http://tarzanissimo.livejournal.com/95847.html
Метки данной записи: забытые поэты
5. « В ЖИЛИЩЕ ВЕЧНОГО ЦИКЛОНА» (Раиса Вдовина).
До моего отъезда мы несколько лет были друзьями. Потом я ничего о Рае не слышал. Потом в Париже в 88 году купил её толстую книгу стихов «Высокая вода» (Избранное за 20 лет...) И так и не знал, где она, и что делает. После этой книги больше ничего, вроде бы , не появилось.
Только теперь ( 2005 год!) и стихи Вдовиной и она сама выплыли как из небытия. ( Спасибо Анатолию Домашеву! нашёл ее телефон в Питере!) И оказалось, что если и пишет, то в наше время, когда за книгу не автору платят, а с него дерут издатели чаще всего, издаться не так просто. Уж лучше, по её мнению, тратить деньги на десяток собак и кошек, которыми она и занимается ныне...
Она, как мне кажется, в поэзии - одна из самых петербургских. Не темами, не соблюдением каких-то никем не сформулированных традиций, (или хотя бы нарушением их) а по тому духу стихов, что формулировке не поддаётся. Смутно ощутимый пунктир от самого Державина, и до начала ХХ1 века…
А в ХХ веке – разветвившаяся молния высветила петербургскую поэтику короткой вспышкой истинного «акмэ» русской поэзии – за все два с половиной века, что существует стих по-русски. Эта молния невообразима без гранита, без белых колонн и охристых стен Питера. После акмеистов не осталось школы-продолжения. Но нет ни одного значительного поэта, который не пробовал бы мир по-акмеистски, на ощупь и на вкус. (Всякий абсурд и полуабсурд, да и всякая, вторично за Хлебниковым идущая, корявая имитация поэзии тут не в счёт: сколько бы к ней ни обращались, это всегда в лучшем случае лабораторная работа, а то и вовсе платье голого короля).
Раиса Вдовина одна из тех, кто продолжает «петербургскую поэтику, дотянувшуюся не только до шестидесятых годов, но и и доныне. Ведь прежде всего благодаря Мандельштаму» (В. Вейдле 1978 г.).
Субъективные, как утверждение Мандельштама, что снег пахнет яблоком, её стихи успевают вызвать удивление, но не успевают вызвать возражений:
Кто этой ночью бедовал,
Тот стоил трав и скал,
А кто со мною враждовал –
Тот навсегда проспал…
Стихи Вдовиной, ни одним словом о Мандельштаме не напоминающие, более близки к нему, чем у поэтов, почти цитирующих его: вот у А. Вознесенского есть строка «Пахнет яблоком снежок». У Галича – « и снег опять запахнет яблоком»… (Но обе эти строки неорганичны: ведь образ чем субъективнее, тем более запретен для повторений). А у Вдовиной тут происходит то же, что в переводе: дальше от буквы – ближе к духу. Вот «Петергофские фонтаны»: (для точного разговора их надо привести тут полностью).
Ты знаешь, как фонтаны умирают
В последний час ночного мотовства?
Горят огни, и музыка играет,
И дождь идёт… И в парке пустота.
Не будет безобразного распада,
Всё медленно угаснет до конца –
И золото тяжёлого каскада,
И золото воздушного дворца.
Затихнет плеск, стечёт вода по шлюзам,
И что-то обнаружится на дне,
И сонный лев с Самсоном неуклюжим
Обнимется, сойдясь наедине.
Тритон вберёт чудовищные щёки
И захрипит остатками воды.
И в гротах обнажатся водостоки
С лоскутьями зелёной бороды.
И всё заволочёт покровом ночи,
Откроет маска ржавчину во рту,
И выберется шут и захохочет,
На голую уставясь наготу.
Но ты не жди последнего момента,
Когда остынет смуглота богинь,
Плотней закройся от дождя и ветра,
В глубокий сумрак отступи. И сгинь.
Сама достоверность и даже единственность той «репетиции умиранья» которая так биологически точна у Мандельштама (Ну хотя бы начало стихотворения «Я вернулся в мой город») тут ощущается помимо мысли, помимо эстетики – кожей. А каков её духовный смысл? Когда вслед за угасающим и сам уходишь, не дожидаясь, чтобы мир исчез раньше тебя? Вот тут-то и зарыт катарсис!
Только совсем глухие люди сочли эти стихи воспеванием смерти. Наоборот! Катарсис, в прямом, аристотелевском смысле приносимый античной трагедией, звучит в глубине этих стихов. А символически и композиционно – это параллельно иконе Воскресенья, которое ведь всегда условно изображается в виде «сошествия во ад»: путь вверх идёт через самый низ, и, не пройдя ада, не достичь неба. Да ведь и Феникс не из трупа птичьего возрождается, а из пепла. То есть из полного ничто.
Всё это не придумано. У Вдовиной вообще ничего придуманного нет. Всё возникает. Процесс созидания непосредственен в самом прямом смысле этого слова.
Не доверяй глазам и языку,
Ни кротости, ни красноречью музы,
Пусть ток по пальцам перейдёт в строку,
Таинственно, как наполняют шлюзы.
Река и речь – похожие слова…
Чем конкретнее увиденная, услышанная деталь, тем она символичнее. Тем более длинна цепочка непроизвольных читательских ассоциаций. Несвязанные меж собой понятия – стоит их лишь в стихе произнести – становятся достоверными, словно всегда вот так и существовали. Мгновенное привыкание к непривычному:
Чем пахнет Херсонес? Морскою тиной,
Ракушками, мечтой невозвратимой,
И жизнью той, которой больше нет….
………………………………………………..
Чем пахнет Херсонес? Солёным зюйдом,
Морским нагретым воздухом, мазутом…
Вроде бы мысль поворачивает к сегодняшнему – ан, нет: неуловимый, как запахи, зигзаг стиха, и –
Чем пахнет Херсонес? Бездомьем? Страхом?
Судьбой людей. Их обнажённым прахом…
Ощущение истории: запах мазута от вовсе не исторических катеров сливается с прожорливостью времени, и в этом слиянии возникает процесс улавливания мира. не разбитого на времена, а существующего «одновременно», в разных, порой соседних, ячейках. Этого всего нет в словах стиха – это возникает от читательского сотворчества. От того, что помимо слов.
Чем более вещна деталь, тем меньше видна иерархия и последовательность времени. Миг и век теряют соотносимость. Вот «Петропавловская крепость» которая «подобно шкуре»
Дубеет, лапы распластав,
И чтоб у врат её вороны
Дрались за лакомый кусок,
И тело от её короны
Канал отсёк наискосок.
Точно - как на чертеже. И мрачная тревога от этого сухого рисунка становится уже не историей, а нынешней тревогой:
И к стенке каменной припёрт,
Кричи на город с бастиона:
Зачем тебя построил Пётр
В жилище вечного циклона?
Крик этот подобен отчаянью Евгения из «Медного всадника». А следующая же строка опрокидывает крик в сегодня:
И ангел на штыке подъят…
И так оказавшись не то чтобы вне времён, а скорее сразу во всех временах – ячейках, органично воспринимаешь и гранитность недвижного, и вытекающее из недвижности бунтарство: оно – дух города, а гранит тело его. И естественно возникают и слова о тех, кто
Здесь за свободу казнены,
И ты их тайный соучастник.
*********************************
Эта статья о Рае,в числе других десяти входит в небольшую книжку о нескольких поэтах, названную "С НЕВОДОМ ПО БЕРЕГУ ЛЕТЫ".
Василий Бетаки