(еще одно письмо Екатерине Ливанской)
Этот придуманный мирок.
Собственноручно придуманный.
В котором мы гнием.
/Екатерина Ливанская/
Мирок... Придуманный. Гнием. Как вы любите Катя абсолютизировать. Если плохо - то все плохо. Если не нравится мир - то это не мир, а мирок. Как же удобно таким мирком манипулировать. Захочу - лишу его солнца: для этого стоит только мне закрыть глаза. И сразу в этом мирке - всем станет темно. А если я сказала, что все мы гнием - по моей команде весь мир загниет (Ведь я - СКАЗАЛА!).
Давай, Катюша, я тебе скажу о тех людях, которые заставили меня думать и очень болезненно понять, что этот мир велик и он - это не "придуманный мирок". Они меня заставили обернуться к реальности.
Этот мир и кровав, и велик, и страшен. И - прекрасен. И тот удар, что я описал в предыдущем письме (это, когда мне наглядно показали, что со мной могло случиться наступи я не на тот песчаный бугорок)- он был не первым. А ведь мне, видя, что я, как дурачок, обрадовался "салюту" - объяснили все это в красках.
Майор Лейченко объяснил. Обыденными словами, без ругани и порицания. "Вот - наступил бы ты, Валерка вон на тот бугорок, так твои кишочки во-он на той пихточке висели бы!" И он так это сказал, что меня чуть не вытошнило прямо в костер.
Но был и еще один удар - раньше, когда сосед наш, старшина Агуреев среди ночи явился к отцу моему с бутылкой "Особой московской". Я слышал этот разговор, но - лучше бы я его не слышал!
"Знаешь, Витя, уехали мы из Ленинграда, а слух этот - за нами приполз, сюда, в Кандалакшу! Это же додуматься надо: что моя Валя собственного ребенка, нашу Машку - съела! Какая падла здесь трёкнула? А я сам Машку на Пискаревку отвозил на саночках! Целенькую! Мне же тогда сутки отпуска с передовой дали! Мне ли не знать.
Только теперь: как ляжем спать, я чувствую, как от супруги моей - парным мясом пахнет. Знаю, что нет запаха... Да и нет его... Но представляю. А с Питере, в блокаду - мы всякого "мяса" нанюхались."
Я лежал, слушая разговор моего отца и этого старшины-сверхсрочника, тихо, как мышь, но волосы у меня на голове пошевеливались. Как тебе такой маленький мирок, Катюша - мирок, в котором сплетни не о супружеской измене, а о людоедстве с блокадном городе?
А еще раньше у меня была нянька-бандеровка. Из сосланных в Сибирь (мы до Кандалакши в Кузбассе жили - с Осинниках). Если я что-нибудь делал не так, шалил, нянька зловеще шмыгала носом и вопрошала: "А иде-то моя вэровка?" С той поры - слова бандера и веревка для меня рядом ходят. Но что такое это все было, в сравнении с ночным рассказом Агуреева!
За ту ночь я как-то быстро повзрослел в свои шесть лет. Не то, чтобы я стал рассудительным, как взрослый, но вдруг понял: в этом мире могут и... съесть. Действительно - съесть! Не сказочный людоед, не Бармалей - простые люди, в войну, от голода. А те песчаные цветы, что мы видели у озера - над потревоженным минным полем - они только поставили точку после моего осознания непрочности нашего бытия.
Но знаешь - я довольно быстро понял, что есть опасность, но есть и защита от нее. Это - хотя бы дед Полгар. В Германскую войну его взяли в плен, потом он воевал в Гражданскую - у Буденного или Котовского - не знаю. Наградную саблю у него отобрали после Отечественной, но дед Полгар и палкой мог не хуже орудовать. Выгнал же он пьяного Шичкина из своей гончарки, когда тот грозился "австрияку проклятому" все горшки побить, чтобы этот частник на людях не наживался. (То, что бывший буденновец платит за патент, что он - на законных основаниях горшки лепит - эти уверения на пьяного не действовали).
А после я узнал и других защитников: это хотя бы врачи, которые буквально вырвали меня в жизнь из гнойного аппендицита и перитонита, хотя бы красноармеец Спеков, памятник которому был поставлен на горе над городом. В финскую он, взорвал последнюю гранату, а, когда его, раненного, уже окружили вражеские солдаты.
А потом, многих из защитников наших в этом яростном мире, я узнал лично. Учился математике у ветерана Гражданской Леонида Лаврентьевича Фатинова. Вот что он как-то рассказал: "Вот, ребята, как мы жили - жизнь недорогА. Мой взводный Сашка Степанов, когда в Крыму стояли, в ответ на слова, что все мы постареем, сказал:
-А я, если увижу, что край приходит, возьму динамитный патрон у зубы, влезу на фуникулер и въеду на вершину Митридата. А там - и рвану! Пусть весь Крым слышит, как Сашка Степанов концы отдал."
Мы с ребятами не очень верили, что этот Степанов так и сделал бы, но верили, что Степанов в это верил. Он, Фатинов, научил нас с приятелем одной вещи в математике - эн-факториалу. Мы пытались в комбинаторике найти формулу сокращенного вычисления количества комбинаций из любого ряда знаков (из двух знаков - две комбинации, из трех - шесть, из четырех - двадцать четыре... и так далее. Но как обойтись без последовательного умножения?)
