Вдоль по лунной дорожке на море Дождей,
впереди – Никудыкины горы,
направляюсь и пот (sunny, difficult day)*
открывает закрытые поры.
Он мешает смотреть на небесную твердь
и искать путеводные звёзды;
это глупо – воскреснув опять умереть,
проклиная исчезнувший воздух.
Без возврата назад, в городок Никуда,
как во все пересохшие порты,
мы идём и находим свои города.
Только мой – не живой и не мёртвый.
В нём благая над каждою улицей весть
на растяжках, за долгое лето,
выцветает, и всё же оттенков не счесть
первобытного серого цвета.
Обращается в слух невесомая тишь,
как вольфрамовый свет – скоротечна;
ты идёшь и идёшь, и доколе ты спишь –
путь-дорога твоя бесконечна.
Не имеющий края войдёт в берега,
затоскует железное сердце,
если больше – ни друга тебе, ни врага,
ни догматика-единоверца.
Нет усталости, лишь – пропылён и чумаз,
на душе – покаянные строки,
и растопленный лёд неприкаянных глаз
бороздит запылённые щёки.
* Эта вставка из слов на чужом языке –
в уважение к Нилу Армстронгу,
что подошвой впервые, в пыли и песке,
прикоснулся к небесному гонгу.
И к другому, чьё первое имя – Луис,
чьи, действительно «карие вишни»,
он откроет ещё, под последнее бис,
протрубит, если скажет Всевышний.
И я снова увижу Судью без прикрас
ледяными глазами своими:
этот вечный укор, этот тёмный анфас,
над плечом - арамейское имя.