Горит свеча в ослепшей тишине;
в оглохшей пустоте, без звука,
по коже вниз, от горла и до паха,
струится свет, дрожа и трепеща
от судорог в тяжелых нынче легких.
Мой воздух сперт, мои глаза в сомненьях,
и пальцы замирают от секунд,
в которые впадаю так легко
- и вспоминаю все, от запахов до песен.
Вот полночь бьют часы, дрожит земля;
и в такт ударам тех колоколов
о ребра бьется запертая в клетке
малиновка и шепчет: "Отпусти".
А я молчу. Передо мной лежат
(как карты у гадалки при раскладе)
исписанные мятые листы,
обрывки старых мыслей, фотографий,
слова которые я так хочу сказать,
но незачем - к чему тревожить воздух.
Я в сотый раз себя ловлю на том,
что мысли, словно поезда, по рельсам
все чаще убегают в небо, реже - в землю.
Без заземления опасно - током бьет,
и рвется, словно тряпка, моя кожа.
Но видно это одному лишь мне.
Горит свеча. Смотрю на огонек
и чувствую, как медленно все тает
- все это небо, звезды за окном,
все это завтра, послезавтра - все,
что будет пробегать вокруг, во мне,
от точки и до точки предложений;
от сказанных кому-то чьих-то слов
до собственных сердечных мыслеформ.
Пожалуй все, что я хочу сказать
нарушит и покой и состоянье
(и без того тревожное порой)
всех тех, кто так мне дорог в эти дни.
Наверное, поэтому молчу.
Люблю других побольше, чем себя,
хотя снаружи кажется, что нет.
И чуть шипит под пальцами свеча
- всего секунда, чтобы попрощаться
с приятным сердцу теплым огоньком,
запрятать его внутрь, и - поглубже,
чтобы вернуть когда-нибудь потом,
когда сойдутся снова - ночь и песня
молчащих легких, побелевших губ.