оставляя до осени Ирий
для земных чужедальних краёв,
Алконост улетает и Сирин,
превратившись в чету соловьёв.
ни дрозда, ни стрижа, ни кукушки –
народившись мала, да сильна,
потолки земляные макушкой
пробивает берёзка-весна:
животворной опившись водицей,
молодильной объевшись хурмой,
возвращаются гады и птицы
по колодезным тропам домой.
из речей выбирая зернинки,
чтобы внове снизать по одной,
распевается чиж на жердинке
в западёнке своей прутяной,
словно знает, зелёный, что скоро –
вожделенные дни на носу –
я его на кудыкину гору,
где посвистывал рак, отнесу,
отворится подъёмная дверца, -
потаённый поддев рычажок,
отпущу неразумное сердце
и привязанный к лапке должок.
допоздна расшивает иголка,
запинаясь впотьмах по пути,
алый пояс – податливым шёлком,
да попробуй узлы распусти.
но однажды, когда перечислит
все ночные часы козодой,
я впервые пойду с коромыслом
за студёной лилейной водой,
задевая крапивные жальца,
в голубом принесу полотне
горстку зерен – для тех, кто остался
летовать на колодезном дне.