И теперь,
если б дева, у которой глаза
были полны чащоб и туманов,
тяжкую ношу любви снова ко мне принесла,
я снова бы предал ее голодным рукам-близнецам
и пил бы вино с ее губ неблагодарно, как шмель,
что, к лилии белой припав,
грабит любимой богатство.
И теперь,
если б только увидеть,
как лежит, истомясь, моя радость,
и во взоре печаль и разлука,
и непереносимая нежность,
я бы сплел из любви сладко-тяжелую цепь,
и ночь бы качала на смуглой груди
веселую голову дня.
И теперь
мне глаза, что наскучили зрелищем жизни,
все рисуют, рисуют портреты её,
луч солнца на шелке щеки,
магнолии нежностью равной,
белейший пергамент,
на котором злосчастные губы мои
выводили те стансы, каких уж вовек не напишут.
И теперь смерть мигает напудренным веком,
не дает мне забвенья о теле, любовью казненном.
Покой и отраду дарили мне эти сосцы,
как два рдяных цветка,
и мучает память цветок ее уст,
что печатью легли на мой рот.
И теперь торгаши на базарах судачат
о слабости той, что сильна и меня полюбила,
а сами, ничтожные, они продаются за деньги.
Принц заморский тебя не возвел на нечистое ложе.
Ты одна. Ты со мной. Ты, как платье,
плотно меня облекла. Моя радость.
И теперь
я люблю те глаза,
они веселы были и полны печали,
и тени пушистых ресниц я люблю,
тоже полные ласки.
Я люблю аромат тех единственных уст,
и волос ее тонкий дымок,
и веселое, тонкое пенье браслетов.
И теперь
помню я, как менялось лицо,
как ты нежно делила мой пламень.
Мы единою были душой.
О, я знаю любовные игры служительниц Рати,
на закате луны я их видел.
Утомленные, в зале, обитой коврами,
молча они засыпали и все забывали.
И теперь, когда слушаю мудрые мысли ученых мужей,
в размышленьях пустых юность свою растерявших,
я тоскую по давнему лепету
девы далекой и близкой,
по странным и мудрым словечкам,
текучим, медвяным и сонным,
как сонные воды реки.
И теперь
тоскою сжимается сердце, когда вспоминаю
высокие синие горы и низкие серые скалы,
плеск моря. Я видел глаза твои странные.
Руки как бабочки.
И для меня поутру вспархивал птенчик с тимьяна,
и дети бежали купаться в реке
для меня.
И теперь я знаю, что главного в жизни отведал,
пил из чаши зеленой,
из чаши златой на великом пиру,
и в далекое то, мимолетное то
и бессрочное время
глаза мои полнились видом любимой,
слепящего света светлейшим потоком.