В голове болело так, словно слева в темя вбили длинный гвоздь, пустая глазница горела, зубы ломило. Он ощутил, что руки плотно притянуты вдоль тела. Дыхание было крайне затруднено и оглядеться не было возможности.
Странный бред, - подумал он, и попытался прийти в сознание, слабо рассчитывая, что это может у него получиться. В уме всплыл образ матери, - Хоть бы ее прогнали, хоть бы она ушла!
Постепенно стали всплывать в памяти ощущения: ремни высохли и впиваются в запястья так, будто грызут кости. Тело уже не кажется тяжелым, кажется, что оно стало послушно знойному ветру, жажда притупилась, залив мозг сладким густым туманом, и что-от стало со сведенным мукой животом, что-то не так, что-то страшное. Скоро конец. - Да, вот, что последним мелькнуло в уме и принесло восторженную, благоговейную радость, словно белый голубь бился у лица, овевая прохладой. Явственно представлялись пышные нежные перья. Животворная как потоки весеннего ливня надежда наполнила его свежестью и вознесла дух...
Потом... Потом ничего. Нет потом тоже что-то происходило. Что-то смутное носилось в памяти, словно пылинки в солнечном свете...
Наконец, он стал различать прикосновение к лицу чего-то непривычного. Пытаясь понять, что именно касается его лица, он явственно ощутил оскал. Не испугался, а попробовал изменить свое лицо, страшась напугать мать, если ее еще не прогнали. Но, вспомнив о ней снова, он остро почувствовал, что ее рядом нет, что рядом темно, что рядом... Склеп! В могиле! Мертвые не мыслят, значит не умер, не успел!
(ссылаюсь на Зенона Косидовского "Сказания евангелистов")