Изнутри – наружу. Сценка в баре. Он и она.
- Привет!
- Привет.
- Скучно здесь как-то. Может, возьмем чего-нибудь покрепче и поедем к тебе домой?
- А кто тебе сказал, что у меня есть дом?
- Ну, тогда сядем к тебе в машину и поедем, покатаемся по городу?
- А кто тебе сказал, что у меня есть машина?
- Ну… может, угостишь меня хотя бы?
- А кто тебе сказал, что у меня есть деньги?
- Погоди… ты же вчера говорил…
- А кто тебе сказал, что это – я?
Ресторан «Техас» стилизован под американский салун и носит в своем интерьере все признаки дикого запада, каким его могут представить жители нашей страны. Стилизация и вправду удачная. Стены расписаны живыми, забавными, карикатурными картинами из жизни пабов и казино Америки. Вместо штор – гигантские синие джинсы, которые подошли бы цирковому слону. На стенах – флаги конфедератов, черно-белые, в сепии, фото вождей индейцев в боевой раскраске и перьях, а также пресловутого Буффало Билла, рекламные плакаты Кока-Колы пятидесятых годов. Я любил после третьего бокала пива вглядываться в лица этих индейцев. Они смотрели в зал поверх голов людей, и в их глазах не было никаких чувств, только глубокая, стоическая отстраненность, словно их сознание находилось где-то вне тела, далеко в прериях или еще дальше. Все столики были заняты, но у барной стойки я заметил один свободный стул. Сквозь шум разговоров и мягкий блюз Эрика Клептона из динамиков, скрытых в красных, кирпичных стенах, из подвального зала донеслась резкая барабанная дробь, переходящая в сбивку, затем звон тарелок и несколько раз ухнула бас-бочка. Барабанщик из группы, которая называлась так же, как и мой любимый напиток – «Текила», выступающей здесь вживую два раза в неделю, пробовал настройку. Ребята из Текилы были моими старыми знакомыми. У меня слабость к андеграунду, а они были довольно колоритны, они, несмотря на молодость, сохранили в своем облике и отношении к жизни старомодность хиппи и рок-н-рольщиков шестидесятых. Сейчас это снова андеграунд, учитывая засилье ню-металла и «блэка» в неокрепших умах подростков и на радиоволнах рок-станций. Познакомился я с ними лет десять назад, когда со своим другом Шуриком, балагуром и остряком, колобродили, обходя после захода солнца все тусовки, пабы и дискотеки города. Мы случайно попали на их выступление, я бросил в ящик для денег купюру в 20 баксов и попросил их сыграть что-нибудь из Эрика Клептона. Тогда ребята играли в основном только блюз. И они играли «Лэйлу» весь вечер, через каждую вторую вещь, а мы с Саней подпевали из зала, опрокидывали стопки с текилой и запивали пивом. А потом посетители, среди которых было тогда гораздо больше ребят в черных «косухах» и банданах, чем сейчас, разошлись кто куда, музыка как-то незаметно закончилась, хоть и продолжала звучать внутри нас, музыканты сложили инструменты и выключили аппаратуру, а я выразил Марселю, их гитаристу свое восхищение и благодарность и на волне еще звучавшей в голове «Лэйлы» пригласил их к нам за стол, сострив о том, что если их группа называется «Текила», то и пить мы будем то же самое. Мы угощали ребят этим напитком, пили сами, спорили о музыке, рок-концертах, философствовали о смысле творчества и жизни вообще, а потом музыканты, извинившись, удалились, зал опустел, мы с Шуриком были пьяные, веселые и живые, как никогда, договорились «ходить сюда почаще», а потом подошел другой Саня, бармен с верхнего этажа, и сказал: «мы уже закрываемся, я и так жду только вас», и я обнаружил (наведя фокус на часы) что уже половина четвертого утра, и мы с Шуриком, радостно перебрасываясь приколами и шутками, почти поползли по крутой и узкой