САЙГОН
Поэма
В осаждённом Сайгоне
Мы сидели на крыше небоскрёба.
Огни большого города горели внизу.
Горел уже девятый этаж из сорока
И дым пробивался на крышу.
Симон БолИвар стрелял сплеча,
Изредка сплёвывая коку.
Христофор Колумб заряжал пулемёт,
Вспоминая солнечную Геную.
Я, Че Гевара, не спеша посылал
К засыпающей земле осколки смерти.
Спешить некуда было:
Последний вертолёт из Кларк-Филд
Забрал в утробу последних дипломатов,
Генералов, учёных, просто прохожих,
Женщин, детей, кошек и одну морскую свинку,
С которой так не хотел расставаться
Раненый солдат из Сан-Франциско.
Сопровождаемый лучшими снайперами,
Он улетел – последний из подобных.
И вот мы сидим и ждём – когда загорится
Сороковой этаж, когда пули вьетконговцев
Снимут нас с этого насеста,
Или когда мы сами захотим полетать
И полетим на юго-восток – над Индонезией,
Новой Каледонией и чуть задевая Австралию,
Пролетим над островом Пасхи, - это уж точно!
Приземлимся в Тиауанако на берегу озера Титикака
И все вместе пойдём в Вилькапампу, на север.
Это я видел сегодня во сне.
Но сейчас мы лежим и стреляем.
Кто ещё здесь, на этой крыше, с нами?
Мигель Сеспедес и Апостол МартИ,
Сан-Мартин – не в ладах он с БолИваром,
Предводитель льянерос Паэс стоит, скрестив руки,
Трёх барбудос представляют здесь только двоё:
Я, Гевара де ла Серна, и Камило Сьенфуэгос.
Третий не пришёл, он спит в Гаване,
Чтобы завтра заняться государственными делами.
Ну, да Бог с ним, мы все его любим, пусть живёт долго.
Не забыть бы ещё старину Писарро –
Вот он играет в покер с Атауальпой.
На шее несчастного Инки отчетливо виден
След от гарроты.
А корифеи нашей культуры? Они тоже здесь,
На крыше – сидят у лифтовой шахты.
Не буду называть – все вы их знаете.
Только Неруда с Лоркой уже полетели отсюда
Невидимыми стрелами в рассветную мишень.
Трассирующие пули видны далеко,
Но и вьетконговцы отвечают очень точно, сыны Хошимина.
Падают наши друзья – никто не стонет в ответ.
Они все давно уже умерли
Мы все здесь только мертвецы, не больше.
Нет! – Я не скажу, что за нами
Стоит вся Латинская Америка, –
Это неправда!
...Спит она под покрывалами нашей Любви,
На простынях нашего Отчаяния,
Голова – на подушках из наших костей.
Здесь, в осаждённом Сайгоне, я не знаю,
Кто я есть.
Я, Эрнесто Че Гевара,
Родился в Аргентине, ушёл в Чили,
Работал в Перу, в Колумбии лечил прокажённых,
Кровь проливал в Гватемале за Арбенса,
Бежал в Мексику, оказался на Кубе,
Я – одни из барбудос Сьерра-Маэстры,
Был убит в Боливии в горных лесах.
Я думаю, мои слова чего-нибудь да стоят.
Я, один из 72-х с "Гранмы",
Лежал, уткнувшись в дерьмо и болото,
Пропахший потом и кровью,
Сидел у костра, разрезал себе язвы ножом.
Тёплый гной впитывался в землю,
Как дождь в сухой песок.
Приказал задушить пищащего щенка,
Чтобы не выдать отряд, чтобы не пропало Дело.
Дело, о, Господи! – Дело разбитых прикладов,
Рук, иссечённых проволокой,
Кровавых заплывших глаз, убитых с обеих сторон.
Красивые слова великого кормчего Мао,
Кон-Бендит и баррикады Латинского квартала,
Наконец, Троцкий, убитый ледорубом.
Белые клочья истоптанных вен,
Рубцы легендарных ранений,
Наши бороды на плакатах Гаваны,
Они из капроновых ниток.
Гитара, облитая лаком с дыркой от пули
возле грифа навылет.
И это – наше Дело? Зачем?
Вьетконговцы и эти русские тоже хотят пить,
Но, превозмогая жажду, стреляют в нас
Разрывными пулями.
Да, я понял – я не буду стрелять.
Сейчас я спрыгну вниз и полечу домой –
Я давно уже выкурил свою последнюю сигару,
И пепел её хранит один цээрушник,
Убивший меня – Пусть хранит!
В Добрый путь!
Огонь охватил сороковой этаж,
Пока я пел эту песню. К чему я пел её?
Просто пел, чтобы не кричать от страха.
Это песня про зеркальные воды МараньОна
И про кондора над двухглавым УаскарАном.
И я не был никогда Че Геварой,
Но это не важно.
Всё дело в том, что, когда мне очень плохо,
Я вспоминаю осаждённый Сайгон
И зажигаю не свечу – ОГОНЬ