Фатинов усмехнулся в усы: "Есть ребята одна хитрость - записывают вот такое вычисление комбинаций латинской "эн" с восклицательным знаком."
-А как покороче?
-Покороче? Один математик сказал одному греческому царю, когда тот попросил объяснить ему математические хитрости (царь учился и был не чужд математике), но объяснить попроще и побыстрее: "В математике нет царских путей". То же самое и я вам, ребята скажу. Умножайте, ребята, умножайте...
Вот, Катя, среди каких "оберток" я жил в своем детстве. А этот Фатинов учил математике еще моего отца. Когда я узнал его - ему было уже за семьдесят. Этот тбилисский грек пережил и раздробленность после революции (Смешные вещи рассказывал: я, говорит, стою, охраняю греческий квартал, напротив - парень из еврейского "Бунда", в черной шляпе и с локонами-пейсами из-под нее, дальше - грузин в черкеске и с газырями... У всех - оружие, маузеры - и винтовки, и пистолеты в деревянных кобурах, наганы... охраняем "свою" территорию... и весь Тбилиси - в этаких бечевках, означающих границы "свободных наций"!)
Он брал Перекоп, гнал "трех Новев" с Кавказа. В Сибирь приехал с эвакуированными детьми Грозного. Он и оформил, при поступлении в ЛВШПД, документ о сдаче экстерном выпускных экзаменов - моим отцом. Экзамены-то сдал, да надо было быстрее ехать в Ленинград - поступать на учебу. Документы выслали вдогонку.
Я узнал, когда я был уже взрослым, что одна из тех, старых "оберток", как ты говоришь, Катя, это - мой отец. Его в 1947 году, в трудное время от шахты командировали в Москву, за... гвоздями. К самому председателю (или как он там назывался) Швернику.
В кабинете Шверника мой отец пережил самое большое унижение в жизни. Одет он был, ты сама понимаешь, как может быть одет завклубом в бедственное время - все страшно поношенное, ботинки каши просят.
-Ты - кто?
-Завклубом, из Кузбасса...
-Не вижу, что ты завклубом... Что это ты так одет?
-Так у нас - многие так одеты.
Отцу дали ордера на полную экипировку, в ленд-лизовский склад. Когда он вернулся в начальственный кабинет, вельможа довольно оглядел его: "Вот теперь вижу, что - завклуб."
К слову сказать, когда отец добрался до Осинников на "пятьсот-веселом" поезде, ремонт шел вовсю: по телефонной команде из Москвы на шахте "Капитальная-1" уже нарубили гвоздей из шахтовых рештаков. Да, Катя, это было то, что теперь называется "ручным управлением".
Стало быть и мой отец, и председатель ВЦСПС - тогдашней федерации профсоюзов Шверник - это, Катя - тоже "обертки" того времени. А те гвозди в крыше глуба "Октябрь", в Осинниках - вбиты, и до сих пор держат ее.
Много было еще "оберток" Катя. Это и Юра Утешев - буровик, старший мастер, у которого я работал всего несколько месяцев в геологии. Он, Снежный барс - уже в 2000-х остался в Пакистане, под лавиной, на склоне горы-убийцы К-2. Это и, живой до сих пор, мой знакомый ветеран Дмитрий Родионович Щегорцов - инвалид Отечественной. Бодрый в свои девяносто, он пережил всего один бой.
Танковая колонна попала в засаду. Сперва его танк (а Дмитрий Родионович был механиком-водителем) наскочил на мину. Сильно контузило. Сложнейший открытый перелом - когда выбрался через нижний люк, оказалось, что идти не может. А лейтенанту - их командиру - выжгло глаза... Так и добирались: лейтенант взял на закорки Д.М. а тот был, как бы его глазами - говорил куда идти.
Рассказывает теперь об этом и посмеивается: вышли, мол, из положения! И в голову ему не приходит, что вот так, выбраться из-под обстрела - это уже подвиг.
Хочешь еще одну "оберточку", Катя? В Афганистане вывел целую роту солдат по оврагу - тоже в безопасное место Витя Мавропуло, мой знакомый. У него вырвано полбока, вроде бы - инвалид... Но он теперь, несмотря на то, что жизнь, вроде бы, подстрелила его влет - живет и сражается, уже за себя и свою семью. Возле церкви, в Междуреченске, - одна из его небольших бакалейных лавочек - компания "Шурави".
Человек и спас 150 своих товарищей, и в мирной жизни не растерялся. Вот тебе и обертка! А ты, вероятно, слышала, как тяжело теперь так называемым "мелким предпринимателям". Ничего - выдержал.
Я много мог бы такого порассказывать.
Обертки? Гнием? Ну что же, вы - можете гнить. Только это не обертки - это хозяева Страны, Страны, которую из их рук вырвали с кровью. И пальцы еще кровоточат. Но война не кончена - мы еще повоюем...
Всех этих людей я ощущаю, как наше предполье в большом бою. Он будет длиться весь 21 век и закончится полным разгромом тех нелюдей, которые на нас напали. В большой войне не обходится без всяческих Мазеп, Иуд, Власовых. Тебя зовут туда, Катя? Ну что ж, иди - ты выбираешь сама. Но хотя бы помни, что это смертельно опасно.