; можно, ковыряясь в носу, вести философскую беседу, а еще мы равнодушны к виду крови, чужой и своей.
Кто еще из живых так рассудочно относится к боли — и так умеет наслаждаться от путешествующего по хребту солнечного луча? Так выпивать из каждого момента радость, как жар выпивает Море, досуха —и одновременно стоять ногами в костре — случайно, не заметив? Мы лучше чувствуем себя в условиях, где надо цепляться за жизнь — развести Огонь, отыскать Источник, высушить палатку, быстро вылечить подножными средствами; где есть небольшая освоенная Территория, месторождения Пищи, Тропы, Свои — двое-трое, крохотное племя... Чужих нет — есть движущиеся Живые.
Ящеры не требуют хлеба и зрелищ — хлебом может стать многое, чего люди и в рот не возьмут, что же до зрелищ — каждый шаг пути окружен жизнью, в ее разнообразии и разумности — постигай, не соскучишься.
И так же, как для людей естественно все время думать о себе, драконы думают об устройстве мира, часто в самых простых вещах видя несколько скрытых тканей смысла. Мы чешуей чувствуем, как шевелятся звезды.
И — да, мы холоднокровны, даже в человеческих телах. Т. е., термозависимы. Летом, в 38-ми градусную жару, мы сверхъестественно, мистически здоровы, а ближе к октябрю впадаем в спячку и ходим без сил, медленные и болезненно талантливые.
Ату, рыцарь, убей Дракона!
...Большинству людей кажется, что динозавры отделены от нас «бездной веков», но... беспамятные французы называют это «дежавю», а мы просто продолжаем жить среди вас, меняя тела, как вы одежду, в зависимости от погоды.
И знайте — древние хозяева земли лежат, свернувшись калачиком, в глубине души каждого из вас, как семена трав дремлют в пирамидах, как зеленые кленовые вертолетики в теплой и влажной почве.
1998(?)
Родная
Там, где я родился,
Один закон на всех -
Кто не умеет жить,
Того учат умирать.
Мягкие унты подвязаны мхом - не проломить наст.
Не плачь, родная -
глаза превратятся в округлые льдинки,
потеху детям горы.
Подставь рукавицу - я насыплю в неё хрупких градин,
и будет День,
и мой голос, медленно тая,
прикоснётся чуть слышно к лицу:
«я люблю, я люблю, я люблю...».
Ты не станешь хмуриться, ты не станешь красить одежду -
меня нет там, где день.
Ты не станешь плакать -
разве зовётся смертью, когда исчезает сияние в небе -
оно только мёртвый ребёнок снега и солнца…
…И только мокрые ресницы разведённых мостов над Невой...
Нет дорог - только сани скользят.
Снег звенит, звенит -
я запомню и,
быть может, когда-то сыграю на скрипке.
В мерзлоте проложить дорогу собой.
Хой!
Руки раскинуты, ноги стянуты кожаным ремешком.
Хой, хой!
Лицо срезано настом до кости.
Хой!
Кто не умеет жить...
А помнишь, родная, наша юрта стояла над морем…
…Ты никогда не спрашиваешь,
где я бываю, когда нет белых ночей...
Но знаешь, под этим городом - Море.
Хой!
По млечному пути, как по снегу.
Родная, родная, родная, родная...
1995,зима