ночь легла и смотрит на меня
сверху вниз, мол, всё-таки сильнее.
а часы абсолютно абсурдны,
и в них неотступно падаешь,
хочешь или не хочешь падать.
есть только одно противоядье,
к которому не прибегнешь
из интереса к «дальше»,
из пылкой любви к «дальше»,
иначе ведь непонятно,
зачем эти годы до смерти,
зачем эти дни до смерти —
до эдакой уравняловки.
терзаясь кривлякой-жизнью,
я слышу рыданья мамы,
и как бы я ни любила,
у нее есть своя сумятица,
своя жвачка-сумятица
(у меня неизменно своя).
змеиная ночь пыжится как любовница,
которой выпало право ложиться сверху,
под себя подминая подругу свою — землю,
а заодно — меня