пол на кухне, где твердая рыжая плитка,
становится полем,
разбитым соленым кристаллом,
пронизанным миллионом трещин.
причинной потери, наверное, стало горе,
но чашки бьются на счастье
(по убежденью женщин).
осколки тяжелой,
как будто хрустальной чашки
лежат смирно,
как будто жутко устали
от этой жизни. и им больше
от нее ничего не надо. Пускай – даром.
от всей этой композиции веет фэйлом,
конкретным таким и, может быть, не случайным.
осколки освоили всю кухню,
даже под стулом.
местами – в синем халате с морем и чайками
расположились:
комфортно им там, заразам.
но тут тишину нарушает шарканье тапок -
это я, раздосадованная, иду к очагу крушенья.
со смелостью духа склоняюсь над минным полем.
количество стекол – увы, не в мою пользу.
и я, как платком утирают слезы,
сметаю в совок беспощадно твердые капли,
они тихо плывут по морю мятного чая,
обрамляю свою свободу
поверхностью серой твердого днища.
уже пару часов, как за окном стемнело,
без очков через раз собираю осколки.
перемешивая хрусталь с мокрым полом,
я над жизнью звонкой своей размышляю.
хорошо, что ничего не вонзилось в ногу,
а то жизнь моя была бы еще звонче и веселее.
не бери, моя девочка, больше две чашки чая.
ведь нельзя же одним ударом двух зайцев,
положи-ка ты, неразумное существо, одну конфету
обратно в коробку, а лучше – все положи на место.
ты и так ведь катаешься, словно сыр в масле.
ну скажи, почему тебе, Таня, вечно
ну чего-нибудь
да не хватает?