лестнице вверх и вывалились на улицу. Смех разбирал нас, он наполнял нас и выливался через край, я был смехом и ощущал его как щекотку где-то под ложечкой, и все было просто великолепно, жизнь удалась, мы любили всех и все нас любили, и не зря текилу делают из кактуса – что-то в ней есть эдакое, родственное пейотлю, вот что нужно для счастья – знать, что твое мнение интересно таким крутым и талантливым парням, как эти музыканты! Небо еще не светлело, но воздух хлынул в наши прокуренные легкие утренней свежестью, и мы пошли окружным путем, обнявшись, и орали какие-то песни, не думая о милиции, а потом у здания суда мне пришла в голову какая-то гениальная идея и я решил немедленно рассказать о ней Шурику, и резко развернув его за плечи, я почувствовал, как мы теряем равновесие, а потом мы, так же обнявшись, с хохотом и хрустом плавно свалились в ровно подстриженные кусты, растущие вдоль тротуара. Нас так разобрало, что мы еще хохотали минут десять, не в силах выбраться оттуда, и я забыл, что я хотел ему сказать, и до сих пор так и не вспомнил… да, было время! Шурик уехал в Харьков, нашел там вторую жену ( с первой развелся еще во время наших похождений) и работу, а до этого бросил пить.
А теперь «Текила» играла все, что пользовалось спросом у мажористой публики, и блюз был не единственным направлением. Попадая иногда случайно в зал нижнего этажа, я смотрел на мальчиков с короткими, прилизанными стрижками из серии «я нормальный пацан», с невыразительными лицами, в светлых рубашечках и жилетках с ромбиками, которые обнимая своих девочек в кепках, усыпанных блестками и стразами, орали «Раммштайн давай!» и стучали ладонью по столу в такт ритму «Эй-Си-Ди-Си»: «Шиз гат зе джек». И музыканты, нахмурившись, отыгрывали честно, добросовестно, и без всякого вдохновения, а потом Марсель, состроив трагическое лицо, тянул низко: «We are livin in America, America, America!» - и толпа подростков, приехавших к ресторану на своих «меринах» и «бэхах» завывала и аплодировала, и тратила деньги на дорогое шампанское…
Я подошел к свободному стулу у барной стойки. Саня – бармен, повернулся ко мне и вопросительно поднял брови, продолжая наливать кому-то из шейкера коктейль. Я видел его до пояса, как всегда он был одетый в клетчатую, светлую рубашку, коричневую кожаную жилетку с бахромой и ковбойскую шляпу, за его спиной на полке блестел настоящий, длинноствольный револьвер «ганфайтеров», по-моему, это был Смит-и-Вессон, а может я и ошибаюсь. Частенько мы с Шуриком просили подержать его в руках. Бармен, чуть поморщившись, но без возражения снимал его с полки и, подув в дуло, обтерев тряпкой от пыли, отдавал нам (мы считались здесь «своими» клиентами и делали заведению порядочную выручку), а мы, дурачась, крутили его на пальце, ощущая его особую плотность и тяжесть, его опасную, значимую тяжесть.
- Привет! Тебе как обычно?
- Привет! Да.
Саня швырнул на стол рюмку и профессиональным жестом опрокинул в нее бутылку «Саузы» с дозатором. Затем придвинул мне блюдце с горкой соли и второе – с ломтиками лимона. Я отпил текилы, закусил и посмотрел на соседа, чье тело бессильно навалилось на стойку. По черному плащу и жестким, спутанным дредам на затылке я понял, что это Марсель. Он лежал лицом вниз, уткнувшись в локоть левой руки, правая была вытянута вперед и неподвижно держала над пепельницей дымящуюся сигарету, на которой уже вырос длинный палец пепла. Рядом с пепельницей стоял наполовину пустой бокал пивом. Я толкнул «клиента» локтем в бок. Марсель зашевелился, тяжко вздохнул, и повернув голову, мутно посмотрел на меня припухшими, водянистыми, голубыми глазами.
