мне-то на деле и делать здесь уже нечего,
я собирала себе по ячейкам, но всё..изувечено,
растерзано, разодрано, сплошное кровавое мясо -
это ли проявление любви? тогда мне не ясно,
к чему её восхваляют, коль падение смертельно;
ничего цельного - душа вечная, но бренно тело,
и тело моё с утра до самого темного вечера
бродит с опущенной головой, незамеченное
бегущими в пустоту жителями, смешными, занятыми,
наполняющими каждый день смыслом, но не памятью;
кислорода не хватает, ком распирает горло.
доктор. меня вылечат? а впрочем.. поровну,
напополам, но я как всегда отцеплю себе бОльшую половину:
с нами, вроде, покончено всё. приглашаю на именины,
день рожденья, отъезда, свадьбы, смерти.
сложности беру на себя. все мы слегка дети,
но даже в этом ребяческом полонезе
есть подкованные на железе,
подросшие, подчеркнуто сильные. не зря.
оставаться здесь дольше нельзя,
ведь вымрем под насилием исполинов,
музыка станет горькой, "утро полины"
потеряет специфику и красоту своего текста,
а я не хочу покидать моё взрослое детство.
смертельно прельщает вокзал, но это не странно,
идти по дороге рельс, почувствовать себя Анной,
и знать, что плюющий Вронский не дернет бровью -
я повторюсь: вы это зовёте любовью?
а мне-то на деле и делать здесь уже нечего.
холодным, поздним апрельским вечером,
лежа на зеленой лавочке вокзала
приникла к коже ясность, что всё же опоздала,
но не я.