- А… ты… привет…
- Привет! Играете сегодня?
- Да… нет. Ты посмотри на меня, как по-твоему, играем мы? Там «усилок» перегорел. Хозяин поехал за новым.
Я еще раз взглянул на него и понял, что выступления и вправду не получится. Марсель никогда не пил перед выступлением, а сейчас он был просто мертвецки пьян и еле шевелил языком. Хозяина я знал, хотя он редко появлялся в баре. Я посещал этот ресторан еще и потому, что здесь никогда не было разборок, и атмосфера была непринужденной, никто не смотрел внимательно, криво или с вызовом в чью-то сторону, хотя публика была очень разношерстная. Это раньше сюда заходили только байкеры, металлисты и прочие неформалы, а сейчас они соседствовали с представителями бизнеса, среднего класса и люмпен-пролетариата, многие из которых выглядели как откровенные гопники или типичные «быки» с толстыми шеями. Яна – хозяина ресторана - знали все и связи его знали. В нашем небольшом городе связи имели очень большое значение. Поэтому он даже не держал охрану.
- Слуууушай… - оживился вдруг Марсель и перевернулся на другой бок, опершись подбородком на согнутую руку, чтобы лучше видеть меня.
- А ты знаешь, мне пришла в голову интересная мысль. Вчера в трехтысячный раз пересматривал фильм «Бойцовский клуб» - (я одобрительно кивнул, один из моих любимых фильмов) – и задумался я вот о чем. Наша цивилизация изжила весь возможный запас экстрима, так? Подумай: наркотиками сейчас никого не удивишь, правильно? Продаются повсеместно, довольно доступны по ценам, практически все что-нибудь пробовали. Алкоголь? Смешно… Экстремальные виды спорта? Да у тебя больше шансов погибнуть под колесами пьяного водителя у дома, чем во время прыжка с парашютом или восхождения на скалу. Секс? В наше время пора искать спасения от его изобилия, потому что традиционный секс уже почти никого не возбуждает и мало кому интересен. Извращенцы учат нас с экранов телевизоров как нам одеваться, какую музыку слушать и какое кино смотреть. И вместе с тем – заметь: жить становится все опаснее, жизнь ценится все меньше, человеческие ценности, души человеческие еще никогда не были в таком упадке. Все эти ГМО, мутанты, странные болезни, которые никто не может идентифицировать – (тут я посмотрел внимательно на Марселя: удивительно, но в состоянии опьянения его речь всегда звучала очень четко и правильно, даже самые «заковыристые» слова) - но это почему-то никого не волнует. Все хотят экстрима, но все уже все перепробовали. Существование стало пресным, как вода из-под крана. Не усматриваешь ли ты в этом некий всемирный заговор?
Тут он внимательно вгляделся в меня одним глазом, словно ожидая от меня немедленного одобрения или возражения.
- Не кажется ли тебе это парадоксом: столько опасностей вокруг – а люди всё недовольны, ищут новых, и – более того: привыкнув к опасности в повседневной жизни, они легко смиряются с тем, что их жизнь и жизнь других ничего не стоит? Сколько новостей ты смотрел за последнее время? А сколько из них прошли без объявлений о террористических актах, или страшных авариях, или о стихийных бедствиях? То-то же! Ценностью обладает только самый первый опыт. Я вообще считаю, что человек запоминает только три случая в своей жизни: когда он в первый раз попробовал наркотик, изменяющий сознание, когда он в первый раз имел секс с человеком своего пола, и когда он в первый раз убил другого человека. Все последующие опыты и все другие ситуации просто вертятся вокруг этих трех случаев и являются просто следствием. Жизнь есть стремление к острым ощущениям, и когда все исчерпаны – человек осуществляет последний осознанный акт: кончает жизнь самоубийством, тем или иным способом. Некоторые просто становятся толстыми, старыми и равнодушными, выгуливают своего мопса по утрам во дворе, в растянутых на коленях трениках, и читают политические газеты.